Сатирикон и сатриконцы
Шрифт:
Прозрения и покаянья.
Россия! Помни же Петра.
Петр значит Камень. Сын Господний
На Камени созиждет храм
И скажет: «Лишь Петру я дам
Владычество над преисподней».
Из «Книги стихов». «Сатирикон», 1931, № 1
Аркадий БУХОВ
Два Наполеона
Один из книг, с гравюр и карт.
Такая важная персона.
Другой был просто — Бонапарт.
Один с фигурой исполина.
Со страхом смерти не знаком.
Другого била Жозефина
В минуты ссоры башмаком.
Один, смотря на пирамиды.
Вещал о сорока веках,
Другой к артисткам нес обиды
И оставался в дураках.
Мне тот, другой, всегда милее.
Простой обычный буржуа.
Стихийный раб пустой идеи.
Артист на чуждом амплуа.
Я не кощунствую: бороться
Со всей историей не мне…
Такого, верю, полководца
Не будет ни в одной стране.
Наполеон был наготове.
Всесильной логикой штыка
По грудам тел и лужам крови
Всего достичь наверняка.
Ему без долгих размышлений
Авторитетов разных тьма
Прижгла ко лбу печатью «гений»
Взамен позорного клейма..
Но тот, другой, всегда с иголки
Одетый в новенький мундир,
В традиционной треуголке.
Незрелых школьников кумир.
Мне и милей и ближе втрое,
И рад я ставить всем в пример,
Как может выбиться в герои
Артиллерийский офицер.
«Сатирикон», 1912, № 36
Поэтам
Пусть душа безвременьем убита:
Если в сердце алая мечта.
Не бросайте розы под копыта
Табунов усталого скота.
Замолкайте. Время не такое.
Чтобы нежность белого цветка
Разбудила гордое в герое.
Увлекла на подвиг дурака…
Все мертво. Ни песен, ни улыбок,
Стыд, и муть, и вялость без конца,
Точно цепь содеянных ошибок
Нам связала руки и сердца…
Все сейчас — моральные калеки.
Не для них ли, думаете вы.
Говорить о счастье, человеке
И о тихом шелесте травы…
Не поймут, не вникнут, хоть убейте.
Вашу святость примут за обман.
Не играйте, глупые, на флейте
Там, где нужен только барабан…
Нашим дням, когда и на пророке
Шутовства проклятого печать.
Не нужны ласкающие строки:
Научитесь царственно молчать.
«Сатирикон». 1912, № 44
Легенда о страшной книге
Сергею Горному
Ему надевали железный сапог
И гвозди под ногти вбивали.
Но тайну не выдать измученный смог:
Уста горделиво молчали.
Расплавленным оловом выжгли глаза
И кости ломали сердито.
Был стон, и струилась кроваво слеза.
Но тайна была не раскрыта.
Сидит инквизитор, бледней полотна:
«Еще отпирается?!. Ну-ка!»
Горящая жердь палачу подана,
Готовится новая мука.
«Сожгите! Но тайну узнайте вы мне —
Пусть скажет единое слово».
Шипит человеческий жир на огне,
Но — длится молчание снова.
Заплакал палач и бессильно сложил
К работе привыкшие руки.
Судья-инквизитор слезу уронил.
Как выдумать лучшие муки?!
Конвой зарыдал, и задумался суд.
Вдруг кто-то промолвил речисто:
«О ваше сиятельство! Пусть принесут
Стихи одного футуриста.
И пусть обвиняемый здесь же прочтет
Страничку, какую захочет…»
Судья предложившему руку трясет.
Палач, умилившись, хохочет.
Велели — и книгу на стол принесли:
Такая хорошая книга…
Измученный молча поднялся с земли
В предчувствии страшного мига.
«Довольно! — сказал он. — Пытали огнем,
Подвергли ненужным обидам.