Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Сцены из жизни Максима Грека
Шрифт:

— Змея! И он говорит об этом открыто?

— Открыто, государь. К супругам, намеревающимся оставить своих жен без законной причины и поступить их в иночество… Именно так, государь, называет он свое послание.

— Ух, змея ядовитая! — вскричал Василий. — И где послание?

— Все, что мы могли найти, государь, мы собрали и вручили митрополиту. Но монах Селиван написал много списков, и они их раздали, как делали это с другими сочинениями окаянного… А митрополит Даниил сказал мне, что на этих днях в Симонов монастырь к Максиму ездил Иван Сабуров, посланный самой великой княгиней. От него великая княгиня получает наказы не уходить в монастырь, и вот увидишь, государь, пока грек тут, она не пойдет…

Побагровевший от

гнева Василий стиснул кулаки.

— Пойдет! Пострижется — волей или неволей! Я того желаю! А за греком пошли сейчас же, пусть его схватят!

Однако Шигона поклонился Василию и осторожно заметил:

— Нетрудно это, государь. Но лучше бы поступить иначе. Надо сперва вспахать и взборонить поле. Монах ведь не наш… Он принадлежит Святой Горе и султану. Следует хорошенько подготовить дело.

Шигона некоторое время подумал, потом внимательно посмотрел Василию прямо в глаза.

— Помнишь, государь, как случилось, что этот окаянный грек оказался в нашем княжестве? Помнишь ли, что ты просил одного, а тебе послали другого?

— Да, — молнией осветилось лицо Василия. — Было так, как ты говоришь.

— А не следует ли нам, государь, об этом поразмыслить?

— Верно говоришь, Иван!

Василий вглядывался в лицо Ивана, словно видел перед собой туманный горизонт, на котором блеснуло солнце.

— Иван! Иван! — воскликнул он. — Верно ты говоришь…

Шигона низко поклонился.

— Государь, мой разум не в силах охватить всего. Действовать нужно осмотрительно, и сдается мне, что тут нам необходим светлый ум святого митрополита. Монах есть монах, и судить его церкви, не нам.

— Пошли, пусть позовут сюда митрополита! Спит ли — не спит, пусть явится немедля.

II. Максим Грек

В то самое время в Симоновом монастыре Максим Грек приступал к философскому посланию. «Послание поучительное к некоему мужу против ответов некоего латинского мудреца» — написал он сверху крупными буквами.

В келье он был один. Крошечная келья — не сравнить с просторной и теплой в Москве. И светильник жалкий, старый, огонек его дрожал, а фитиль шипел и трещал, — казалось, будто слепые кошки скребутся в окно. Однако какое это имело значение! Здесь монах обрел наконец покой: работа пошла споро. Вдали от шумной и суетной жизни стольного города он испытывал несказанное наслаждение, что есть у него эта скромная келья, есть бумага, которой снабдил его Вассиан, есть чернила и перья, есть старый стол и светильник, есть, наконец, бодрость духа и здоровье — прежде всего здоровье и благословение божье, чтоб сидел он здесь и писал.

Так какое же занятие было у него теперь?

Чрезвычайно важное! Один из просвещенных и знатных московских юношей — ум, жаждущий познания, но еще незрелый — раздобыл где-то книгу. Одну из тех известных, ходивших по всей Европе, в которых толковались главные вопросы веры и философии. Многое в этих сочинениях было правильным и полезным, однако немало там было и глупости, которая в соседстве с правильным и общепринятым тоже принималась за истину, и вред от этого был неисчислимым. Такие сочинения латиняне называли «Люцидариус». [158] В своих блужданиях по Европе Максиму довелось прочитать кое-какие из них: одни на французском, другие на немецком, а были еще на испанском, шотландском, английском. Этот «Люцидариус», раздобытый юным Георгием, был написан по-немецки, Георгий сам перевел его на русский язык и послал свой труд мудрому монаху, чтоб узнать его суждение.

158

«Люцидариус» («Просветитель») — немецкая апокрифическая книга, составленная в конце XII в. Составлена для мирян и носила общеобразовательный характер. Была переведена на русский язык и получила широкую популярность. Максим написал против нее обличительную статью, отмечая противоречия и расхождения с Писанием.

«Честнейший

в господе брат, господин Георгий, — написал в ответ ему Максим. — Как обычно, шлю тебе поклон и спешу уведомить, что книга, посланная тобой, не представляет для нас серьезной ценности. Прошу тебя не внимать ей, ибо она не только не говорит нам ничего лучшего против сказанного православными святителями и учителями нашими, но в большинстве случаев лжет и говорит вопреки православных преданий и повестей, в чем ты можешь удостовериться из кратких моих ответов. Латиняне, Георгий, сильно заблуждались и по сей день заблуждаются, увлекаясь эллинскими и римскими науками и книгами еврейскими и арабскими. Поэтому ты всеми мерами удаляйся от них и внимай учителям православным. Что может быть лучше, господин мой, книги Дамаскина, если бы она была правильно переведена и исправлена? Она воистину подобна небесной красоте и пище райской. Она слаще меда и сота. Есть у тебя также ответы Афанасия князю Антиоху — мудрые, исполненные истины. Им внимай, ими услаждайся; чужих же лживых писаний не желай и не ищи, ибо сказано: худые сообщества развращают добрые нравы, [159] а также: пусть накажет меня праведник: это милость; [160] пусть обличает: это лучший елей, который не повредит голове моей и прочее».

159

…худые сообщества развращают добрые нравы… — цитата из Послания к Коринфянам (XV, 33).

160

…пусть накажет меня праведник: это милость… — Псалтырь, СХ, 5.

Так писал в своем послании монах в то время, когда великий князь Василий, прислушавшись к умным речам верного своего боярина, стал догадываться, как следует ему поступить с греческим иноком. А когда Василий, выслушав еще один разумный совет Ивана Шигоны, вгляделся в его лицо, словно в туманный горизонт, на котором блеснуло солнце, монах пробежал глазами текст «Люцидариуса» и его осенила удачная мысль. Он окунул перо в чернильницу, склонился над столом и продолжал послание. Лебединое перо у него в руке радостно трепетало:

«Рассматриваемая книга, Георгий, представляет собою беседу ученика с учителем: ученик спрашивает, учитель отвечает. Называется же она «Люцидариус», что значит «Просветитель», а содержание ее представляют как «ауреагемму», что значит — золотую гемму. На самом же деле золота в ней нет вовсе — лишь медь с малой примесью серебра, и правильнее было бы звать ее не «Люцидариус», а «Обтенебрариус», что значит «Помрачитель», а не «Просветитель», ибо не освещает она наш разум, а нестерпимо помрачает те немногие знания, кои мы, ничтожные, сумели собрать…»

Монах отвел перо, чтобы чернила не капнули на бумагу, перечитал написанное и с улыбкой проговорил:

— Да, все это так. Не хочу я играть словами и составлять головоломки. Я излагаю истинное… — И он снова склонился над столом, чтобы продолжить послание.

В дверь постучали.

Это был Вассиан. Он остановился на пороге, молча посмотрел на Максима. На его сухощавом удлиненном лице заиграла улыбка.

— Трудишься, брат.

— Тружусь, старче. Пока еще в силах…

Вассиан прошел в келью, приблизился к Максиму.

— Пишешь, — сказал он. — Счастливый ты… И как я погляжу, перо твое не только в чернила погружается, но и в золотое пламя свечи.

— Да, — откликнулся Максим, — именно так. Но лучше сказать: в сладость ее и мягкость. Чернила черны и мрачны, как деготь, стало быть, следует иногда окунать перо и в золотую охру свечи. Преображаются тогда чернила, обретают блеск и прочность золота, иначе не будут они долговечны и буквы исчезнут раньше времени…

Они рассмеялись, Вассиан присел.

— Прервись, пусть разум твой отдохнет, — сказал он. — Я у тебя не засижусь.

Поделиться с друзьями: