Щебечущая машина

5

Все задумывалось совсем не так. Новые платформенные технологии должны были быть свободными, современными, коллективными. Вторая волна киберутопизма очень напоминала первую, случившуюся в зените мировой мощи демократической администрации в Вашингтоне, которая ратовала за технологии и глобализацию «свободной и открытой» сети, созданной в Кремниевой долине, а также за «новую экономику» как модернизирующий апгрейд.

Если администрация Клинтона пыталась подключить в качестве универсальной основы для социального взаимодействия в сети весьма ограниченную и эксцентричную калифорнийскую культуру белых богачей, то администрация Обамы хотела внедрить технологии в Белый дом. И для Обамы, и для Госдепартамента Хилари Клинтон цифровые гиганты были важны для модернизации правительства и экономики, а также достижения внешнеполитических целей США. Во времена Обамы Белый дом встречался с представителями Google по несколько раз в неделю, Обама был первым президентом, который провел «общее» собрание с Twitter. Эрик Шмидт из Google, Джек Дорси из Twitter и Марк Цукерберг из Facebook – все они поддерживали Обаму и были тесно связаны с Белым домом.

В 2010 году, провозглашая «свободу» интернета, Клинтон выступила с разгромной речью в адрес обычных врагов: хакеров и репрессивных режимов. Она выгодно воспользовалась печальными остатками калифорнийской идеологии хиппи, процитировав уже избитую фразу «информация хочет быть свободной», правда, Стюарт Бранд, хиппи-предприниматель и легенда Кремниевой долины, имел в виду немного другое. Клинтон также призвала к ответу как врагов свободы те страны, которые не доверяли глобальному регулирующему надзору, осуществляемому некоммерческой организацией ICANN [43] . Отстаивание свободы в сети, помимо того, что соответствовало либеральному образу Вашингтона, было одновременно проецированием американской мощи и логичным политическим альянсом. Демократы всегда были близки к телекоммуникационному капиталу. Волне монополизации, которая захлестнула СМИ и привела к тому, что 90 % всего потока информации оказались под контролем шести корпораций, во многом способствовал «Закон о телекоммуникациях» 1996 года, принятый Клинтоном. Более того, в отличие от старых гигантов экономики, типа Halliburton, связанных с администрацией Буша, эти новые корпорации были опрятны, подтянуты и без угля под ногтями. Судя по всему, они торговали какой-то мистической субстанцией – коммуникацией, облаком – им все благоприятствовали, репутация их была не запятнана, а статус высок.

43

Корпорация по управлению доменными именами и IP-адресами (Internet Corporation for Assigned Names and Numbers, ICANN).

Однако все это тоже было непросто. Белому дому было достаточно легко злорадствовать на тему свободной информации, если это причиняло неудобства Ирану. Госдепартаменту было легко заставить Twitter не проводить технические работы, пока в Иране развивается Зеленое движение, уверяя руководство сети в том, что вершится «Twitter– революция». Но когда WikiLeaks опубликовал виртуальную библиотеку конфиденциальных документов, Госдепартамент оказался в щекотливом положении. Невозможно было поверить, что американские дипломаты заискивали перед такими диктаторами, как Хосни Мубарак. Но эти разоблачения произошли тогда, когда режимы в Тунисе и Египте вот-вот должны были вылиться в народные революции. Затем такие же движения появятся в Бахрейне, Алжире, Йемене, Ливии, Сирии и даже в Саудовской Аравии.

И внезапно информация перехотела быть свободной. США вдруг понадобилось провести серию внешнеполитических операций. Сначала они попробовали встать на защиту египетской диктатуры: протестующим, собравшимся на площади Тахрир, вице-президент Джо Байден объявил, что Мубарак был вовсе не диктатором, а «нашим союзником». Все напрасно. В свете требований по установлению выборной демократии курс ненадолго изменился, прежде чем сделать новый кровавый виток в виде переворота под командованием генерала Ас-Сиси. США поддержали вход саудовской армии в Бахрейн и авиаудары по Йемену, подавив оба эти восстания. С ограниченным применением военной силы они вмешались в ливийские протесты и привели к власти проамериканское руководство, что в итоге имело катастрофические последствия.

На фоне своего позора и смущения администрация постаралась отдать под суд каждого, кто имел хоть какое-то отношение к разоблачениям WikiLeaks. Сложившаяся ситуация обнажила для старого вашингтонского истэблишмента темную, ненадежную сторону интернета. Такой представляли себе сеть Ассанж и активисты пиратской партии: анархия без гражданства и никаких прав на интеллектуальную собственность. Они повысили ставки и подали столь долгожданный пример, сумев так «сексуально», как выразились эксперты по вопросам безопасности, преподнести утечку данных и привлечь к войне с секретностью весьма модную троллинговую группу Anonymous. Рядовой Челси Мэннинг, обвиняемая в раскрытии секретных данных, содержалась в одиночной камере в тюрьме для особо опасных преступников и, по мнению докладчика ООН по вопросу о пытках, в жестоких, нечеловеческих и унизительных условиях. Министерство юстиции США запросило доступ к аккаунтам добровольцев WikiLeaks в Twitter, отклонив все обвинения в нарушении неприкосновенности частной жизни и свободы слова как «абсурдные».

