Сборник рассказов

Пенькова хоронили просто, не по христианскому обычаю: его родители, рабочие, называли себя атеистами. К тому же и обходилось это дешевле. На похоронах все были спокойны. Только Танечка в слезах кружила вокруг гроба. Свою "картинку-чудовище" она выбросила, но взамен, также нелепо и аляповато, зарисовала Гришу в гробу. Этот новый рисунок она вешала на стенку перед каждым своим соитием.

История Енота

(странная сказка)

Жил-был людоед. Это был уже постаревший, разочарованный людоед с толстым и синим брюхом. Брюхо он выставлял всегда вперед или вверх, поближе к Божеству.

Но однажды людоед раскапризничался.

"Не хочу кушать людей, - подумал он.

– Все они дураки и вонючие... Мне хочется съесть чего-нибудь такого... этакого... небесного".

Но так как небесное не так-то легко найти, то бедный людоед совсем проголодался. Брюхо его опустилось, стало мягкое и грустное, как лицо нездешней жабы.

Наконец, один раз людоед не выдержал и пошел по леску, разогнать тоску, да заодно и скушать что-нибудь живое, что прыгает да скачет, да о Господе плачет.

Повстречался людоеду червячок.

– Вот я его съем, - подмигнул сам себе людоед.

Только он наклонился, изогнув, как красавица, свою спинку и хотел было взять червячка, как подумал: "Не то... не то!" "Больно гадючен червячок для меня и невзрачен, - сказал он.
– Точно глаз человеческий... Тьфу".

И пошел людоед дальше. Идет и вдруг видит птичку. Глаз у людоеда тяжелый, как все равно у правительства, так птичка-невеличка не только что замерла, а прямо ему почти в рот, на нижнюю губу села - села, присмирела и ждет своей участи. Только людоед хотел глотнуть, как опять подумал: "Не то". "Больно быстра птичка на ум, - решил он.
– Будут еще от ей в моем животе всякие течения".

– Тьфу!
– выплюнул птичку с губы куда подальше.

Идет людоед и даже песенки не поет. Видит - на тропке енот. Людоед прыг - и между ляжек его зажал... Только он хотел его пригреть в своих внутренностях, как - раз, смотрит, вместо енота перед ним, промежду ляжек, маленький людоедик бегает, совсем дите, белокурое такое, несмышленое, и на людоеда так по-сыновнему, по-ласковому глядит. Рассердился людоед: как же я своего буду жрать... Нет, не выйдет - подбодрил людоедика легким шлепком и пустил в травку-муравку, божьему солнцу радоваться да малых деток человеческих кушать... А сам пошел своей дорогой. Но между тем ведь енот его здорово надул. Енот этот был не простой, а волшебный, с хитрецой. Он - этот енот - как только на него враг какой, обжора, нападал - мигом в племя врага и оборачивался, только дитем. Если нападал на него волк, то он оборачивался волчонком, если медведь - то медвежонком. Так и жил себе енот припеваючи, и на саму судьбу поплевывал. Но надо сказать, что сейчас этот енот был уже полусумасшедший. И после того как он так ловко отделался от людоеда и обернулся опять в енота, то шибко загрустил и пустил слезу. Очень жалко ему стало людоеда, что он ходит такой голодный.

"Лучше бы он меня съел", - усовестился енот.

Побежал енот вслед за людоедом и видит: стоит людоед на поляне, и можно сказать, совсем дошедший: сам себе могилу копает. Тогда енот ему говорит:

– Людоед, людоед, хочешь, я тебя досыта накормлю, да так, как ты никогда не ел.

Вильнул людоед задом и бегом за енотом.

Бегут, бегут - и все вперед, кругом царств всяких, республик, зверей видимо-невидимо, а они все бегут.

Наконец прибегают они к дому, вокруг которого большое хозяйство.

На кольях - головы человеческие торчат, на заборе кишки, а под окном рядком, ряд в ряд - ноги стоят без туловища, как все равно валенки или сапоги.

А посередине людоедиха огромная, жирная, белотелая стоит, без рубашки, и груди ее пропитаны кровью блаженных младенцев.

В корыте - дерьмецо людское стирает: кишки там всякие, внутренности, чтобы засолить на случай голодухи.

Возмутился людоед: "куда ж ты меня привел, к своей, это моя жена!" А енот между тем, полусумасшедший, вильнул хвостом и рраз - вместо жены своей изумленной видит людоед мечту брюха своего: пышного, всего в белом, ангела, сладкого, как мороженое, совсем, можно сказать, небожителя. Ахнул людоед, прыг, скок, повалил ангела - и ну его есть... Всего сожрал, без остатку.

Так хитрый, полусумасшедший енот накормил людоеда собственной женой, обнажив в ней небожителя.

Исчезновение

– Ты будешь кушать эту подгоревшую кашу?
– спросила пожилая, в меру полная женщина своего мужа.

Муж что-то ответил, но она сама стала есть эту кашу. Ее звали Раиса Федоровна.

"Что я буду делать сегодня, как распределю свой день, - подумала она. Во-первых, пойду за луком".

Она представила себе, как идет за луком, представила хмурые, знакомые улицы, и говорливых, таинственных баб, и сосульки с крыш - и ей ужасно захотелось пойти за луком, и на душе стало тепло и интересно.

"А потом я вымою посуду и полежу", - мелькнуло у нее в голове.

– Сына пожалей, - пробормотал ее муж.

Но он очень любил жену и поцеловал ее. На минуту она почувствовала тепло привычных губ.

"Вечно стол не на своем месте", - решила она и подвинула его влево.

Затем она пошла в уборную и слышала только стук своего сердца. Потом, выйдя на улицу, она встретила своего двенадцатилетнего сына; он шел из школы, кричал и не обратил на нее внимания. Раиса Федоровна, зайдя на рынок, медленно закупала продукты, переходя от лавки к лавке. Около нее ловко суетились, толкая друг друга, покупатели, протягивая свои рубли, оглядывая продукты полупомешанным взглядом.

– Вы опять меня обворовали, - услышала Раиса Федоровна голос и почувствовала, как ее тянут за живую кожу пальто. Тянула соседка.

– Препротивная женщина, - тотчас заговорила, оглядывая Раису Федоровну, толстая старуха в пуховом платке.
– Скандалистка. Я жила с ней один год и не выдержала. Прямо по морде сковородкой бьет...

– Ужас, - вторила ей другая.
– Я в таких случаях всегда доношу в милицию.

"Как же я распределю теперь свои деньги, - думала Раиса Федоровна, возвращаясь домой.
– Тридцать рублей я этой дуре отдам... А сегодня пойду в кино".

В переулке, по которому она шла, было светло и оживленно и люди напоминали грачей. Но ей почему-то представилось, как она будет ложиться, спать и посасывать конфетку, лежа под одеялом.

И еще почему-то она увидела море.

Войдя в квартиру, она услышала голос соседки, доносившийся из кухни:

– Помыть посуду надо - раз; в магазин сходить - два; поесть надо - три.

– Мы все ядим, ядим, ядим, - прошамкала живехонькая старушка, юркнувшая с пахучей сковородкой мимо Раисы Федоровны.
– Мы все ядим.

– Я уже два часа не ем, - испуганно обернулась к ней белым, призрачным лицом молодая соседка.

– Я Коле говорю, - раздался другой голос, - не целуй ты ее в живот... Опять все у меня кипит.

– Ишь стерва, - буркнул кто-то вслед Раисе Федоровне.

– Почему, она неплохая женщина.

"...Утопить бы кого-нибудь, - подумала Раиса Федоровна.
– Ах, чего же мне все-таки поесть... Утку".

И она почувствовала, что на душе опять стало тепло и интересно, как было давеча, когда она представляла себе, как идет за луком. И опять она увидела море.