Счастье есть
Шрифт:
Алекс повернулся и быстро пошел к своей машине.
– Алекс, куда ты?
– Я буду ждать, пока ты мне поверишь!
– Алекс, я тебя никуда не отпущу.
– Фрида. Я очень люблю тебя. Но я должен сделать то, что считаю нужным. Иначе мне не спасти сына.
– Алекс… Вернись! Или между нами все кончено!
– Я знаю, что ты меня любишь, Фрида. Просто ты все еще не можешь верить мне. А веришь моей безумной жене, которая сочинила все мои любовные похождения, и развелась со мной, потому что поверила своим фантазиям.
– Мне уже два человека сказали, что ты лжец. Как я могу тебе верить? Как дура?
– Ты не дура. Ты прекрасная, умная, добрая,
– Алекс! Немедленно скажи мне правду!
Алекс сел в свой автомобиль и, круто развернувшись, выехал со стоянки.
14
Макс и Манечка, оставшись одни, зашли в ординаторскую. Доктор, который делал операцию, сидел за столом и что-то писал в истории болезни.
– Можем ли мы чем-то помочь мальчику? – спросил Макс. – Какие-то лекарства, что угодно…
– Нет, – доктор поднял на них взгляд, в котором читалось искреннее сочувствие. – Мы сделали все необходимое. Я должен сказать Вам, что такая реакция на наркоз бывает в одном случае из двадцати тысяч. Мы заметили аллергию сразу, поэтому мальчик еще жив. Но сейчас сделать ничего нельзя. Остается только ждать.
– Если потребуется хоть что-нибудь, пожалуйста, позвоните.
Доктор кивнул. Макс оставил на столе доктора визитку, и они с Манечкой направились к выходу. Мимо Клавы и Ангелины, которые стояли в коридоре, обнявшись, и плакали, они прошли молча. Макс, который сам перенес страшную потерю, прекрасно понимал состояние Алекса и состояние этих женщин. Лучше всего он понимал, что слова сочувствия сейчас помочь не могут. Вообще ничто не может сейчас помочь.
– Сколько времени? – спросила Манечка, когда они вышли на улицу.
– Уже пятый час.
– Не поеду на работу.
– Давай тогда поедем куда-нибудь, – сказал Макс. – Туда, где больше жизни.
Майская погода, казалось, решила вспомнить мартовские холода. Пока они дошли до машины, руки Манечки покрылись мурашками и покраснели.
– Садись за руль, – сказала Манечка. – Хочу, чтобы мой любимый покатал меня. А потом нам будет что отметить в каком-нибудь ресторанчике.
– Ладно, – сказал Макс. – Попробую.
Он сел за руль, настроил под себя водительское сидение и зеркала, завел машину. Манечка пристегнулась ремнем безопасности, Макс последовал ее примеру. Он неуверенно нажал тормоз, поставил рычаг коробки передач в положение «D», отпустил тормоз. Машина плавно покатилась вперед. Макс вырулил со стоянки, выехал за ворота больницы и осторожно влился в поток машин.
– Куда поедем? – спросил он.
– Решай ты. Ты же мужчина. А я с тобой поеду куда угодно.
У Макса было странное ощущение. Он вел машину, как бы вспоминая как это делается. С каким-то равнодушным удивлением он отметил, что у него полностью исчез страх перед вождением, который преследовал его все эти три года.
– Я знаю, куда тебя повезти, – сказал он.
Макс выбрал маленький ресторанчик около театра музыкальной комедии. Когда они вышли из автомобиля, Манечка повисла у него на шее.
– Ты прекрасный водитель. Почему ты сомневался?
– Не знаю. Теперь я и сам не понимаю почему, – улыбнулся Макс.
– Сегодня обязательно должно было случиться и что-то хорошее. И я очень надеюсь, что Борька выкарабкается.
– Я уверен, что так и будет. Сердце ему починили. Врачи сделают все необходимое. Может быть, восстановление после операции затянется. Но он будет жить. Я уверен в этом.
Они вошли в ресторанчик. Тихая музыка. Свободный столик в углу. Приветливая улыбка
официантки. Макс провел Манечку между столиками и усадил на удобный стул.– Сейчас мы покушаем. А потом война план покажет, – сказал он.
Фрида сидела в своей машине, и смотрела, как Алекс выезжает из больничных ворот. Она включила радио, нашла музыку, потом переключилась на новости, на рекламу, вернулась на музыку, посмотрела на часы. Наконец, она приняла решение, достала сотовый телефон и набрала номер.
– Виктор? Это Фрида. Я хочу увидеться… Хорошо. Через час буду.
Она, не спеша, тронулась с места и выехала за ворота.
Алекс точно не знал, куда он едет. Первая мысль – помолиться – все еще казалась ему привлекательной. Конечно, Алекс не верил, что молитва может помочь. Его критичный ум полагал, что у Бога достаточно своих дел, и человек только под влиянием огромной гордыни может искренне верить в то, что он, маленькая песчинка в бесконечном Универсуме, достоин внимания Создателя, и что Создатель может услышать его слабый голос и исполнить то, о чем просит его человек. И все же, поскольку молитва была единственным средством привлечь в ситуацию высшие силы, неподконтрольные человеческому разуму, мысль о ней оставалась для Алекса притягательной.
Еврейская семья, в которой он вырос в Советском Союзе, изо всех сил старалась забыть свои культурные и религиозные корни, поэтому они крестили своих детей в православие. В последние годы, когда быть иудеем снова стало престижно и почетно, Алекс подумывал принять иудаизм, но его критичный мятежный ум никак не мог смиренно вместить в себя многочисленные религиозные догмы, правила и запреты.
Алекс неоднократно в беседах с верующими иудеями издевался над Библией, находя в ней весьма забавные противоречия. Например, рассматривая цитату «И был вечер, и было утро: день второй», Алекс язвительно замечал, что никакого утра и вечера быть не могло, поскольку светила были созданы только в третий день. Да и само понятие «день» может быть поставлено под сомнение, ведь не было еще Луны и Солнца. Какой же день? И собеседники либо пытались объяснить столь явный ляп аллегориями и метафорами, либо застенчиво умолкали, либо называли Алекса сатанистом, поскольку раз не может он просто поверить в то, во что слепо веруют миллионы людей, значит, на это есть особые причины.
Алекс направился в ту церковь, где недавно говорил с отцом Александром. Внутри уже не было верующих, но двери храма были все еще открыты. Алекс вошел. У входа за прилавком клевала носом женщина, торгующая свечками, иконками и крестиками. Рядом с ней располагалось напечатанное на принтере объявление, в котором говорилось, что свечи, купленные не в храме, не являются жертвой, угодной Богу, а рядом другое, в котором значилось: «Иноверцы, самоубийцы, атеисты и экстрасенсы в храме не отпеваются, панихиды по ним не служатся, молитвы за них не возносятся». За амвоном Алекс рассмотрел священника. Алекс прошел вглубь храма, узнал отца Александра.
– Батюшка, благословите, – произнес он ритуальную фразу, подходя к священнику, кланяясь и целуя ему руку.
– А, это Вы, сын мой. Господь благословит.
– Я приезжал к Вам недавно.
– Я помню. Как Ваш сын?
– Операция прошла не очень хорошо. Он на грани жизни и смерти.
– Чем я могу помочь, сын мой?
– Помолитесь со мной, батюшка. О его здравии.
Эта нестандартная просьба вырвалась из уст Алекса сама. Но прозвучала она так, как будто бы именно с этой мыслью он сюда и приехал.