Сценарий известен

Внезапно ключ в замке повернули. От неожиданности Ирина опять впала в оцепенение и вместо того, чтобы быстро сесть на стул, на который её посадили, осталась неподвижно стоять возле шкафа с книгами. Она смотрела, как открывается дверь, время вновь замедлилось, эти доли секунды расплылись для неё в четверть часа… За дверью показался Йохан Ленц. Он был в форменном френче, идеально сидящем на его худощавой фигуре. Стоявшая посреди комнаты Ирина, по всей видимости, не была для него неожиданностью, поэтому он приятно улыбался, но в этой улыбке было что-то дьявольски зловещее. Его масленые глаза блестели какой-то страшной сатанинской похотью. Ирина не выдержала пристального взгляда и опустила голову. Ленц закурил. Он подносил сигарету ко рту, не сгибая мизинец и безымянный палец, закрывая ладонью всю нижнюю часть лица. Дым заставлял правый глаз щуриться. Ирина смутилась. Она всегда смущалась при виде мужчины, даже в школе всегда робела при разговоре с мальчиками, опускала глаза, не находила, что нужно сказать, боялась выдать своё стеснение. Ленц подошёл к окну, вальяжно докурил сигарету. Он всё делал, как-то не торопясь, напыщенно и гордо, страсть к красоте заставляла его вести себя так, будто в этот момент на него смотрели тысячи пар глаз. Он докурил, снял френч и аккуратно повесил его на спинку стула, потом подошёл к Ирине и стал медленно расстегивать пуговицы на спине её платья. Девушка испуганно прижала руки к груди, пытаясь препятствовать намерениям мужчины. В этот момент она пожалела о том, что когда-то кому-то нравилась: университетскому вахтеру дяде Мите, сокурснику Ване, Андрею из соседнего подъезда…

– Я не буду просить, я сам возьму то, что мне нужно, – медленно по-немецки проговорил Ленц. Ирина всё поняла и беспрекословно опустила руки. Он толкнул её на кровать. В этот момент в памяти девушки всплыло стихотворение Иоганна Гёте, которое они проходили на втором курсе университета. Сама не понимая, зачем, она, как мольбу о пощаде, начала читать его в оригинале вслух, громко и с выражением.

– Sah ein Knab' ein Roslein stehn,Roslein auf der Heiden,war so jung und morgenschon,lief er schnell, es nah zu sehn,sah's mit vielen Freuden.Roslein, Roslein, Roslein rot,Roslein auf der Heiden.

От неожиданности Ленц сначала остановился, а потом громко рассмеялся, но Ирина продолжала:

– Knabe sprach: Ich breche dich,Roslein auf der Heiden!Roslein sprach: Ich steche dich,da? du ewig denkst an mich,und ich will's nicht leiden.Roslein, Roslein, Roslein rot,Roslein auf der Heiden.Und der wilde Knabe brach's Roslein auf der Heiden;Roslein wehrte sich und stach,half ihm doch kein Weh und Ach,mu?t' es eben leiden.Roslein, Roslein, Roslein rot,Roslein auf der Heiden [1] .

1

Мальчик розу увидал,Розу в чистом поле,К ней он близко подбежал,Аромат её впивал,Любовался вволю.Роза, роза, алый цвет,Роза в чистом поле!– «Роза, я сломлю тебя,Роза в чистом поле!»«Мальчик, уколю тебя,Чтобы помнил ты меня!Не стерплю я боли».Роза, роза, алый цвет,Роза в чистом поле!Он сорвал, забывши страх,Розу в чистом поле.Кровь алела на шипах.Но она – увы и ах! –Не спаслась от боли.Роза, роза, алый цвет,Роза в чистом поле!

Пока она дочитывала стихотворение, лицо палача как будто преобразилось. Она впервые заметила в нём человеческие черты: большие серые глаза, отчего-то грустные, хотя Ленц в этот момент улыбался, красивый правильный нос, белую неестественно чистую кожу, тонкие губы; казавшееся молодым лицо обрамляли прямые пепельно-русые волосы и такая же пепельно-русая щетина.

«Наверное, в детстве он походил на готического ангела», – почему-то подумалось Ирине.

Комендант продолжал улыбаться. Теперь он пристально вглядывался в свою жертву: выбившиеся светлые пряди падали на красивое бледное худощавое лицо с неестественно обострившимися круглыми глазами сине-голубого цвета. Наверное, неосознанно, но все его жертвы фатально походили друг на друга; не отдавая себе отчёта в этом, Ленц неизменно выбирал женщин одного, ещё в молодости навеянного типажа и без труда находил его в представительницах разных национальностей. Во всех своих жертвах он искал молодую трепетную невинность, слабость, его привлекал девичий стыд неопытности; когда же ему хотелось извращенной любви зрелой любовницы, он ехал Берлин и встречался там с актрисами, благо, те всегда благоволили молодым эсэсовцам. Но в лице этой пленницы было что-то новое: несмотря на испуг, отразившийся в расширенных круглых зрачках (привычное для коменданта зрелище), в нём был неподдельный интерес, странное для подобной ситуации желание осознать, понять, воспринять. Да ещё старая немецкая песенка, когда-то литературно обработанная старым добрым Гёте, на чистейшем немецком в этот неподходящий момент. Это ли не верх оригинальности, или глупости, или сумасшествия?

«Может, она уже рехнулась? Этого только мне не хватало», – предположил Ленц, исказив красивое лицо гримасой брезгливости. Он ухватил голову своей жертвы за подбородок, повертел, чтобы лучше рассмотреть профиль.

– Как похожа на арийцев! – со зловещей ухмылкой произнёс комендант. – И знает великую немецкую литературу! Похвально! Но всё равно ты русская! – закричал Ленц и изо всех сил ударил девушку по лицу, потом ещё и ещё. Из носа струей полилась кровь, но Ирина как будто не чувствовала боли. Перед тем, как сознание покинуло её, в голове мелькнула мысль, что вот этот первый в её жизни момент близости с мужчиной станет последним мгновением её существования, что он будет не ради зарождения новой жизни, как это заведено природой, а ради удовлетворения грязной похоти человека, взявшего на себя роль Бога…

3

«Ну конечно, чем могло всё это закончиться? Ничего другого и ожидать было нельзя», – думала Ирина в тот момент, когда чужое упругое тело ритмично входило и выходило из неё. Чужой мужчина, которого Ирина видела всего несколько раз в своей жизни, четверть часа то и дело переворачивал её тело, она смотрела на него безучастными глазами. Олег продолжал своё дело и как будто не замечал или не хотел замечать этого безразличного равнодушного взгляда… Насытившись её телом, будто в нём было что-то, заключавшее в себе частицу той радости, самодовольства и удовлетворения, которые теперь перетекли к нему и отражались в его весёлых самоуверенных глазах, в пухлых разгоряченных губах, во всем его лоснящемся от пота теле, Олег ушёл в ванную. Ирина накрылась с головой одеялом, стараясь скрыться в его темноте от тяжелых мыслей, которые стремительно её догоняли.

«Неужели всего этого ему достаточно для того, чтобы казаться счастливым? И это и есть любовь? Любовь, воспетая писателями и художниками, любовь, вдохновлявшая Пушкина на стихи и ставшая причиной его гибели. Любовь, слова о которой разбросаны по миллионам страницам книг, которые я прочитала!»

Утром, собираясь на работу, Ирина чувствовала себя грязной и низкой. Это только в тупых сериалах после ночи со случайным человеком героиня чувствует себя красивой и желанной – ничего, кроме унижения и обиды, Ирина сейчас не чувствовала.

«Ну и что такого? – пыталась она себя уговорить. – В конце концов, мне уже тридцать лет, я свободная женщина, имею полное право…» – но чем больше она уговаривала себя, тем хуже ей становилось. Во-первых, она не хотела этого, во-вторых, ничего не чувствовала к этому мужчине, в-третьих, эта ночь ничего, кроме раскаяния в содеянном, ей не дала. Вчера, когда Ирина сидела за работой в архиве ГУЛАГа, куда недавно сдельно устроилась, чтобы иметь доступ к уголовным делам политических заключенных, ей позвонил Олег и привычным нагловатым тоном пригласил на ужин, и Ирина почему-то согласилась, хотя с самого первого дня знакомства зареклась с ним встречаться.

С Олегом она познакомилась на свадьбе однокурсницы около полугода назад. Он как-то сразу с присущей ему бесцеремонностью и самоуверенностью, выдававшими в нем опытного ловеласа, принялся за ухаживания. Вернее ухаживаниями это было назвать сложно. Привыкший брать быка за рога, молодой человек тут же заявил о своих отнюдь не платонических намерениях в отношении девушки, но неожиданно для себя наткнулся на противодействие, которое подрывало его статус плейбоя. После пары встреч он переключился на длинноногую секретаршу его босса, которая давно строила ему глазки, однако отношения с ней быстро исчерпали себя, а ощущение некой незавершенности знакомства с Ириной не покидало. Не то, что бы он часто о ней думал или испытывал какие-то нежные чувства… Нет, это был простой спортивный интерес. Вот он и позвонил вчера Ирине и пригласил на ужин.

Скинув вызов, девушка ещё долго ругала себя за то, что согласилась встретиться с этим бородатым мачо, который так нагло стал приставать к ней еще в первый день знакомства. Да и поговорить с ним было не о чем. Но самое отвратительным казалось даже не это, самым неприятным Ирине почему-то показалось другое: Олег так кичился своей новомодной бородкой, что постоянно во время разговора поглаживал свою тщательно филированную щетину, чем приводил её в бешенство. Казалось, он ни о чём, кроме бороды, думать не может. И вот, всё закончилось банальными приставаниями и заурядным сексом.

В последнее время Ирина испытывала тягостное чувство недовольства собой и всей своей жизнью. Ей казалось, что от неё ускользает что-то важное, настоящее, правильное, пока она грязнет в мелкой суете ежедневных забот и пустых разговоров. От осознания этого она томилась чем-то несбыточным, нереализованным. Чем было это что-то, она не знала, но почти была уверена, что оно где-то есть, в противном случае она бы не чувствовала эту постоянную глухую пустоту, словно она находится на дне огромной пропасти, окруженная вакуумом. То ей хотелось сделать что-то значимое и важное, чтобы громко заявить о себе, то, напротив, хотелось затеряться среди людей, чтобы стать незаметной и навсегда избавить себя от необходимости с кем-то общаться и поддерживать привычные человеческие связи и узы.