Сборник рассказов

Но "они" его не пугали: один раз, когда Василия Ивановича прослабило в теплой ванне, "они" тотчас появились и рядком, смирехонько, уселись на стульях вокруг ванны и очень прилично себя вели.

Поэтому Непомоев непугливо открыл дверь.

К его изумлению, перед ним застыла фигура шептуна с его замороченным лицом.

Василий Иванович хотел было запереться в клозете, но шептун ласково и настойчиво его не пустил.

– О здоровьишке вашем беспокоюсь... Вот так, - нелепо прошипел он. Вот так... Вот так, - и как истукан стал пожимать руку Василь Ивановича. Вот так.

Непомоев ошалел.

– Да пустите же мой зад, - глухо сказал он.

– Простите, - обалдело ответил шептун и упал.

Перешагнув через скрюченного на полу шептуна, Василий Иванович, изрядно перетрусивший, двинулся вперед по коммунальному коридору. Вдруг все двери в комнаты приоткрылись и из них выглянули жильцы.

– Василь Иванычу - слава, слава! Василь Иванычу - слава, слава! разом, точно заговоренные, запели они. И, самое главное, в такт.

– Василь Иванычу - слава! Недоступному - слава, слава!
– пели они во всю мощь своих сознаний. Пела на кухне даже его дочь.

Непомоев побежал. Коридор был длинный, серьезный, с вещами по углам, а комната Василь Ивановича от клозета была самая дальняя. Спотыкаясь, он вбежал в нее и заперся на ключ.

"Что с ними! Они сошли с ума! Они все переменились!" - подумал он и с ужасом увидел, что дочкиных вещей в комнате нет. Не было даже странно массивной кровати.

"Таня, Таня! Сюда"!
– завопил он дочери, оставаясь в комнате. Выйти он не решался и вопил настырно, по-громадному. Наконец он почуял, как у двери неожиданно зашуршали.

– Надо ему объяснить, - услышал он шепот.

– Василий Иванович, пустите!
– наконец раздался робкий единый вздох пяти душ.

– Не пущу!
– подбадривая себя, орал Василий Иванович.

Вдруг, после шепота, выделился голос Раечки: "Они все уйдут, а мне-то можно..."

Непомоев уважал Раечку за религиозность и рационализм; к тому же она была женщина.

"Уходите!" - проурчал он, а сам заглянул в особо доверительную щелку.

Действительно, мигом никого не оказалось в коридоре. Кроме Раечки. Непомоев осторожливо впустил ее, разом опять запершись. Раечка была, как всегда, проста, объяснима, требовательна и к себе и к людям, но на Непомоева смотрела с несвойственным ей восхищением.

– В чем дело, Раечка?
– слегка спустив штаны, осклабился Непомоев. Где кровать моей дочери?

Раечка нервно заходила по скрипучему полу.

– Ваша дочь никогда не будет мешать вам в одной комнате, - сказала она, поеживаясь.
– Она никогда больше не осмелится присутствовать при вас.

Непомоев как-то гнусно шевельнулся животом и хохотнул:

– Чего же ее, милая, так смутило?

– Василий Иванович, - не обращая внимания на его слова, проговорила Рая и подошла к Непомоеву, глядя на него широко раскрытыми глазами, в которых были слезы.
– Василий Иваныч, - тихо сказала она, - есть сведения, что вы на том свете - главный...

Это было сказано настолько жутко, убежденно и всеобъемлюще, что Василий Иваныч замер.

– Что?!
– слюнно выкрикнул он минуты через две.

Почему-то ему самому перед своим существованием стало страшно и повеяло непонятностью и неоконченностью самого себя...

...Запершись, Василий Иванович остался один. И в его комнате была абсолютная тишина. Через полчаса он вышел. Пристальные глаза жильцов наблюдали за ним. Во дворе он встретил Раечку и еще двух чистых людей.

Отозвав их за угол помойки, Василий Иванович почти целый час беседовал с ними. Оказалось, сведения были очень определенные и точные: они шли и от интеллигента Эдуарда Петровича, и от двух важных живущих неподалеку и разъезжающих на ЗИЛе личностей, работающих, как все уверяли, в засекреченной оккультной лаборатории, и, главное, от одного подозрительного субъекта в рваном пальто, о котором не раз говорили, что он парил.

Молча Непомоев пошел в сторону, в булочную; он то колебался, то не колебался. Механически купил хлеб, и вдруг ему стало противно его жевать.

А к вечеру во дворе уже творилось черт знает что. Непомоева напугал старый рецидивист, работающий плотником. Он наверху чинил сарай и, обычно жестокомордный даже по отношению к собакам, повернул харю к Василию Ивановичу, заискивающе улыбнулся и, приподняв кепку, проговорил: "Хозяин идеть". От предчувствия чего-то абсолютно невозможного Непомоев спрятался в садике, между дровами, в дыре, и стал прислушиваться.

Особенно взволновался из-за неожиданной потери интеллигент Эдуард Петрович.

– Это же ужас, товарищи, - нервно бегая по двору, верещал он, - нам надо скрывать эту тайну, а то Василия Ивановича от нас заберут, заберут!

Раечка была более рациональна.

– Куда бы его ни забрали - все равно "там" он главный, - говорила она.
– Нам не нужно докучать ему здесь... Нам лучше просто жить по Непомоеву.

Толстяк Петя, бегающий по коридору, а иногда и по полю, уверял, что ему на все наплевать, потому что он - постоянный и даже на том свете, кроме сверчков и денег, ни о чем и слышать не хочет.

Шептун вдруг куда-то исчез, и никто его больше никогда не видел.

Многие другие жильцы отнеслись к этому событию, правда, чуть недоверчиво, но с большой опаской. Поэтому на дворе стоял неимоверный гвалт. Рецидивист хохотал, сидя на сарае.

Наконец Непомоев вышел из своего убежища. Увидев его, все замерли, и гвалт мгновенно прекратился. Некоторые даже закрыли лицо руками. Неустроенный, Василий Иванович, ни на кого не глядя прошел в дом. Ровно через час к нему опять постучали. С настороженным, несколько скучающим лицом Василий Иванович открыл дверь. Перед ним стоял интеллигент Эдуард Петрович. Галстук на нем сбился, словно облеванный, костюм был смят и как бы улетал от него. Сама физиономия была воспалена, губы красны от налившейся крови, а глаза монотонно блуждали. Он весь дрожал.

– Василий Иванович, - начал интеллигент, - одно только слово... Умоляю вас... У меня к вам вопросы... Скажите, как там, на том свете?..

– Что?
– переспросил Непомоев.

– Ну, вообще... Всякие детали... Не слишком ли страшно?.. И есть ли мысли?
– бормотал Эдуард Петрович.

Непомоев побагровел.

– Пошел вон!
– заорал он и схватил щетку.

Дверь тотчас захлопнулась, а через несколько минут у окна Василия Ивановича, под деревом, лежал на земле судорожно скрюченный Эдуард Петрович и горько, истерически, отталкивая от себя тело, рыдал. Иногда он вдруг очень непосредственно вставал на ноги и, весь грязный, в слезах, надрывно выкрикивал в окно Непомоева:

– Ну, как же там, на том свете... Ну, как же там, на том свете?!!
– и опять падал на землю.

Окно Василия Ивановича было наглухо закрыто. Даже птицы не летали около. Бесцельно бродя по своей комнате из угла в угол, Василий Иванович скучал. В окрестностях было что-то вроде тишины.

Но иногда она прерывалась звуками странной беготни, хлопаньем дверей и суетней. Василию Ивановичу показалось, что бегали даже кошки. Его самого после инцидента с Эдуардом Петровичем уже боялись о чем-либо спрашивать и не беспокоили. Но вскоре эти звуки странной танцующей суетни усилились. Дело в том, что, потеряв доступ к Непомоеву, жильцы совсем взбесились и, не зная, как выразить свои причудливые чувства и мистическое нагнетение, как бы плясали вокруг дома Василия Ивановича, словно лунные жители вокруг костра... Но всему приходит конец, и позже, собравшись вечерком на дворе, у доминошного столика, жильцы мирно и тихо стали шушукаться о бессмертии души. Но вдруг они увидели такую картину: парадная дверь одной из развалюх настежь распахнулась и на белый свет выскочила голая старушка, вся в крови и с венком в руках. Несколько котов, как тигры, бросались на нее непонятно почему. Даже лицо и живот у старушки были в кровавых лоскутьях.