Счастье, несчастье...

Это юридический принцип, но его необходимо распространить на всю нашу повседневную жизнь. Человек в глазах закона невиновен до тех пор, пока в законном порядке не будет доказана его вина. Или еще лучше: если вина не доказана, тем самым доказана невиновность. Непонимание этого принципа или пренебрежение им может привести не только к большим неприятностям — к настоящей беде. В том-то все и дело, что доказать свою невиновность человек (если только у него нет прямого алиби) вообще не в состоянии: как доказать (попробуйте!), что ты чего-то неделал, чего-то неговорил? То, чего не было, не оставляет следов, и свидетелей тому, чего не было, не бывает.

Как могла бы бедная Леночка доказать, что небрала ключей?

Принцип презумпции невиновности в жизни не­обходим особенно потому, что нам, Как это ни странно, свойственна подозрительность. Да, это давно заме­чено. Если, предположим, у нас пропала какая-нибудь вещь, нам начинает казаться, будто кто-то ее нарочно спрятал или даже украл (и как же неловко стано­вится нам, когда найдена пропажа, которая вовсе и не пропадала!). Когда происходит несчастье, все тотчас начинают подозревать преступление, пожар видится поджогом.

Презумпция невиновности — величайшее завое­вание человеческой мысли, результат работы лучших умов. Принцип этот, повторю, юридический, но мо­жет толковаться шире и в таком, уже нравственном, толковании должен лечь в основу наших отношений друг с другом. Деловые отношения, узы товарище­ства, любовь, дружба — и уж, конечно, семейные связи должны быть пронизаны этим принципом. Из принципа презумпции невиновности вытекает ряд положений, обязательных для юриста и необхо­димых в нашей простой жизни. Закон требует, чтобы доказательства вины были несомненны,, «обвини­тельный приговор не может быть основан на пред­положениях». И еще: если в ходе расследования воз­никли неустранимые противоречия, сомнения, они всегда толкуются в пользу обвиняемого. И еще: «бре­мя доказывания», то есть необходимость доказывать вину, лежит на обвинителе — такого положения, что­бы человеку приходилось бы доказывать свою не­виновность, быть не может.

«Если вина не доказана, тем самым доказана не­ виновность».Если бы Отелло (и все несчастные ревнивцы на свете) придерживался этого принципа, не погибла бы ни в чем не повинная Дездемона. Ведь подозрительность — она как наваждение, она поражает мозг и слепит глаза, ведет предатель­ский отбор, искажает жизнь. Помните, Отелло, как в бреду, спрашивает Дездемону: «Кто ты?» Она от­вечает: «Твоя супруга. Тебе и долгу верная жена» — это чистая правда, но ему каждое слово кажется ложью. Бедная благородная Дездемона, она попалась как раз в ту самую ловушку, когда невиновный не в силах доказать, что не виноват. И умирает в созна­нии своего бессилия.

События в семье, когда Коля требовал у сестры ключи, далеки от трагедии, но все же в душе ма­ленькой девочки, которая никак не могла доказать брату, что не брала ключей, было подлинное отчаяние бессилия, и родители это почувствовали. Они не умели объяснить детям принцип презумпции не­виновности, но по сути своей — сперва докажи, а по­том обвиняй — он им был понятен просто потому, что был справедлив. Коля всех этих отвлеченных сентенций не принимал.

Вразумить его взялась сама жизнь. Она препо­дала ему наглядный урок, которым не замедлили воспользоваться в своей педагогике родители.

Собственно, урока было два. Первый заключался в том, что Колины ключи оказались в папином кар­мане (накануне мальчик забыл их в двери, а папа сунул к себе в карман); парень был порядком при­стыжен, но не желал в этом признаться. Второй урок был преподан через несколько дней и оказался больнее.

Придя с работы, Отец спросил у Матери: «Где наш «черный ящик»?» — и когда Колька пришел, сказал ему, что должен с ним поговорить.

— Сядь,— сказал Отец.

— Сел,— отозвался Коля.

— Послушай...

— Весь внимание.

— Что?

— Весь, говорю, внимание.

Коля был в том возрасте, когда мальчишки не­удержимо дерзят. А Отец пришел с работы уставшим. Поэтому разговор пошел резче, чем должен был бы.

— У нас в первом этаже разбито окно,— сказал Отец.

— Интересно,— сказал Коля.

Наступило молчание. Они смотрели друг на друга. Первым не выдержал сын.

— Ну и что разбитое окно?— спросил он.

— Оно разбито.

— И кто же, интересно, его разбил?

— Да ты, говорят.

— Какое мне дело, что говорят, если я не разби­вал!

— Обстоятельства,— сказал Отец,— были та­ковы. Кто-то бросил кирпич в окно первого этажа, где живет Мария Афанасьевна. Кирпич, рассадив оконное стекло, врезался в сервант, в котором стояла дорогая посуда.

— Какой ужас! — воскликнула Мать.— Это-зна­чит, нам столько платить!

— По счастию, — продолжал Отец,— самою Ма­рию Афанасьевну кирпич не задел, хотя и мог бы. Приходила милиция, разбиралась. Мария Афанасьев­на успела заметить только, что какой-то парень лет пятнадцати шмыгнул в наш подъезд.

— А как он был одет? — живо спросил маль­чик.

— Мария Афанасьевна не успела разглядеть.

— Так откуда она взяла, что это был я, если она ничего не разглядела?

— Она и не говорит, что это был ты. Это говорит сосед из двадцать четвертой.

Коля был поражен.

— Он видел?!

— Да, он говорит, что видел. Видел, как ты шмыг­нул в подъезд. Именно ты.

Мать снова закричала: «Какой ужас!» — и тут Колька взорвался.

— Он врет! Он всех ребят ненавидит! Мы между собой его зовем «кусок дурака».

— Он в здравом уме и твердой памяти,— спокой­но возразил Отец.— И он утверждает, что ты, именно ты, у него на глазах шмыгнул в подъезд.

Колька лихорадочно вспоминал.

— Так в тот же вечер меня даже и дома не было! — воскликнул он радостно.— Я к Вовке ездил, а туда езды час.

— И Вовка сможет подтвердить, что ты был у него?

Но тут Коля вспомнил, что у Вовки никто ему не открыл, он звонил, звонил и вернулся домой.

— Значит, у тебя нет алиби,— усмехаясь, сказал Отец.— Пропало твое дело. Совсем, кстати, как у Леночки, которая ну никак не могла доказать, что не брала твоих «ключей.

— Это Чертик бросил кирпич! — крикнула Ле­ночка.— Это Чертик из тридцатой.