Счастливый слон

– Действительно, недорого, – сказала она, закончив свои подсчеты. – Не разорился он на подарке. И что, вы можете все-таки вернуть мне деньги?

– Конечно, – улыбнулась я. – Никаких сложностей. Оплата была переведена мне на банковский счет, поэтому как только картина окажется у меня, я просто отправлю обратный платеж. Все очень просто.

Но Лена так не считала.

– А наличными нельзя получить? Я не хочу с безналом связываться.

Я снова улыбнулась.

– А вот это, извините, никак. Деньги так пришли, только так и могут уйти. И потом, у меня и нет здесь столько наличными. Очень сожалею.

Она снова задумалась. Честное слово, мне прямо было ее жалко. Несильно, конечно, но так, слегка. Как жалеешь кошку, из-под носа которой упорхнул наглый воробей.

– Не хотите чашку чая? – предложила я ей на волне сочувствия.

– Хочу, – как-то слегка растерянно кивнула она.

За чаем мы познакомились и разболтались. То есть я-то с самого начала знала, кто она, но теперь знакомство перешло в очно-взаимную фазу. Вот убей бог, она была мне симпатична. Вернее, интересна. Это был несколько странный, скорее этнографический, чем общечеловеческий интерес, и я совершенно не испытывала того негатива, который, по идее, могла бы питать к жене своего любовника. Фу, как гадко получается, если грубо называть вещи своими именами. На самом-то деле ведь все это было не так. И я – почти не любовница, и она, насколько я знала, почти не жена. Ну, то есть, конечно, да, и жена, и любовница, но... В общем, не знаю. Мы были слишком разные, чтобы воспринимать друг друга по настоящему всерьез. И, кроме того, хотелось надеяться, что по крайней мере она про меня ничего не знает.

Болтовня наша между тем носила исключительно бабско-светский характер. Я рассказала, что у меня покупает картины Нина Кандат, а Лена поведала мне про нее последнюю сплетню. Потом мы обсудили наряды еще одной московской звезды, потом Лена рассказала, что у нее тут поблизости есть чудный мастер в салоне красоты, к которому она сегодня и заходила, потом разговор снова перетек на злосчастную картину.

– Может, и правда, оставлю ее тогда себе, – задумчиво сказала она. – Если уж он сам выбирал...

Мне стало неудобно.

– Главное, если заплатил по безналу, так все равно никакого толку нет, – продолжала Лена. – Так бы я хоть эти деньги получила, а так-то что?

Моя неловкость прошла.

– Ну да, – горячо добавила она. Очевидно, я не до конца справилась с лицом. – Эти мужики, с их подарками вечно одна морока. Вот ваш муж – что вам на восьмое марта дарит?

Я даже растерялась.

– Мы не отмечаем восьмое марта. Я как-то с детства не люблю, а муж... Э-э... Он у меня вообще американец, – ловко нашла я удобную формулу.

– Да? Ну ладно, а на другие праздники?

– По разному бывает, – неопределенно пожала я плечами. – Я даже как-то и не вспомню так сразу.

– Ну, может, в Америке все по другому, – согласилась Лена. – Но у нас тут – ну прямо беда. Если пустить на самотек, они такого надарят! Главное, им некогда как следует выбирать, а сэкономить тоже хочется. Еще ладно, если где в нормальном месте купили, пойдешь потом и сдашь. Но ведь они чего только не устраивают. Тут года два назад было – один барыга драгоценности из Италии попривез, такой кошмар – грубые, вульгарные. Дизайнер какой-то местный. А мужикам-то он втулил, что это самая мода! Они и понакупали у него. А сдать-то потом нельзя! Ух, как мы с девочками переживали. Потом даже договорились, чтоб подарки самим выбирать. Так оно надежней. Сюрприз, конечно, пропадает, но по крайней мере, тебе хоть нравиться это будет потом. И мужикам возни меньше – мы выбрали, отложили, им только заплатить заехать. И чего мой вот опять за самодеятельность взялся... Прямо не знаю. Обидно ведь, понимаешь? И подарок дурацкий, и деньги пропали...

Странно – я уже слышала от Сашки другую, встречную версию этой же самой подарочной эпопеи, и тогда мои симпатии совершенно однозначно лежали не на стороне корыстных жен (если тут вообще можно было говорить о каких-то симпатиях), но теперь, когда я слушала эту Лену... Корысть корыстью, но в ее словах определенно был свой практический смысл. Да я и сама, между прочим, тоже предпочитала на всякий случай заранее одобрить выбор «сюрприза», приготовляемого Ником на какое-нибудь торжество... И менять, было дело, случалось, и...

– Ну почему – пропали? – я, если честно, не знала, что тут сказать. – Картины со временем тоже дорожают. Ее потом можно будет продать, и даже еще дороже.

– Правда? – Лена несколько оживилась. – И сильно дороже?

