Сборник рассказов

– И вот с этих пор, если убью кого - плачу. Не могу удержаться. Креплюсь, знаете, ребяты, креплюсь, а потом как зареву. Такая вот со мной история произошла. Правда, я уже, почитай, лет пять никого не погубил, Да и нужды не было, - и Савельев мрачно развел руками.

Воцарилось молчание. Ребята недоуменно переглядывались, дескать, уж не придурок ли перед ними. Всякое бывает. Не только фраера, но и воры в законе могут с ума сойти.

Михаил Викторович почувствовал некоторое напряжение и для разрядки пустил два-три похабных анекдота. Ребята чуть-чуть повеселели, но сдержанно.

– Ну, а корытник-то куда пропал?

– спросил вдруг Володя.

– Откуда я знаю про это дите, - угрюмо ответил Михаил Викторович.
– Я вам не ясновидящий.

– Поди в попы подался. Больно религиозный корытник-то был, - хихикнул Герман.

– Еще чего, дураков нет, - неожиданно огрызнулся Геннадий.

Разговор дальше не ладился. Савельев, как старшой, почувствовал, что надо закругляться.

– Пора, ребяты, по домам, и вам отдохнуть надо, - вздохнул он.

– Отдыхают только после мокрых дел, - сурово ответил Геннадий.
– А так мы всегда в работе. Нам отпуска не дают и не оплачивают их.

Герман хихикнул.

– Михаил Викторович, - продолжил Геннадий, видимо он был среди ребят за главного, - пусть те идут, а мы с вами, может, прошвырнемся немного на свежем воздухе, а?

Савельев согласно кивнул головой. Вышли на улицу. Было свежо, еще пели птички, одна села чуть ли не на кепку Геннадия. Но он ее смахнул. И два человека - старый и помоложе - медленно пошли вперед. Володя и Герман скрылись за углом.

Геннадий был статный, красивый юноша, уголовно-спортсменистого виду.

– Погода-то, погода-то, - развел он плечами.
– Хорошо. Я после мокрого люблю стаканчик водочки выкушать. Веселей идет, падла... Так по крови и разливается.

И он захохотал.

– Тебе уж приходилось?
– сурово спросил Михаил Викторович.

– А как же, не раз... Что мы, лыком шиты, что ли. Небось, - проурчал Геннадий.
– Но на меня фраера не должны жаловаться. У меня рука твердая, глаз зоркий - р-раз, и никаких тебе стонов, никакого визга. Без проблем.

– Правильно, сынок, - мрачно заметил Савельев.
– Да и мертвому кому жаловаться? Нет еще на земле таких инстанций, куда мертвые могли бы жаловаться...

– Ты юморист, папаня, - засмеялся Геннадий.

Они свернули на пустынную улицу, выходившую на опушку леса. Вечерело. Солнце кроваво и призрачно опускалось за горизонт.

– А я после того случая с дитем книжки стал читать...
– вдруг проговорил Савельев.

Геннадий остановился.

– Слушай, папаня. Надоел ты мне со своим корытником, - резко и нервно сказал Геннадий, и губы его дернулись.
– Не хотел я тебе говорить, а теперь скажу; тот корытник был я.

Савельев остолбенел и расширенными от тревоги и непонятности глазами взглянул на Геннадия.

– Ты что, парень, рехнулся?
– еле выговорил он.
– А вот не рехнулся, папаша, - Геннадий весело и пристально посмотрел на затихшего Савельева. Ты, должно быть, помнишь, что, как входишь в комнату, зеркало еще огромное стояло рядом со славянским шкафом. И картина большая висела. Пейзаж с коровками - она у меня до сих пор сохранена. Под ней и маманя в крови лежала. Это ты должен помнить, - миролюбиво закончил Гена.
– Хочешь, пойдем ко мне, покажу?

– Все точно, все точно, сынок, - нелепо пробормотал Савельев, и вид у него был как у курицы, увидевшей привидение. У него пошла слюна.

– Ну и добро. Я тебя сначала не узнал. Ребенком ведь я был тогда, добавил Геннадий спокойно.
– Но ты напомнил своим рассказом. Могилки предков на городском кладбище. Хочешь, сходим, бутылочку разопьем?

Савельев не нашелся, что сказать. Странное спокойствие, даже безразличие Геннадия потихоньку стало передаваться и ему.

– Ну, а потом, - продолжил Гена, - родственнички помогли. Но все-таки в детдом попал. На первое дело пошел в шестнадцать лет. И все с тех пор идет как по маслу. Не жалуюсь.

Молча они шли по кривым улочкам. Савельев все вздыхал.

– А ты, отец, все-таки зря не пошарил там у нас в квартире, рассудительно, почти учительским тоном проговорил Геннадий.
– Говорят, золотишко у нас там было. Работу надо завершать, раз вышел на нее. Я не говорю, что ты зря меня не прирезал, нет, зачем? Запер бы меня в клозете, отвел бы за руку туда, посадил бы на горшок, а сам спокойненько бы обшаривал комнаты. Это было бы по-нашему. А ты повел себя как фраер. И то не всякий фраер так бы размягчился, словно теленок. Ребят и меня ты до смеху довел своим рассказом. Молчал бы уж лучше о таких инцидентах. Краснеть бы потом не пришлось. Мы ведь у тебя учиться пришли.

Савельев загрустил.

– А я вот этого корытника, каким ты был тогда, никогда не забуду. Во сне мне являлся, - дрогнувшим голосом сказал Савельев.
– И слова его не забуду...

Геннадий чуть-чуть озверел.

– Ну ты, старик, псих. Не знай, что ты в авторитете, я бы тебе по морде съездил за такие слова, - резко ответил он.

– И куда ж это все у тебя делось, что было в тебе тогда? Неужели от жизни? Так от чего же?
– слезно проговорил Савельев.
– Одному Богу, наверно, известно.

– Слушай, мужик, не ной. Мне с тобой не по пути. Иди-ка ты своей дорогой. А я своей.

– Я ведь не сразу после твоих младенческих слов отвык от душегубства. Книги святые читал. И слова твои вели меня. Хотел я и вас, дураков, вразумить сегодня. Да не вышло.

Геннадий протянул ему руку.

– Прощай, отец, - сказал.
– Тебе лечиться надо и отдохнуть как следует. А мне на дело завтра идти. Может быть, и мокрое.

Савельев остановился, даже зашатался немного.

– А я вот только недавно, года два назад, окончательно завязал со всем, - медленно проговорил он.
– Теперь решил в монастырь идти. Может, примут. Буду исповедоваться, Не примут - в отшельники уйду. Богу молиться. Нет правды на земле, но где-то она должна быть...

– Ищи, отец, - насмешливо ответил Геннадий.
– Только в дурдом не попади, ища правду-то...

Савельев махнул рукой и улыбнулся. И так пошли они в разные стороны: один, сгорбленный, пожилой человек, бывший убивец, ищущий правды и Бога, другой - молодой человек, легкой, весело-уверенной походкой идущий навстречу завтрашнему мокрому делу...

Прошло несколько лет. Савелий, покаявшись, постранствовал и приютился в конце концов около монастыря. Случайно узнал он о судьбе Геннадия: тот погиб в кровавой разборке. После гибели душа Геннадия медленно погружалась во все возрастающую черноту, которая стала терзать его изнутри. И он не сознавал, что с ним происходит.