Сара

— Черный змей брюхом кверху наведет сырости.

Я старательно послал Римскому папе ответный поцелуй — но губы не слушались.

— Ты не умеешь пить, — Пух нависла надо мной, заслонив папу вместе с Ватиканом.

Я невольно заерзал, пытаясь выглянуть за ее плечо.

— Классно ты вырубилась, — улыбнулась Пух и отрывисто расхохоталась, показав давно не чищенные зубы. Ее пьяное лицо в красных ссадинах расплывалось и качалось передо мной точно венгерский гуляш. — Заблевала весь салон — а на себя ни капли, не иначе Бог тебя хранит. — Она заливалась смехом. — Надо ж — ни капельки… Только запах… — Она помахала рукой перед носом, — Ну и выхлоп! — Пух показала на плакат на потолке. — Ле Люп даже положил тебя под Его Святейшество.

Пух снова замахала рукой с кислой гримасой:

— Ле Люп ведь истый католик, да будет тебе известно. Здесь он помазает всех своих девок. Он хотел расстелить свои священные полосатые простыни, по я сказала, что у тебя может снова пойти «вертолет», и вместо простыней тебе подложили корыто.

Она ударила носком туфли по тазику. Я посмотрел в ту сторону, пытаясь определить местоположение корыта: голова поворачивалась мучительно долго — в это время я испытал нестерпимую тошноту и головокружение.

— На работу он тебя не выпустит, пока не опробует первый. Вот увидишь.

Пух спрыгнула с кровати.

Я медленно оглядел комнату, с трудом ворочая шеей. Перед глазами расплывались пол, стены, потолок…

— Но змей соберет грозу, а когда у нас гроза, все дальнобойщики сидят по кабинам… вот когда мы нарасхват!

Только тут я понял, отчего все так расплывается вокруг: вся комната заросла шерстью. Это была какая-то странная шерстяная комната, точно берлога, выложенная толстым медвежьим мехом. Кровать, кофейный столик — здесь были даже меховые стенные панели.

— Он хочет проверить, как на нас подействовал Джакалоп, вот почему он вынес черного полоза на разделительную полосу…

Она сидела на шерстяной койке, теребя свою фляжку, взятую с шерстяного кофейного столика. Подув в стакан, откуда вовсе не поднималось пара, Пух осушила его тремя энергичными глотками.

— Скоро дождь, — заметила она, двигаясь в сторону окна. — Надо подкрепиться.

Я кивнул.

— Завтракать будешь?

Не успел я ответить, как она уже подцепила меня за руку и усадила в постели. Резким движением вздернула мой подбородок, так что я снова уставился на подмигивающего папу Иоанна-Павла Второго.

— Смотри-ка — он тебя даже не укусил, вот это да! — Она опустила подбородок чуть вниз. — Ничего, еще все впереди.

Я не знал, как ответить на эту ядовитую приветливость в ее взгляде. В желудке у меня снова екнуло. О каком завтраке могла идти речь!

— Эй, ты! — Она вскочила с кровати. — Сначала запакостил машину Ле Люпа, а теперь меня хочешь? И не думай, что он потом не вычтет с тебя за это, крошка!

— Извини, — выдавил я, заискивающе вглядываясь в ее опухшее лицо.

Мотнув головой, она взяла стакан и вытряхнула в рот последнюю каплю.

— Пожалуй, пора. Собирайся.

Оттолкнувшись, я съехал с кровати и уставился на тазик, оказавшийся между ног.

— Мне бы…

— Все сортиры за дверями. Меня можешь не стесняться.

Мои ступни утопали в глубоком меху, когда я направился к дверям. За одной из них я обнаружил непроницаемо черную пустоту, наполненную стрекотом сверчков. Захлопнув дверь, я распахнул другую.

Вонь как из слоновьей клетки оглушила меня, и я медленно добрался по все тому же вездесущему меху до деревянного стульчака рядом с треснувшим здоровенным зеркалом во весь мой рост.

Я вгляделся в свое отражение. Несколько взлохмаченные волосы, но Пух права — никакой рвоты на мне не было. Слегка помялись юбка и блузка, но в целом вид у меня был в точности такой же, в каком я покидал «Голубятню».

Пух сцапала меня за руку на выходе из ванной.

— Пошли жрать.

И потащила из этого перестроенного сарая, захлопывая и запирая за нами широкие амбарные двери.

— Фу, никогда не привыкну к этой вони! — Зажав нос, она показала на желтые цветки, распустившиеся над зарослями скунсовой капусты.

Миновав ряды ржавых трейлеров и хибарок под жестяными крышами, с одинаково красными вельветовыми шторами, мы добрались до стоянки дальнобойщиков. Вдали маячила неоновая вывеска: три трости, скрещенные, точно мушкетерские шпаги.

— «Три Клюки», — пояснила Пух. — Это место основано тремя ящерицами. — Она вдруг тронула пальцем у меня под глазами. — Еще не было стигматов?

Я поспешно отвернулся и тут ощутил внезапное нестерпимое жжение в глазах. Тут же набухли слезы, растворяя весь остальной мир, и я потерял способность видеть.

— Ага! — рассмеялась Пух.

Я присел на корточки, пытаясь сдержать слезы, но не мог даже разомкнуть глаз.

— Я ничего не вижу!

Пух только смеялась.

— Мои глаза. Пух! Что с ними?

Яростно растирая веки, я этим ничего нее добился — напротив, усугубил ситуацию.

Тут она снова расхохоталась и, ухватив меня под мышки, поволокла вперед.

— Давай, Ширли Темпл. У меня нет времени тут с тобой играть.

— Я ничего не вижу! — кричал я, спотыкаясь. — Пух, помоги!

— Добро пожаловать в «Три Клюки», куколка! Заходи.

И она втолкнула меня вперед.

Я пошел, левой рукой вцепившись в Пух, а правой размахивая перед воспаленными веками.

— Давай, ступенька, еще одна… — говорила Пух, пока я нащупывал лестницу под ногами.

Наконец она вытолкала меня на самый верх.

Скрип алюминиевых ступеней отзывался эхом под моими подошвами. Теряя равновесие, я хватился рукой в поисках перил, но ощутил пустоту и в последней надежде прильнул к Пух.

— Помоги мне, я совершенно ничего не вижу, — всхлипнул я.

— Прекрати хныкать. Ты же сама захотела сюда или забыла? Думаешь — это игра пококетничала с Ле Люпом — и с глаз долой? Здесь все с этого начинали.

Звякнул дверной колокольчик, и мое зареванное лицо обдало теплым потоком воздуха.

— Но я же ничего не вижу! — в панике разрыдался я, надеясь, что кто-то сжалится и вызовет доктора. — Ничего! У меня лицо горит!

— Пух, ты что творишь, сучка? — раздался хрипловатый женский голос. — А ведь Ле Люпу не понравится, что ты издеваешься над новенькой!