На время показалось, будто Белый дом не совсем понимает реальный потенциал социальной индустрии, который они сами же раскрыли, хайпнув на теме «Twitter– революций» и превосходства технологий. Несомненно, в этом было и есть противоречие, и все крутилось вокруг политики информационного менеджмента. Полицейское государство издревле мечтало монополизировать управление данными. На передовой развития шифрования, хранения и контроля должно стоять Агентство национальной безопасности. У этого левиафана XXI века был бы уникальный доступ с черного хода к любой информационной системе. Но технологические гиганты считают по-другому. Для них монополия на контент и управление пользовательской информацией – это часть системы частной собственности, с которой они получают прибыль. Пользовательская информация и данные – уже ценная собственность, ценность которой снижается, если ее не защищать.

И вот Вашингтон вступил в открытый бой с технологическими корпорациями. Twitter, объединившись с Американским союзом защиты гражданских свобод, судился с Министерством юстиции, требующим доступа к аккаунтам волонтеров WikiLeaks, и в итоге проиграл. Yahoo в закрытом Суде по негласному наблюдению в целях внешней разведки боролся против Агентства национальной безопасности, приказывающего предоставить им данные аккаунтов пользователей в рамках программы PRISM. Когда выяснилось, что и АНБ, и Центр правительственной связи Великобритании перехватывали переговоры Google, компании пришлось прибегнуть к внутреннему шифрованию, чтобы избежать наблюдения. Apple противостояла ФБР, заставляющему компанию разблокировать iPhone Ризвана Фарука, одного из участников массового убийства в Сан-Бернардино в декабре 2015 года. Apple прошла через много судов, пока ФБР не отступило, взломав телефон с помощью стороннего ПО и не обнаружив ничего важного. Директор ФБР Джеймс Коми посетовал на то, что Apple «позволяет людям преступать закон». То есть, по его мнению, не существует таких сфер жизни, к которым у закона нет доступа. Если интернет – это не что иное, как изощренный надзорный механизм, значит, закон – бенефициар. Американское государство было истовым борцом за технологии, режим собственности и свой глобальный коммерческий успех. Однако их имущественные претензии разбили фантазии полицейского государства о всеведении.

Вашингтон тем не менее продолжил поддерживать технологических гигантов. Более того, правительство решило, что с помощью функционала социальных платформ сможет расширить свой надзор и создать крупнейшую в истории США программу внутреннего шпионажа. Через Facebook правительство начало кибервойну против врагов, внедряя вредоносный код и похищая файлы с персональных жестких дисков. Именно это посягательство на безопасность платформы заставило разгневанного Марка Цукерберга позвонить в Белый дом и пожаловаться на непрозрачность программ АНБ. Он заявил, что секретные меры, направленные против безопасности, не только подвергают пользователей риску, но и заставляют их «верить в худшее» и, как он намекнул, отключаться. Полицейское государство замахнулось на информационную собственность платформ. Но несмотря на все эти конфликты, платформы остались близки Вашингтону. Они вели борьбу не за ценности, а за право контролировать информацию. Если уж на то пошло, то именно Google, Facebook и Twitter создали беспрецедентную систему слежения и предоставили правительственным службам такое обилие законных и незаконных способов использовать полученные данные.

Монополии социальной индустрии своевременно придумали, как сотрудничать с полицейским государством, предложив им сценарии возможного слияния. Это ставит под сомнение киберфутуристическую концепцию «облачной» логики, которая вытесняет верховную власть, разбивает суверенность на политику пактов данных и рассеивает ее в сетях, пересекающих границы и территории. Вместо того, чтобы направить сетевые потоки информации в обход централизованного бюрократического аппарата, потоки регламентированы и организованы бюрократической структурой таким образом, чтобы преумножить историческую власть правительств и корпораций хотя бы на короткое время. Это говорит также и о том, что освободительные мечты эпохи движения «Оккупай», «Анонимус» и пиратских партий, связанных с подобными заявлениями, были в лучшем случае сильно преждевременными. Сети, которые должны были обойти старых правителей, тоже расширили свои полномочия.

И все же, как отметил философ Жильбер Симондон, мы учимся у технологий больше тогда, когда они ломаются. Именно сбой толкает на проведение научных исследований и получение новых знаний. Платформы спровоцировали кризис в старом механизме управления и контроля. В своем стремлении к глобализации и технологической модернизации вашингтонская элита не до конца осознавала, на что идет. Будь то пресловутый девиз Facebook «Двигайся быстро и круши» или привычка Google никогда не спрашивать разрешения, это была сила, которая могла и может разрушать старые, установившиеся союзы государства и СМИ. А значит, могла и может подорвать власть Вашингтона.

6

Кто кого определил: Twitter – революции или революции – Twitter? Социальную индустрию называли движущей силой и иранского Зеленого движения 2009 года, и волнений в турецком парке Таксим-Гези в 2013 году. Twitter, Facebook и YouTube были не просто цифровыми медиа истории. Они сами были историей, технологическим авангардом драматических событий, изменивших мир. Они ассоциировались с прогрессом, молодостью, новизной, следующим большим прорывом.