– Ну, я не могу так точно сказать, это зависит... Но, в принципе...

– Тогда точно подожду, – решительно кивнула она. – Пусть на черный день повисит. Слушай, – пришла ей в голову новая мысль. – А они все у тебя тут дорожать будут? Может, мне тоже стоит еще прикупить?

Я с легкостью могла бы тут же на месте раскрутить ее еще на пару картин, но – не стала. Все-таки всему есть предел. Исключительно из уважения к Сашке спустила это дело на тормозах. Еще немного поболтав, мы расстались, очень довольные друг другом. Лена пообещала заходить.

– Надо же, бывает ведь, – сказала она напоследок. – Зашла подарок вернуть, сама ухожу без денег, и все равно довольная. Редко встретишь человека, с которым так приятно поговорить.

И ведь трудно было с ней не согласиться.

Несмотря на мое унылое состояние, наш картинный бизнес шел на удивление хорошо. А может быть, так получалось именно потому, что мне этого не хотелось, и достигнутые результаты совершенно не радовали. А они были впечатляющи. «Шведская коллекция» расходилась, как горячие пирожки – уже к середине апреля из десяти картин, взятых Кацарубой на перелицовку, было продано шесть, и еще про одну шли интенсивные переговоры. На счету галереи в банке уже лежало больше трех миллионов в твердой валюте. Казалось бы – вот она, сбыча мечт, все, как мечталось, финансовая независимость, деловой успех, всем все доказано и бизнес процветает, жить бы да радоваться... Но у меня не получалось. Радоваться не получалось никак, да и жить, в общем, тоже не очень. Мне было чертовски стыдно и страшно, как будто эти деньги, обращенные в золото, лежали у меня на спине и я вынуждена была таскать их на себе, будто позорный горб, а каждая следующая сделка только добавляла тяжести к этому грузу.

Поговорить об этом ни с кем было нельзя. Единственный сколько-то близкий мне человек, бывший в курсе всего, то есть Сашка, мои «говнострадания», как он их называл, понимать решительно отказывался. Для него это был бизнес, бизнес удачный, малозатратный, сильно прибыльный и к тому же без всякого риска. Точка. Не о чем говорить. Мы и не говорили. Да и вообще мы с ним нечасто пересекались, и то в основном по каким-нибудь деловым поводам и в основном по телефону.

Больше собеседников не было. Поэтому я проводила терапевтические беседы сама с собой, в тысячный раз повторяя одни и те же сашкины аргументы, слегка их расширив и усовершенствовав. Мы никого не убиваем, не грабим и даже почти не обманываем. Наоборот – мы, можно сказать, несем людям радость. Вот хочется богатому человеку иметь у себя перед глазами картинку, запомнившуюся еще со школьных времен по мутной репродукции на форзаце учебника «Родная Речь». У него есть деньги, почему он не может себе позволить простого удовольствия? Духовного, между прочим, это вам не в кабак сходить. А что картинок такого уровня на всех не хватает – так тут мы ему и поможем. Духовность, как известно, дорогого стоит. И что, было бы лучше, если бы он ее из музея купил-украл? У нас тут, как известно, при сильном желании, подкрепленном большими деньгами, возможно все. Только и ему бы, между прочим, дороже вышло, и простой народ лишился бы последней возможности приобщиться к искусству. А так – всем хорошо, у человека есть картина мечты, музей не обеднел, да еще и мы не в обиде. Можно сказать, красота и всеобщее благолепие.

Но как-то не утешало.

– А как ты хотела? – пыталась я зайти с другого конца. – Бизнесом в белых перчатках не занимаются. Или ты, или тебя съели, ничего третьего нет. Деньги даром не достаются, особенно когда они немаленькие. Скажи спасибо, у тебя все на самом деле тихо и мирно, ни крови ни грязи особенной. Это тебе не крупный бизнес, так, ерунда. И потом – шел в ход самый любимый аргумент – в том, что ты вытворяешь, в сущности, нет никакого обмана. Ну, почти никакого. Ты ничего не подделываешь, кроме экспертизы, которую подделывает эксперт Кацаруба, который имеет право на ошибку. Картина-то ведь на самом деле хороша. И на самом деле настоящая – холст, краски, пейзаж, даже время... Ну какая, сущности, разница, кто уж там именно ее рисовал? У человека есть деньги, ему приятно заплатить подороже, ты предоставляешь ему такую возможность, практически ничего не меняя в картине мироздания. Ну, да, чуть-чуть при этом лукавишь, так что же тут такого? И это ведь везде так, не только тут. И Ник твой любезный в своей конторе тоже будь здоров, небось, как партнерам хвосты накручивал, просто ты сидела дома со своим ремонтом, и знать ничего не хотела. А больше так не выйдет, голубушка, ты теперь сама большая, вот и давай. Ничего, не ты одна такая, все денег хотят.