Саван алой розы

– Я понимаю… – через силу, обманывая саму себя, выговорила Роза. – Карточки прекрасны, я тоже это вижу.

Карточки эти были, кажется, самым позорным, что она когда-либо видела в своей жизни. Но сказать этого вслух она, конечно, не могла. Вдруг Шмуэль подумает, что она глупее Валентины? И, потом, она ведь его жена перед Богом и людьми. Она должна его поддержать.

– Они прекрасны, да, – уже свободней произнесла Роза. – Не за счет нее и этой якобы красоты – а потому что ты настоящий мастер. Ты много добьешься, Шмуэль, я верю! Пусть не как доктор, но как фотограф…

Шмуэль поморщился, даже руки ее отпустил. Отвернулся и, кажется, снова бросил взгляд на фотокарточки.

– Опять ты о практической стороне… много добьешься… – передразнил он. – Ты только этого от меня и ждешь? Считаешь, что я, такой, каков есть, не ровня тебе и твоему батюшке? Стыдишься меня и хочешь, чтобы я чего-то добился? Так, что ли?!

– Нет, что ты… – горячо возразила Роза.

Но Шмуэль отмахнулся:

– Стыдишься… А я ведь говорил об искусстве, о красоте, а не о высотах карьеры.

– Я понимаю, милый, я все понимаю!

Роза, сама устыдившись глупой своей приземленности, подошла к мужу, несмело коснулась его чуть сгорбленной спины. Положила голову ему на плечо.

Тем бы все и кончилось, но взгляд ее опять упал на карточки, и гнев – против воли – вспыхнул в ней снова.

– А что же Глебов? Он был не против, чтобы ты сделал эти снимки? Он совсем не ревнует? – не поверила она.

– Глебов? – муж почему-то удивился. – Нет, милая, карточки сделаны прошлым летом, Валентина и Глебов тогда еще не были вместе. Валентина… словом, я тогда был влюблен в нее – а она отвечала взаимностью.

Он так легко в этом признался, что Роза не сразу оценила всю важность его слов.

– Ты был с ней?..

Роза отпрянула. Попятилась к дверям. Первым ее порывом было бежать – бежать немедленно. Прочь от этого всего. Забыть, как страшный сон!

Но Шмуэль снова пожал плечами – еще и усмехнулся:

– Что же тут удивительного? Она красива, а я был ветреным глупым мальчишкой. Ну же, милая, не унижай себя ревностью. Это длилось всего одно лето. Когда она бросила меня, когда сказала, что любит Глебова – я был уничтожен, не скрою. Жизнь была кончена, а я все равно что мертв… – он подошел к Розе и снова тепло сжал ее руки в своих. – Кто же знал, что я скоро встречу тебя?

Он улыбнулся, поймав ее хмурый взгляд. Роза не умела ему и этой его улыбке противостоять. Не смогла найти в себе сил, чтобы тоже улыбнуться – но все-таки глаза ее потеплели. Она сама прильнула к мужу, устраивая голову на его груди. Упрекнула лишь:

– Я все понимаю, я не ребенок. Просто нужно было сразу сказать правду.

– Да, милая, прости. Хочешь, я уничтожу эти карточки? Сожгу!

– Хочу! – живо встрепенулась Роза.

Он кивнул, обещая, что так и поступит. Вот только снимки так и остались лежать в шкафу. И даже ленточка, заботливо повязанная, однажды к ним вернулась.

Размолвка эта случилась недели через полторы после венчания. И наступила сказка – настоящий Медовый месяц, который продлился до самого августа. Пока однажды в Новую деревню к Глебову не приехал гость-чужестранец.

Гость был сербом и носил сложное имя, которое Роза, порядком уставшая теперь от бесконечной вереницы столовавшихся у Глебова приятелей, запомнить даже не пыталась. Тем более что гость этот, в общем-то, не был ничем примечательным, кроме того факта, что он состоял в некоем обществе под названием «Омладина 4 ». Что это означает, Роза не знала, но у Шмуэля, у Глебова, у Лезина горели глаза всякий раз, когда они разговаривали о нем.

4

Сербское тайное общество второй половины 19 века, имеющее целью объединение и независимость всех частей сербского народа. Боролись за народное объединение, распространение образования и свободных политических идей.

Валентина же серба сторонилась. А к тому самому ужину не вышла вовсе. Они с Глебовым даже безобразно поссорились прямо в гостиной: Валентина настаивала, что не следует серба привечать и, тем более, не нужно давать ему денег. Но денег Глебов давал всем, он буквально сорил ими…

Ссора была действительно безобразной, а выбежала из гостиной Валентина вся в слезах – и заперлась у себя на остаток дня.

Роза тогда даже позлорадствовала – давно стоило поставить эту актрису погорелого театра на место! И вышла к ужину, как ни в чем ни бывало.

* * *

Ужин начинался превосходно. С утра мужчины охотились, что Глебов очень любил, и им удалось подстрелить глухарей и несколько зайцев – они-то и были поданы к столу. Повара на даче знали своего барина, Сергея Андреевича, с малых лет, любили его и всякий раз старались порадовать яствами. Разве что свинину Глебов запретил готовить – из уважения к вере друзей. Но и без свинины на столе чего только не было. Это, не считая спиртных напитков – шампанских вин, красных, водки, портвейна. Батюшка Розы, еще в Симферополе, начинал как виноторговец, и у семейства их были прекрасные винные погреба. Для Розы, впрочем, это оставалось лишь фактом – хоть сколько-нибудь разбираться в винах она научилась в тот самый месяц после недолгого своего замужества. Слава Богу, Роза не пристрастилась к вину: выпив хоть рюмку, начинала чувствовать себя дурно, а наутро мучилась от головных болей. Что люди находят в выпивке, она решительно не могла понять! Тем досадней, что хозяин дома всегда следил, чтобы рюмка ее было полной – будто нарочно мучил. Розе даже пришлось подговорить Нюрочку, чтобы та была начеку и всегда подливала ей в бокал морсу, благо цвет его похож на винный.

Мужчины же ни в чем себе не отказывали.

А в этот раз, по случаю приезда гостя, ужин затянулся далеко за полночь, и опустевшим бутылкам по-настоящему не было счета.

Гость держался особняком. Был мрачен, загадочен, неразговорчив. Друзья пытались, было, расспрашивать его, да вскоре увлеклись беседою меж собой. Привычною беседой – той самой, которая поначалу так восхищала Розу, а теперь уж опостылела. Она бы ушла из-за стола по примеру Валентины, да ей хотелось показать, что она не такова, как эта надменная гордячка…

– «Сыны отечества» – полагаю, так, господа, нам следует назвать наше общество! – завел свою песню Глебов. И, пользуясь отсутствием Валентины, заметно ущипнул Нюрочку пониже спины, пока та ставила на стол блюдо.

Завсегдатаи дачи на Черной речке организовали меж собой что-то вроде политического кружка и частенько до хрипоты, до разбитых рюмок спорили, как его нужно назвать.

– Нет-нет, Глебов, «Сыны отечества» это навевает скуку, – возразил ему художник Лезин. – Я бы упомянул в названии место нашего собрания – Черную речку или Новые деревни.

– «Тайное общество Новой деревни»? Вздор, Лезин! Вы не чувствуете Слова, не чувствуете великого Русского языка! Вам, живописцам, это не дано!

В порыве чувств Глебов взмахнул рукой с рюмкой и щедро разлил водку по белой накрахмаленной скатерти. Привычный ко всему лакей живо наполнил ее снова, а Глебов, не глядя, осушил.

– «Сыны отечества» – превосходное название! Согласитесь хоть вы, Гутман? Именно оно показывает всю сплоченность нашу, всю боль, все страдание, отчаянное желание всех нас спасти Россию! Именно мы, сыны России, должны избавить страну от никчемного бездарного самодержца! От лжеца Александра! Обещал дать народу свободу, землю – и наврал с три короба! Ведь ничего не изменилось, ни-че-го! Всё так же крестьяне в рабстве у господ!