Сборник рассказов

— А я Обезьянка. — Завершила я фазу знакомства, и повернулась к Ирке.

Та стояла, прислонившись к стене, и не моргая смотрела на меня. На её губах почему-то пузырилась пена.

— Чо ты на меня смотришь как проктолог на грязную жопу? Что не так? — Я наклонилась к Ирке, и стала оттеснять её к кухне, подозревая, что мне сейчас скажут что-то неприятное. А возможно, даже отпиздят. И будет лучше, если гости этого не услышат и не увидят.

— Твоя голова. — Пробулькала Ирка, и затащила меня на кухню. — Что у тебя на башке, мартышка педикулёзная?! Ты где это взяла?

Я посмотрела на своё отражение в кастрюльном боку, и поправила чёлку:

— Не нарывайся, жаба. Скажи спасибо, что я тебе щас в лицо не вцепилась, за то, что ты мой парик не сберегла. Как можно было так его усрать за десять лет?! Куда проебались уши? Где резинка? И почему от него воняет мокрой псиной?

— Потому что это не парик. — Ирка побагровела. — Это собачья шерсть. Папа в том году на улице пизданулся и копчик ушиб. Мать ему шерсти собачьей надрала где-то, и к жопе папиной привязывала. Нет, это ж надо быть такой дурой, чтобы попутать обезьяний парик с жопной шерстью!

— А где же парик? — Слабо пискнула я, ощущая тошноту, и чувствую всей плешью тепло папиной жопы.

— Значит, проебался! — Рявкнула Ирка. — Раз в папиных трусах больше ничего волосатого ты не нашла! А теперь вот ходи в пёсьей мотне весь Новый Год. Пожалей Вовика и Мишу!

На Вовика и Мишу мне было ровным счётом похуй, потому что я вдруг поняла, что вижу свой лоб. Не в кастрюльном отражении, а прям так, подняв заслезившиеся вдруг глаза.

— Какаренкова! — Я ощупала свой лоб и взвыла. — У меня ж аллергия на собак! Я опухаю! Дай мне лекарств!

— Не хватало бабке горя, блять… — Ирка содрала с меня жопную нашлёпку вместе с ободком и остатками моих волос. — Нету у меня никаких лекарств! Ты ж мою мать знаешь: она химии не признаёт. Только лопух, подорожник и клизму. И собачью шерсть. Дать тебе клизму?

— Нахуй мне твоя клизма?! — Я была близка к истерике. — Сбегай в аптеку! Купи мне супрастина! У меня ж щас всю башку разнесёт как у гидроцефала!

— Какой супрастин?! — Ирка тоже перешла на крик: — До Нового года полчаса! И столько же до ближайшей аптеки! Бери лопух и клизму!

Я заплакала, и села на пол, обхватив руками увеличивающуюся в размерах голову.

— Ну, ты чего, ты чего? — Ирка села рядом, и несмело погладила меня по плечу. — Не плачь, не надо. Ты ж у нас ого-го! У тебя ж сексуальность! Да ты только глянь, какая у тебя охуительная жопа! Всем жопам жопа! Кто на твоё лицо-то смотреть будет? К тому ж, эти двое щас ёбнут двести фронтовых, и им вообще на всё похуй будет. Они психически крепкие ребята. Машку Зайцеву знаешь? Ну, ту, одноглазую из третьего подъезда, которая вечно с резиновой капой во рту ходит, потому что ей постоянно челюсть ломают — так вот: они её ебали. Оба. Днём. При свете. А ты даже сейчас гораздо красивее Машки.

— Правда? — Я всхлипнула.

— Да чтоб у меня все накопления и Малежика воры попятили, если вру! — Ирка подскочила. — Вот прям клянусь тебе!

Я шмыгнула носом, и поднялась с пола.

— Дай мне шарфик красивый. Я его щас на голову повяжу. И юбку свою дай. У меня в ней жопу лучше видно. Надо отвлекать внимание от опухшей морды.

Через два часа, войдя в новый год с новыми надеждами и новым лицом, я уже сидела на коленях у Вовы, и застенчиво жамкала его за яйца. Вова краснел от удовольствия, и конвульсивно дёргался.

— Во-о-оова, Во-о-ова, Вова-Вова чума! — С придыханием пела я в Вовино ухо, не забывая тереться жопой о его коленку, и искусно стонать. — В голове авангард, трёх девчонок подряд, обаятельный гад…

— Да, я такой! — Разомлел Вова, и ущипнул меня за мой отвлекающий манёвр. — Пойдём в ванную, я тебе там анекдот расскажу. Про Чапаева и Чебурашку.

— Пойдём. — Я отпустила Вовины яйца, и спрыгнула с его коленок. — Я тебе тоже расскажу анекдот про Вовочку и еблю.

— А в караоке споёшь? — Осмелел Вова, и плотоядно ощерился.

— Не хами мне, сука! — Я решила сразу показать свой темперамент. — Я порядочная девушка, и могу уебать ногой по твоему микрофону, зайцеёб.

— Я пошутил! — Вова пошёл на попятную.

— А я нет. — Я дала понять, что оскорблена.

— Я заслужу прощение! — Вова шёл напролом и попал в мою ловушку.

— Три раза, Вова. Три раза. — Сурово отчеканила я, и по-мужски крепко сжала его яйцо.

Вова ойкнул, и посеменил в ванную.

Я, с чувством глубокого достоинства, пошла за ним.

Иркина ванная сверкала свежим ремонтом и радовала глаз светло-зелёным колером.

— Предъяви хуй, ненасытный гардемарин! — Приказала я, и в ожидании предъявы, облокотилась на умывальник. Который неожиданно куда-то поехал, и Вовин хуй мгновенно потерял в моих глазах всякую ценность, ибо через секунду раковина упала на пол и раскололась на три части.

— Смотрите на Каа, бандерлоги. — Вова ещё не осознал масштаба катастрофы, но получив по Каа дверью, которую Ирка практически вынесла, ослаб ногами и упал на кафельный пол.

— Блять! — Верещала Ирка, прыгая вокруг останков итальянской сантехники. — Блять! Блять! Вот зарекалась же тебя в дом не водить! Там где ты — там всегда горе, слёзы, пожары и голод! Что я матери скажу?! Она меня убьёт! Убьёт! А лекарств в доме нету!

— Я куплю тебе новую раковину! — Взвизгнула я, защищая лицо от Иркиного маникюра. — Две раковины!

— Да ты знаешь, сколько эта раковина стоит?! — Ирка не успокаивалась. — Тебе почку продать придётся! Две почки!

— Не ори! — Я отвесила Ирке пощёчину, и та тоже ослабла ногами. У меня рука тяжёлая, мне это многие говорили. — Будет тебе новая раковина. Вот прям сегодня и будет. Даю слово офицера.

Я перешагнула через Ирку, и пнула ногой Вову:

— Вставай, малохуй. На охоту щас пойдём.

— Я не малохуй! — Попробовал возмутиться Вова, но получил ещё один подсрачник.

— У меня хорошее зрение и десять лет полового стажа. Мне есть, с чем сравнивать. — Выпустила я контрольный в голову, и потянула Вову за рукав: — Пошли со мной. Делюгу одну сделать надо.