Савва Морозов: Смерть во спасение

— Не будут, если клиент не пожалуется хозяйке и если хозяйка не пожелает самолично удостовериться в счастливом времяпрепровождении клиента. Чу! Сама грядет! Раздевайтесь. да ради бога!

Он успел скинуть сюртук и даже манишку, прежде чем без стука ввалилась хозяйка. Из тех же бывших проституток, но вроде как уже благородная. Почтенная дама. Радушная и словоохотливая.

— О! — всплеснула она пухлыми руками. — Вижу, что двигаетесь к намеченной цели. Но, Агния, ты долго клиента не держи, у тебя еще два приема. Извиняюсь, извиняюсь, планида моя такая — следить, потому как девицы не всегда исправно должность свою исполняют, — попробовала она даже поклониться денежному клиенту. — Агния-то недавно у нас, не начудила бы чего. Прощевайте, уважаемый!

Нет, все же вышло нечто вроде поклона.

— Понимаю. ной ты, Агнесса, пойми: не могу жеяк тебе сейчас в постель заваливаться, — суетливо оделся он и даже в настенное зеркальце посмотрелся.

— Не можешь так не можешь, — не могла она скрыть обиду. — Но все-таки полчаса посиди, не подводи меня.

Он посидел, сколько положено, стыдливо сунул ей деньги и ушел не прощаясь.

Теперь на пароходе мешковатый пароходчик Мешков его донимал:

— Ай да купец! Деньги выбросил — плату не взял. Так в нашем деле нельзя.

— В нашем, в настоящем деле — истина твоя. Закончим разговоры о борделях. Заводишко ты для меня прикупишь? А я, как вернусь из Азии, к тебе в гости нагряну. Люблю во всем лично удостовериться.

— Дело похвальное, Савва Тимофеевич. Я ведь тоже не ради гульбы по рекам шатаюсь. Пароход — он какие тыщи стоит? Надо их окупать? Надо. Надо прибыль от этого иметь? Надо. У меня и сейчас-то, когда за шампанским сидим, пароходы в башке гудят. Ну их к матушке! Продолжим наше благое занятие?

Продолжали целую ночь. Дорога от Нижнего до Казани неблизкая. Хоть этот пароход компании Мешкова и не принадлежал, но ведь везде на реке свои люди. Пусть поропщут пассажиры, но как же он мог отпустить новоявленного друга без захода в ресторан? Да еще речной, на плаву. Борт о борт притерли, а на сходнях для Мешкова и красный ковер постелили. Знай наших и ваших!

Все же он почувствовал сильное облегчение, когда развязался с радушным пароходчиком. Друзья друзьями, но у него целый месяц вот таких скитаний. Попей-ка каждый день!

Путь его пароходный лежал на Самару, дальше на Астрахань, на Баку, откуда можно было переправиться в Туркестан.

Слава Морозовых впереди него летела. А уж в хлопковом краю и подавно. На знойном азиатском берегу, под плотным пологом шатра, встречал сам великий князь Николай Константинович. Сын великого князя Константина Николаевича, поэта «К. Н.». Внук грозного Николая I. Впрочем, слова «сам» и «великий» здесь не имели никакого значения. Николай Константинович был напрочь отринут от двора, забыт и заброшен в Туркестан волею судеб. За ним тянулась дурная слава, которая не давала права офицеру оставаться даже в захудалом пехотном полку.

Он был, собственно, в ссылке как ненормальный; не от бедности же выкрал все фамильные бриллианты матери и раскидал их по ростовщикам — ищи теперь свищи! Даже императорские ищейки следов не могли сыскать. Разгневанный Александр III сослал царского отпрыска в Сибирь, лишив, кажется, всех чинов и званий. Во всяком случае, Николай Константинович нигде и никогда в мундире не появлялся. Вполне цивильный, небогатый обыватель. Но что удивительно: он вовсе-то не затерялся, не спился, не сошел с круга.

В Сибири сделал самое очевидное: женился. Как и отец-поэт, влюбчив был, не позарился ни на купчих, ни на ханских дочерей, которых в азиатской Сибири было видимо-невидимо. На дочери полицеймейстера остановил свой взгляд и решил перебраться в края потеплее, а все, что лежало за Урал-рекой, тоже было Сибирью. По безденежью ли, по склонности ли души — в нем проросла хозяйская жилка. Он завел хлопковые плантации, строил оросительные каналы, безбожно отводя воду Аму-Дарьи и оставляя окрестных дехкан на сухом, каменистом такыре. Ему это прощали, все-таки признавая внука Николая I. Да и любили по Сибирям изгнанников, стало быть, уважительно относились и к нему. Его принимал сам эмир бухарский, подданный империи, но вершитель всех туркестанских судеб.

Савва Морозов не без интереса ждал этой встречи. И не только потому, что дело с хлопком было связано, — какая-то неукротимая страсть к познанию людей. Ругал себя за это, но ничего с собой поделать не мог.

Несмотря на всю опалу, он ожидал встретить все-таки надменного, заносчивого человека — как же, романовская, царская кровь! Но из шатра вышел высокий, улыбчивый господин средней, весьма приятной внешности. В европейском летнем костюме и с руками весьма ухоженными. Поклон его был приятен и вежлив. Он не представился — Романов; без всяких титулов назвался:

— Николай Константинович, здешний абориген.

— Савва Тимофеевич, абориген Орехово-Зуева, — оставалось в тон ему сказать.

— Аборигенам следует отдохнуть от здешнего пекла, тем более что дальше путь будет на верблюдах. Прошу в палатку, — гостеприимно пригласил Николай Константинович.

Палатка была на азиатский лад, но стол в ней накрывали по-российски, при стульях и салфетках. Был даже слуга-азиат, и не в халате, а в нанковом костюме. Зной уносило в верхние, раскрытые продухи шатра, а слуга, накрыв стол, обильно спрыснул водой земляной пол. Савва заметил, что воду берут из кожаного мешка.

— Да, да, — перехватил его взгляд хозяин, — не бочки же на верблюжьих спинах возить. Веками испытано: бараний иль телячий мех. Горбы верблюду не натрет, да и холодок немного сохранит. Но что? — спохватился он, рассмеявшись. — В России говорят: соловья баснями не кормят. Здесь говорят: верблюду с дороги дай попить. Выкушаем холодненькой?

Савва не переставал удивляться. В этой пустыне — «смирновка», да еще и холодненькая?

Хозяину было приятно удивление.

— Я отказался от слуг-сибиряков. Они и себя, и меня зажарили бы в этом пекле. Нет, местные — истинная находка. Представьте, в этом раскаленном песке они определяют выходы подземных вод, и хоть там всего лишь грязная жижа, но, как видите, холодная, потому что поднимается с больших глубин. Ну, дорогой наш гость, — за Россию?

Он по гвардейской привычке встал. Разумеется, и Савва последовал его примеру.

Двое безмундирных, затерявшихся на востоке Каспия русских мужиков. Один Романов- крепостник, мало похожий обличьем и ростом на деда Николая, другой Морозов, тоже мало что общего, кроме упрямого характера, имеющий с дедом-крепостным. Что они думали, глядя друг на друга? Если Савва, собираясь в далекий и опасный вояж, наводил кое-какие справки о князе-изгое, так ведь и князь прекрасно знал родословную Морозовых. Как не знать, если хлопком занимаешься?

Утром следующего дня, а точнее — на закате ночи, возле шатра остановился усталый караван. Двигаться по пустыне можно было только после захода солнца; и люди, и верблюды торопились к берегу Каспия. Там невдалеке был небольшой оазис, с родником, с карагачом и даже с чинарами. Верблюды были недовольны остановкой, люди и того более — плевались вместе с верблюдами. Их было не менее полусотни, все с тяжелыми, тугими тюками. Одного взгляда довольно, чтобы понять: хлопок к причалу везут. А слух по пустыне идет быстро, обгоняет и людей, и верблюдов. Савва Морозов только ступил на землю Туркестана, однако ж главный нукер, сопровождающий караван, отвесил ему низкий поклон и на довольно сносном русском языке объявил: