Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Сцены из жизни Максима Грека
Шрифт:

— Уезжают. Брат, ратники уезжают.

Теперь и Максим услышал, как конский топот быстро удалялся в сторону города.

— Ах, — вдруг воскликнул он и стукнул рукой по столу. — Как это не догадался я передать с ними наказ любомудрому Федору.

Вассиан смотрел на него в крайнем недоумении.

— Ну, конечно, — продолжал Максим. — В уме у меня все уже готово, осталось только записать. Это надпись, которую могли бы начертать друзья Николая на его надгробии…

И, окунув перо в чернильницу, он торопливо написал:

«Кончину мира поспешил ты, Николай, предвозвестить, повинуясь звездам; внезапное же прекращение жизни своей не возмог ты ни предсказать, ни предузнать.

Что же может быть безумнее твоего безумия?..»

Он закончил надпись и прочитал ее Вассиану.

Старец выслушал его внимательно и, когда тот закончил, покачал головой:

— Это ты хорошо составил, Максим. Что верно, то верно: с одной стороны ждал беды этот несчастный, а она навалилась с другой… Но разве только Николай впал в подобное заблуждение? Разве мы, брат, не претерпеваем того же, что и он? Сидим у себя в келье, пишем наши книги, посвящаем свой разум познанию и скромному нашему долгу, но там за окном — темная ночь. И что делается во мраке ее, мы не ведаем…

Максим печально улыбнулся.

— Верно, так оно и есть. Увы, судьба человека не отлична от других божьих тварей. Та же, что у птиц или рыб…

В эту минуту в окно долетел стук копыт. Ратники спускались к реке, чтоб выйти на дорогу к Москве. Услышав конский топот, Вассиан снова взволновался. Он еще раз прервал Максима:

— Уезжают, брат, ратники, уезжают!

Максим тоже прислушался. Отряд, вероятно, был уже возле реки.

— Да, — проговорил он, глядя на Вассиана и угадывая, что мысли его скачут сейчас вместе с ратниками князя сквозь темную зимнюю ночь…

III. Вести из Кафы

На свежих монастырских конях ратники быстро преодолели последний отрезок дороги. Если бы Максим знал, что, въехав в Кремль, они направились прямым путем к дому дьяка Федора! Ведь они могли бы тотчас же передать ему в руки письмо монаха. Однако в этот момент Федор даже не вскрыл бы его: вести гонцов из Кафы были ужасны.

Известия из Крыма прибыли в эту ночь как знамение божие — именно так истолковали их великий князь Василий, митрополит Даниил и дворецкий Иван Шигона.

Грамот было две.

Первая от верного князю человека, Шемета, который послан был проводить турецкого посла до Царьграда и позаботиться о товарах, что оставил там нераспроданными Иван Семенов. Кровь бросилась Василию в голову, когда услыхал он зачитанное Федором послание: жалкий, зловредный Скиндер, разобиженный и злопыхающий, едва прибыл к крымскому хану, принялся срамить великого князя. И кто знает, что еще замышлял он сказать султану, когда прибудет в Царьград. «Много бед, государь, претерпели мы здесь от Скиндера: и платье, и деньги, и шубы, и зуб рыбий отобрал он у нас и продал, а каких извозчиков с ним отпустили казначеи до Кафы, чтоб потом вернул он их без задержки в Москву, он и тех людей в Кафе продал. И всю дорогу говорил он ядовитые речи: дескать, оставил ты его, государь, без жалования и кормов, и янычары его в Москве голодали. И еще Скиндер говорил: «Вот только доеду до Царьграда, тогда увидите. Доеду до султана, и меж великим князем и султаном вражду учиню». И много других неправых и непригожих речей говорил он и замышляет учинить великую вражду и зло. Обижается, что не позвал ты его к своему столу и не допустил к себе перед его отъездом, а выгнал как собаку…»

Другую грамоту прислали тайные люди Василия из окружения крымского хана. Их весть была еще хуже первой: Скиндер вступил в сговор с Сайдет-Гиреем, злейшим врагом Василия. И условились они сделать все возможное и невозможное, чтобы помешать дружбе султана с русским княжеством. Чтобы позволил султан Сайдет-Гирею еще раз пойти войной и разорить Московию. И через Скиндера хан шлет султану весть о том, что великий князь готовится захватить

Казань, уже построил на Волге военные заставы и вот-вот отправит суда с ратью нанести удар брату хана — Саип-Гирею, что сидит в Казани. И будто питает русский князь, как и все православные, великую ненависть к султану и потому вступил в тайные переговоры с персидским ханом Кизыл-башем, заядлым врагом Великой Порты: обещал ему Василий тридцать тысяч пищалей, а ты, — жаловался хан султану Сулейману, — не велишь мне идти ни на московского, ни на волошского, и как же мне тогда жить — чем быть сыту и одету?..

Грамоты переполошили Василия. Все то, что он недавно обсудил с Шигоной и Даниилом, и эти новые вести, доставленные гонцами, слились воедино, в клубок дел, не терпевших отлагательства. Следовало действовать решительно, без малейшего промедления, довольно щадил он своих врагов, настал час поднять меч. Он уже сказал об этом Шигоне, когда они заперлись тут вдвоем для тайной беседы. Между тем Федор закончил чтение грамот.

Взволнованный князь метался по палате, как лев в клетке.

— А… — вырывался у него возглас, таивший в себе и гнев, и угрозу. — Довольно, пришла пора, пробил час. — Однако рассудок его был помрачен, и Василий никак не мог сосредоточиться, не мог решить, с чего же начать. Он умолк, и никто не осмеливался нарушить воцарившееся молчание. Внезапно Василий остановился перед дьяком Федором.

— А ты, Федор, что бы ты нам посоветовал? Как надлежит теперь поступить?

— Государь, — ответил Карпов, — думаю, что следует немедля послать нашего человека в Царьград, пусть предстанет перед султаном и пашами и расскажет им всю правду, как было на самом деле, а не как распишет им Скиндер.

Василий в это время думал о другом. После разговора с Даниилом и Шигоной он видел свой дворец в окружении врагов — бояр и монахов. С ними хотелось ему теперь разделаться — одним отрубить головы, другим языки или ноги. А Федор повел речь об ином.

Князь посмотрел на него с подозрением. Лицо дьяка было спокойным, безоблачным, а речь, как всегда, — разумной, основательной.

— Кто знает, государь, что наговорит султану Скиндер, — продолжал Федор. — Нельзя допустить, чтобы помешал он нашей дружбе с Портой. Надо торопиться. Все, что говорит Скиндер, — ложь: ни голодом его не морили, ни посольского достоинства не унижали. И приняли, и проводили с почетом…

Василий слушал молча, не спуская с Федора испытующего взгляда.

— Дело говоришь, — сказал он, подумав. — Завтра чуть свет отправьте нашего человека в Царьград. Дайте ему грамоты и наказы. Пусть едет кратчайшей дорогой, через степь. И пусть остережется, как бы не попасть ему в руки татар.

— Государь, — вставил Шигона, — пусть наши люди возьмут с собой сколько могут рыбьего зуба, мехов и денег, чтоб раздать драгоманам. Греки, что вьются вокруг султана, подобны собакам. Ежели бросить им кость, то сможет наш посол дойти до султана. Ежели не бросить — накинутся они на наших людей, такой жадный лай вокруг них поднимут, что не видать им султана.

— Окаянное племя! — согласился Василий. — Продали родину и веру, стали псами султана.

— Однако, государь, — подхватил Даниил, — разве мы тоже не держим у себя в доме греков? Да и Скиндер тоже родом грек.

— Грек, — подтвердил Шигона. — Так оно и получается: греки из Царьграда шлют сюда своего человека, а он и здесь находит греков. Так было заведено, пока жил Юрий. Что посоветуют греки послу, то он и скажет. Не один только Скиндер виноват. Скиндер делает по чужой указке. А ты припомни, государь: пока Юрий был при дворе, наша дружба с султаном никак не ладилась; сослал ты Юрия, удалил преграду, и Селим стал твоим другом. А вот теперь, при Сулеймане, греки опять почувствовали волю и плетут сети…

Поделиться с друзьями: