Сашка

97

Теперь, друзья, скажите напрямик,Кого винить? … По мне, всего прекраснейСложить весь грех на чорта, – он привыкК напраслине; к тому же безопаснейРога и когти, чем иной язык…Итак заметим мы, что дух незримый,Но гордый, мрачный, злой, неотразимыйНи ладаном, ни бранью, ни крестом,Играл судьбою Саши, как мячом,И, следуя пустейшему капризу,Кидал его то вкось, то вверх, то книзу.

98

Два месяца прошло. Во тьме ночной,На цыпочках по лестнице ступая,В чепце, платок накинув шерстяной,Являлась к Саше дева молодая;Задув лампаду, трепетной рукойДержась за спинку шаткую кровати,Она искала жарких там объятий.Потом, на мягкий пух привлечена,Под одеяло пряталась она;Тяжелый вздох из груди вырывался,И в жарких поцелуях он сливался.

99

Казалось, рок забыл о них. Но раз(Не помню я, в который день недели),—Уж пролетел давно свиданья час,А Саша всё один был на постели.Он сел к окну в раздумьи. Тихо гасНа бледном своде месяц серебристый,И неподвижно бахромой волнистойВокруг его висели облака.Дремало всё, лишь в окнах изредкаЯвлялась свечка, силуэт рубчатыйСтарухи, из картин Рембрандта взятый,

100

Мелькая, рисовался на стеклеИ исчезал. На площади пустынной,Как чудный путь к неведомой земле,Лежала тень от колокольни длинной,И даль сливалась в синеватой мгле.Задумчив Саша… Вдруг скрипнули двери,И вы б сказали – поступь райской периПослышалась. Невольно наш геройВздрогнул. Пред ним, озарена луной,Стояла дева, опустивши очи,Бледнее той луны – царицы ночи…

101

И он узнал Маврушу. Но – творец! —Как изменилось нежное созданье!Казалось, тело изваял резец,А бог вдохнул не душу, но страданье.Она стоит, вздыхает, наконецПодходит и холодными рукамиХватает руку Саши, и устамиПрижалась к ней, и слезы потеклиВсё больше, больше, и, казалось, жглиЕе лицо… Но кто не зрел картиныРаскаянья преступной Магдалины?

102

И кто бы смел изобразить в словах,Чт дышит жизнью в красках Гвидо-Рени?Гляжу на дивный холст: душа в очах,И мысль одна в душе, – и на колениГотов упасть, и непонятный страх,Как струны лютни, потрясает жилы;И слышишь близость чудной тайной силы,Которой в мире верует лишь тот,Кто как в гробу в душе своей живет,Кто терпит все упреки, все печали,Чтоб гением глупцы его назвали.

103

И долго молча плакала она.Рассыпавшись на кругленькие плечи,Ее власы бежали, как волна.Лишь иногда отрывистые речи,Отзыв того, чем грудь была полна,Блуждали на губах ее; но звукиЯснее были слов… И голос мукиМой Саша понял, как язык родной;К себе на грудь привлек ее рукойИ не щадил ни нежностей, ни ласки,Чтоб поскорей добраться до развязки.

104

Он говорил: «К чему печаль твоя?Ты молода, любима, – где ж страданье?В твоих глазах – мой мир, вся жизнь моя,И рай земной в одном твоем лобзанье…Быть может, злобу хитрую тая,Какой-нибудь… Но нет! И кто же смеетТебя обидеть? Мой отец дряхлеет,Француз давно не годен никуда…Ну, полно! слезы прочь, и ляг сюда!»Мавруша, крепко Сашу обнимая,Так отвечала, медленно вздыхая:

105

«Послушайте, я здесь в последний раз.Пренебрегла опасность, наказанье,Стыд, совесть – всё, чтоб только видеть вас,Поцеловать вам руки на прощаньеИ выманить слезу из ваших глаз.Не отвергайте бедную, – довольноУж я терплю, – но что же?.. Сердце вольно…Иван Ильич проведал от людейЗавистливых… Всё Ванька ваш, злодей, —Через него я гибну… Всё готово!Молю!.. о, киньте мне хоть взгляд, хоть слово!

106

«Для вашего отца впервые яЗабыла стыд, – где у рабы защита?Грозил он ссылкой, бог ему судья!Прошла неделя, – бедная забыта…А всё любить другого ей нельзя.Вчера меня обидными словамиОн разбранил… Но что же перед вами?Раба? игрушка!.. Точно: день, два, триМила, а там? – пожалуй, хоть умри!..»Тут началися слезы, восклицанья,Но Саша их оставил без вниманья.

107

«Ах, барин, барин! Вижу я, понятьНе хочешь ты тоски моей сердечной!..Прощай, – тебя мне больше не видать,Зато уж помнить буду вечно, вечно…Виновны оба, мне ж должно страдать.Но, так и быть, целуй меня в грудь, в очи, —Целуй, где хочешь, для последней ночи!..Чем свет меня в кибитке увезутНа дальний хутор, где Маврушу ждутСтраданья и мужик с косматой бородою…А ты? – вздохнешь и слюбишься с другою!»

108

Она заплакала. Так или нетИзгнанница младая говорила,Я утверждать не смею; двух, трех летДостаточна губительная сила,Чтобы святейших слов загладить след.А тот, кто рассказал мне повесть эту, —Его уж нет… Но что за нужда свету?Не веры я ищу, – я не пророк,Хоть и стремлюсь душою на Восток,Где свиньи и вино так ныне редки,И где, как пишут, жили наши предки!

109

Она замолкла, но не Саша: онКипел против отца негодованьем:«Злодей! тиран!» – и тысячу имен,Таких же милых, с истинным вниманьем,Он расточал ему. Но счастья сон,Как ни бранись, умчался невозвратно…Уже готов был юноша развратныйВ последний раз на ложе пуховомВкусить восторг, в забытии немомУж и она, пылая в расслабленьеРаскинулась, как вдруг – о, провиденье! —

110

Удар ногою с треском растворилСтеклянной двери обе половины,И ночника луч бледный озарилЖивой скелет вошедшего мужчины.Казалось, в страхе с ложа он вскочил, —Растрепан, босиком, в одной рубашке, —Вошел и строго обратился к Сашке:«Eh bien, monsieur, que vois-je?» – «Ah, c'est vous!»«Pourquoi ce bruit? Que faites-vous donc?» – «Je f<..>!» [4] И, молвив так (пускай простит мне муза),Одним тузом он выгнал вон француза.

4

«Ну, сударь, что я вижу?» – «Ах, это вы!»

«Что это за шум? Что вы делаете?» – «Я <…>!» (Франц.)

111

И вслед за ним, как лань кавказских гор,Из комнаты пустилася бедняжка,Не распростясь, но кинув нежный взор,Закрыв лицо руками… Долго СашкаНе мог унять волненье сердца. «Вздор, —Шептал он, – вздор: любовь не жизнь!» Но утроПодернув тучки блеском перламутра,Уж начало заглядывать в окно,Как милый гость, ожиданный давно,А на дворе, унылый и докучный,Раздался колокольчик однозвучный.