Сара
Шрифт:
— Я ей ничего плохого не сделала, Стелла! — огрызнулась Пух.
— Ну-ка, давай ее сюда…
И я почувствовал, как Пух ослабила хватку, передавая меня в чужие руки. У меня дух захватило.
— Подай-ка сюда бутылочку со спреем, Лаймон!
Ко мне прильнуло костлявое женское тело — мослы так и торчали во все стороны. К тому же от нее несло каким-то затхлым прогорклым запахом — какой бывает, если годами не мыться. В эту минуту мне показалось, будто я очутился в птичьем гнезде, среди прутьев и слежавшихся перьев. Я отчаянно зажмурился, уже боясь увидеть то, что неизбежно увижу если вновь обрету зрение.
—
Она раздвинула мне веки, и я глазами ощутил тонкий целебный туман, опускавшийся на лицо.
— Пух не дала тебе лимончика? — Стелла сочувственно защелкала языком.
Я проморгался — глаза понемногу отходили и растворялись в нежном облаке, точно крекеры в топленом молоке.
— Ах, эта несносная Пух… — забрюзжала она и сунула мне в рот что-то терпко-кислое, так что меня мигом передернуло. Я попытался сплюнуть. — Ничего, ничего, потерпи, если хочешь чтобы глаза открывались.
Она закрыла мне рот рукой, от которой пахнуло землей.
— А теперь зажмурься — пусть лекарство подействует.
Чужие пальцы легли на веки, и они послушно закрылись, после чего Стелла замахала руками в жасминовом тумане, бисеринками усеявшем мое лицо.
— Пух просто ревнует — что у кого-то пройдет легче, чем у нее самой с первого раза. Помнишь, что с тобой было, Пух?
Вокруг раздался дружный смех.
— Не надо на меня писать из-за угла и говорить, что дождь! — завопила Пух. — Ты, старая вешалка! А вы все неудачники! — И я услышал, как Пух гневно затопала по алюминиевым ступенькам.
— Я бы на месте Пух тоже побеспокоился, — послышался голос, который мог бы принадлежать кастрированному мужчине. В мои волосы вошла чья-то пятерня, взъерошив их — я скальпом ощутил то же приятное покалывание, исцелившее мои глаза.
— Лаймон! Ступай на кухню, кто тебя сюда звал? Чем ты можешь помочь ей своей болтовней? Надо будет поговорить с Ле Люпом… Убирайся.
Стелла так замахала руками, выгоняя Лаймона, что выронила меня на пол. Ломтик лимона, вставленный под губу, как пуля вылетел у меня изо рта. Открыв глаза, я сквозь туман увидел, что он попал в какую-то хищную птицу, сидевшую на подоконнике.
— О, проклятье!.. Выронила из-за тебя мою куколку.
Эти слова тоже были встречены смехом, когда потревоженный хищник замахал крыльями и заскреб когтями, точно испуганный кот. Все тут же бросились успокаивать его, производя звуки птичьего двора, чтобы привести хищника в благодушное настроение.
И тут я вдруг снова разревелся. Не от нестерпимого запаха, атакующего со всех сторон, который я готов был вырвать вместе с глазами, лишь бы от него избавиться. И не оттого, что шлепнулся на пол, а все как один, забыв обо мне, смеялись и уделяли больше внимания пернатому хищнику. Я плакал горькими безутешными слезами оттого, что навсегда, безвозвратно потерял Сару, пусть она часто забывала о том, кем мне приходится.
— Надеюсь, ты не ушиблась, крошка? Ле Люп убьет меня, если я разобью его новый товар. Я ничего тебе не сломала? — Костлявые пальцы Стеллы тискали меня, словно тряпичную куклу.
Я хотел сказать, что со мной все в порядке, но стоило открыть рот, как из меня толчками выходили одни
всхлипывания: «Сара, Сара, Сара».— Вот как тебя, значит, зовут? Хорошее имя. Может, станешь, как библейская Сарра, [17] и Господь постучит в твою дверь, — с этими словами Стелла ободрительно потрепала меня по затылку.
17
Сара (др. — евр.) — госпожа моя; Сарра — «госпожа многих», перемена в имени библейской Сары описана в Книге Бытия: XVII, 15.
— Господь может все. Он накладывает проклятие на жизнь — и он же дает на нее благословение, — раболепно вмешался другой женский голос.
— Потому я и не ставлю спираль! Если Господу будет угодно, и я стану плодоносной, как Сарра! — торжественно произнесла Стелла, снова потрепав меня по макушке.
— Почему же он до сих пор тебя не обрюхатил? Я вот ни одной службы не пропускала — а мое лоно иссохло, как колодец в Сахаре! К тому же Господу известно, что я не смеюсь над ним, выискивая беременности, как наша подружка Сара. — Женщина склонилась и потрепала меня по плечу.
— Я никогда еще не была беременной, — ответил я, не переставая всхлипывать.
— Ну, детка, это дело наживное: не сварив свиньи, не получишь ветчины!
— Я залетела с пятью презервативами да еще фольгой, навернутой сверху… — сказала женщина, тонкая и белая, точно рождественская облатка. Она похлопала меня по затылку.
— Я уже никогда не смогу… — вытер я слезы с лица.
— Слушай, Мери Блаженная, а Господь объявлял тебе свою волю?
— Ты слышала Его? — взвизгнул Лаймон так, что хищник рванулся под потолок, бомбя нас оттуда фекалиями.
— У меня не будет детей, — прижал я руки к животу, чувствуя сосущую пустоту, и выморгал еще несколько слезинок.
— Однажды ночью я слышала Его, когда еще мои детки сидели во мне, — сказала Мери Блаженная. — У меня в животе бурчало и шевелилось, и я слышала их голоса, а потом оказалось, меня просто пучило…
— Это от кислого семени, Мери Блаженная, — встряла другая. — У дальнобойщиков бывает такая едкая сперма, что прожжет насквозь хоть деревянный презерватив!
— А потом от этого в организме бурлят газы, причем прескверного качества, — поддержал мысль тот, кого назвали Лаймоном.
— У меня внутри тоже бывали толчки, — нерешительно произнес я, припоминая. Это случилось, когда один из дружков Сары стал наведываться ко мне, когда она задерживалась на работе. Толчки были такие, что меня чуть было не разорвало надвое. Он шептал мне на ухо: «Сладкая детка», — а сам был готов порвать сладкую детку вместе с потрохами. И потом все бесследно прошло — осталась только кровь.
Сложив кулак, я ударил им в свои пустые внутренности.
— Зачем ты бьешь себя! — ахнула Мери Блаженная. — Не надо. Вот тебе лимончик.
И Мери Блаженная сунула кислый ломтик мне под губу.
Я ощутил терпкое жжение и горечь, струящиеся в глотку.
— Ну, вот, — сказала Мери Блаженная, не переставая трепать меня по холке. — Теперь твоим глазкам лучше?
Я кивнул.
— Давай-ка встанем с полу…
Стелла подхватила меня под мышки: