Сборник "Чарли Паркер. Компиляция. кн. 1-10

И все же внимание мужчин возвращало мысли Эмили к Бобби, и ее переполняли слезы. Она не любила его, но он ей нравился. Он был забавный, милый, неловкий – по крайней мере, пока не начал пить и на поверхности не забурлила часть его злобы и недовольства отцом, городком и даже ею.

Эмили сама никогда ясно не понимала, чего она хочет от мужчин. Иногда ей казалось, что она улавливает какой-то намек, какое-то мерцание, как мимолетное свечение в темноте. Она отзывалась на это, а потом мужчины откликались в ответ. Иногда отступать было уже поздно, и она страдала от последствий: словесных оскорблений, порой даже физического насилия, а однажды чуть не случилось еще хуже.

Как многие молодые мужчины и женщины ее возраста, она старалась нащупать цель в жизни. Путь, по которому она хотела бы направить свою жизнь, был ей все еще не ясен. Она думала, что могла бы стать художником, музыкантом или писателем, потому что любила книги, живопись и музыку. В больших городах она проводила время в музеях и художественных галереях, стояла перед великими холстами, словно надеясь раствориться в них, стать частью их мира. Когда могла себе позволить, покупала книги. Когда денег не хватало, ходила в библиотеку, хотя в чтении книг, которые нельзя назвать своими, было что-то не совсем то. И все же они придавали ей чувство, что она не так потеряна, не так брошена на произвол судьбы в этом мире. Другие просто пожимали плечами при тех же проблемах и терпели.

Она не доехала до канадской границы, а вышла в небольшом городке в Нью-Гемпшире. Она сама не могла сказать почему, но научилась доверять инстинктам. Проведя там неделю, она так и не смогла вызвать в себе любовь к этому месту, но осталась вопреки себе. Местные жители не отличались культурой и склонностью к искусствам. Здесь был крохотный музей с мешаниной из истории, по большей части местной, и искусства, тоже местного. Экспонаты ощущались как запоздалые раздумья, импульс тех, кто не имел средств, чтобы удовлетворить свой вкус, или, возможно, не имели вкуса, соответствующего средствам, в городке, который считал подобающим, даже необходимым, иметь свой музей, сам толком не понимая зачем. Это отношение словно пропитало все его слои, и Эмили не могла припомнить другого места, где всякое творчество было бы так подавлено, – пока не вспомнила маленький городишко, который когда-то называла родным. Искусство и красота там тоже не нашли себе места, и дом, в котором она выросла, был лишен всяких прикрас. Даже иллюстрированные журналы не играли своей роли, если не считать отцовских тайных запасов порно.

Она так долго не вспоминала о нем. Мать бросила ее еще ребенком, пообещав вернуться, но так и не вернулась, и через какое-то время прошел слух, что она умерла где-то в Канаде и ее похоронили родные ее нового сожителя. Отец Эмили делал все необходимое для образования и прокормления дочери, но почти ничего сверх того. Она ходила в школу и всегда имела деньги на книги. Они с отцом удовлетворительно питались, но всегда дома, никогда не ходили в рестораны. Какие-то деньги откладывались на расходы по дому, и он давал ей немного на карманные расходы, но она не знала, на что уходят остальные деньги. Он не пил лишнего, не употреблял наркотики. Никогда не прикасался к ней, ни ласково, ни в злобе, а когда она стала старше, следил, чтобы не сказать чего-либо двусмысленного или непристойного. За это она была ему благодарна, хотя он не знал об этом. Она слышала истории, которые рассказывали другие девочки в школе про отцов и отчимов, братьев и дядюшек, про новых дружков усталых одиноких матерей. Ее отец был не таким. Он просто держал дистанцию и сводил разговоры с дочерью к минимуму.

И все же она не считала себя заброшенной. Когда в подростковом возрасте у нее начались трудности в школе – плохое поведение в классе, рыдания в туалете, – отец поговорил с директором школы и устроил Эмили прием у психолога, хотя тому дружелюбному человеку в очках без оправы и с тихим голосом она постаралась открыть как можно меньше, так же как и отцу. Она не хотела, чтобы ее воспринимали в чем-то отличающейся от других, и поэтому не рассказала ему о своих головных болях, о провалах в памяти, о странных снах, в которых что-то зубастое появлялось из темной ямы в земле и грызло ее душу. Она не говорила о своей паранойе или о чувстве, что ее индивидуальность так хрупка, что в любой момент может потеряться или разбиться. После десяти сеансов психолог заключил, что она то, чем и кажется: нормальная, хотя и чувствительная девочка, которая со временем найдет свое место в мире. Не исключалась возможность, что ее трудности предшествуют чему-то более серьезному, возможно, какой-то форме шизофрении, и он посоветовал обоим – ей самой и особенно ее отцу – следить, не возникнут ли серьезные перемены в ее поведении. После этого отец смотрел на нее по-другому, и два раза в месяц, просыпаясь, она видела, как он стоит в халате в дверях ее комнаты. Когда однажды она спросила, в чем дело, он сказал, что она кричала во сне, и она задумалась, не расслышал ли он ее слова.

Ее отец работал шофером на мебельном складе «Трехо и сыновья», хозяева-мексиканцы которого преуспевали. Ее отец был единственным не мексиканцем среди работавших на Трехо. Она не понимала, почему это так, а когда спросила отца, он признался, что и сам не знает. Может быть, потому что он хорошо водил грузовик, но она подумала, что, наверное, эти Трехо продавали разную мебель, дорогую и не очень, разным покупателям, мексиканцам и не мексиканцам. Ее отец внушал уважение и всегда говорил тихо и правильно. Для покупателей побогаче он представлял солидное лицо фирмы.

Вся мебель в их доме была куплена со скидкой у его работодателей, обычно потому, что имела повреждения или была такой безобразной, что уже не было надежды от нее избавиться. Отец подрезал и отшлифовал ножки кухонного стола в попытке сделать их ровными, но в результате стол оказался слишком низким, и после еды стулья было не задвинуть под него. Кушетки в гостиной были удобными, но не сочетались друг с другом, а ковры и половики были долговечными, но дешевыми. Только череда телевизоров, один за другим последовательно украшавших один угол комнаты, имела какой-то уровень качества, и отец регулярно обновлял телевизор, когда в продаже появлялась новая модель. Он смотрел исторические документальные фильмы и всякие викторины. Спортивные передачи смотрел редко. Ему хотелось что-то узнавать, чему-то учиться, и его дочь молча училась рядом с ним.

Когда Эмили, в конце концов, покинула дом, то не была уверена, что он это заметил. Даже подозревала, что он воспринял ее отсутствие с облегчением. Только позже ее осенило, что он словно бы боялся ее.

Она опять нашла место официантки в заведении, очень напоминавшем богемное кафе, которым городишко мог бы гордиться. Платили не много, но и квартиру она снимала недорого, и, по крайней мере, здесь играла хорошая музыка и остальной персонал был не полные говнюки. Она дополняла свой доход, подрабатывая в выходные в баре, что было не очень приятно, но уже встретила парня, которому как будто бы понравилась. Он пришел со своими дружками посмотреть хоккей, но отличался от них и немного пофлиртовал с ней. У него была хорошая улыбка, и он не сквернословил, как его друзья, что она высоко ценила в мужчинах. С тех пор он заходил пару раз, и она чувствовала, что он набирается смелости, чтобы попросить ее о свидании. Впрочем, она не была уверена ни в том, что уже готова к таким отношениям после случившегося, ни в самом парне. Но в нем было нечто, заинтересовавшее ее. Если бы он попросил о свидании, она бы ответила да, но все же пока удерживала дистанцию, стараясь разузнать о нем побольше. Ей не хотелось, чтобы все в итоге обернулось так же, как с Бобби.

На четвертую ночь в новом городе она проснулась от видения, будто какие-то мужчина и женщина идут по улице к ее съемной квартире. Видение было так живо, что она подошла к окну и выглянула наружу, ожидая увидеть две фигуры у ближайшего фонаря, но городок был тих, а улица пуста. Во сне она почти могла рассмотреть их лица. Этот сон являлся ей уже много лет, но только недавно черты мужчины и женщины начали делаться с каждым разом яснее, четче. Она еще не могла их узнать, но знала, что скоро настанет время, когда сможет.

И тогда придет расплата. По крайней мере, в этом она была уверена.

Часть третья

Печально как. Прерви же поцелуй прощальный,

Который наши души источает горечью потерь.

Уйди же, тень, дай мне найти свой путь печальный…

Джон Донн (1572–1631) Смерть

Глава 14

Я проводил каждую пятницу в «Медведе», общаясь с нашим крупнейшим дистрибьютором Нэппи. В «Медведь» доставляли пиво три раза в неделю, но Нэппи составлял восемьдесят процентов всех наших продаж, поэтому его поставки были огромны. Грузовик Нэппи всегда приезжал по пятницам, и, когда тридцать бочонков были проверены и уложены, я оплачивал доставку согласно принятым в «Медведе» правилам, выставлял водителю обед за мой счет, и мы беседовали о пиве, его семье и экономическом спаде.

«Медведь» немножко отличался от большинства баров в своей оценке, как идут дела для посетителей. Этот бар был всегда популярен среди перекупщиков, и мы видели, как все больше их грузовики паркуются на нашей стоянке. Это была не та работа, которой мне бы хотелось заниматься, но большинство из них относились к своему делу довольно философски. Они могли себе это позволить. Все они, за исключением пары человек, были большие крепкие мужики, хотя самый крутой из них, Джейк Элмс, который сейчас у стойки ел гамбургер и проверял свой телефон, был всего пяти футов и пяти дюймов ростом и едва показывал на весах 120 фунтов. Он говорил тихо, и я никогда не слышал от него непристойных выражений, но о нем ходили легенды. Он ездил с паршивым терьером в кабине своего грузовика, а на подставке под приборным щитком держал алюминиевую бейсбольную биту. Насколько я знал, у него не было пистолета, но этой палкой он проломил в свое время несколько голов, а пес Джейка был известен своим талантом хватать человека зубами за яйца и висеть так, рыча, если кто-то имел безрассудство угрожать его любимому хозяину.