Сборник рассказов

— Давай, бля, свою мочу. Открою.

Из-под куста вылезла ещё одна бутылка. Затылок посмотрел туда, откуда она вылезла, сморщился, но и вторую бутылку открыл.

За это время я уже успела оценить затылок в анфас и в профиль, и он мне понравился. Поэтому уходить я не спешила, и развязно предложила:

— Мальчики, а вы нас до дома не проводите. Мы дачницы…

Кодовое слово было произнесено. Дачницы. Местные аборигены делали стойку на это слово. Ибо все они хотели женицца на дачницах, и жыть в Москве.

Но это оказались неправильные аборигены. Потому что они хором ответили:

— А хуле вы тут делаете, дачницы? Идите нахуй.

Маринка снова пописала, натянула трусы, и двинула в сторону нашего посёлка. А я осталась. И, с нажимом, повторила:

— А нам страшно идти одним. Понятно? Меня зовут Лида, я знаю Витьку Лаврова, и меня непременно надо проводить до дома. Ага.

Абориген, вызвавший у меня симпатию и лёгкое сексуальное возбуждение, сплюнул себе под ноги, и трезво ответил:

— Вот пусть Лавров тебя и провожает. Чё ты до нас-то доебалась, чепушила?

Маринки уже и след простыл. Микки Маус померк на моей плоской груди, а помада осталась на горлышке пивной бутылки.

Аргументы закончились.

Я развернулась, и неудачно вляпалась в говно. Вполне возможно, что в Маринкино. Она долго сидела под кустом.

Наклонилась, чтобы вытереть туфлю о траву, и явила миру жопу в джинсовых трусах.

С тех пор я уверовала в то, что жопа — это лучшее что у меня есть. Потому что тут же почувствовала на ней чьи-то руки, и голос, принадлежащий симпатичному аборигену, вдруг сказал:

— Где, говоришь, ваша дача?

…Его звали Серёжа. Он работал машинистом электрички, был высок, красив, зеленоглаз и остроумен.

Через неделю я влюбилась в него до отросшей щетины на моих ногах.

По ночам мы воровали у Серёгиного соседа старый УАЗик, и гоняли на нём по городу.

Мы гуляли по просмолённым шпалам до электродепо и обратно.

Мы ночевали в лесу возле костра.

Мы сломали диван у него дома.

Серёгина мама называла меня «доча».

Я выкинула сиреневую помаду, шорты-трусы и майку с Микки Маусом.

Я научилась готовить пищу.

Меня позвали замуж.

Замуж не хотелось. Наверное, потому что, я и так выходила замуж через десять дней за Володю.

Само собой, Серёже знать об этом не следовало.

И я уехала в Москву выходить замуж, обещая Серёже непременно вернуться.

Вернулась я через год, с внушительным животом…

Серёжа выгуливал мой живот по лесу, собирал для него землянику, ездил в соседнюю деревню за свежим молоком, и смирился с наличием мужа.

А муж не хотел мириться с наличием Серёжи, но выхода у него не было.

Я тупо любила другого человека, но уходить к нему не собиралась…

И прошёл ещё год.

И снова лето. И мой годовалый сын, весело попискивая, карабкается на Серёжкины колени, шурша раздутым памперсом.

А я сижу на корточках возле коляски, ковыряюсь проволокой в колесе, и разговариваю спиной:

— Серёж… Женись. Не жди меня. Забудь. Всё.

Сын пищит весело.

Памперс шуршит.

Птицы поют.

— Лид, ты уверена?

Колесо починила. Выпрямилась. А спиной говорить легче:

— Уверена.

Тишина.

Птицы поют.

Сын пищит.

Удаляющиеся шаги за спиной.

Губы солёные и нос заложен…

Серёжкина свадьба. Невеста с заметным животом. А мы с сыном сидим в засаде, и смотрим на нашего Серёжку.

Красивый такой. Глаза счастливые. Дай ему Бог всего-всего…

В последний раз посмотрела, и пошла домой.

А дома — мама. С новостью. Сидит, в платок сморкается:

— Лидуш, ты только не переживай… Мы тебе поможем… От вас, Лид, Вовка ушёл. Ну, как-как… Ушёл он, ты что, не понимаешь? Вещи забрал, ключи отдал… Просил передать, что ему очень неудобно, но у него есть другая женщина… На развод он подаст сам… Лид, ты что?

А я что? А я смеюсь истерически.

…Семь лет прошло.

Семь с половиной даже.

И почему-то всё время казалось, что я проебала что-то очень важное.

Что уже когда-то давно я уже стояла на развилке у камня с высеченной на нём надписью: «Направо пойдёшь — счастье найдёшь, налево пойдёшь — выебут и нахуй пошлют, прямо пойдёшь — в говно вляпаешься», и смутно подозревала, что пошла я прямо, но по пути свернула налево…

Каждое третье июля я ездила на дачу, и кидала в Серёжкин почтовый ящик запечатанный конверт с открыткой. Всегда одна и та же открытка: имбецильный розовый слоник, весело тряся жирами, размахивает зонтиком под золотой надписью «С днём рождения!»

Ответа я никогда не получала.

Мне всё чаще вспоминалось душное лето многолетней давности, синяя форма машиниста, о которую я тёрлась носом, букет ромашек на крыльце моей дачи, и гудок Серёжкиной электрички.

У нас договорённость была. Когда-то.

Проезжая ночью в районе моей дачи, Серёжка давал два длинных гудка. По слогам моего имени. Ли-да.

Я всегда просыпалась, и долго потом слушала, как вдалеке, на стыке рельсов, стучат колёса. Тук-тук, тук-тук, тук-тук…

Остались только воспоминания. Ни писем, ни фотографий. Ничего не было.

Только воспоминания и сны.

И вдруг однажды зазвонил телефон.

И знакомый голос сказал в трубку: «Привет, кукла…»

И у меня задрожали колени, и вспотели ладони.

И я тоже сказала: «Привет, Самошин…»

И мы разговаривали полчаса. Короткими фразами. С трудом подбирая слова.

— Как ты? — спрашиваю, и губы кусаю.

— Хорошо, а ты? — отвечает и спрашивает на автомате.

— И я хорошо. Ты женился, да? — риторический такой вопрос. Только в голову ничего больше не лезло.

— Да, у меня дочка в первый класс пошла. Дочка. Лида…

Очередной дежурный вопрос комом встал в горле. Дочка Лида. Дочка. Лида.

Зубы стиснула, и дальше шпарю:

— Отлично. Рада за вас. А у меня сын в третий класс пошёл, да… Незамужем до сих пор… — и язык прикусила. Только поздно уже. Всё равно это прозвучало жалко. Даже самой понятно стало.

Пауза в трубке. И я молчу. И понимаю, если ничего сейчас не скажу — он попрощается. В голове вертятся какие-то штампованные обрывки фраз, а на языке пусто и сухо. Пауза.