Щепа и судьба

«А без мата, — спросил его тогда, — не получилось бы?»

«Так ты попробуй, потом мне расскажешь», — рассмеялся он.

Или другой вполне интеллигентный человек вспоминал, что когда был студентом, учился из рук вон плохо: прогуливал, сдавал экзамены абы как, лишь бы получить оценку. И все ему сходило с рук, потому как отец его преподавал в том же вузе и коллеги щадили авторитет его папаши и сквозь пальцы смотрели на выкидоны сынка. Как-то раз один профессор, на лекциях которого парень за весь семестр показался всего лишь пару раз, встретив его в коридоре, поинтересовался, почему тот позорит отца. Ну, тот попытался сослаться на разные неотложные дела, обещал отработать и сдать, но на профессора его доводы не подействовали. И тогда он разразился такими изощренными ругательствами в его адрес, что студент покраснел до корней вопрос и не знал, что сказать в ответ. Стоит добавить, на лекциях профессор держался безукоризненно и мало кто знал, что был он в прошлом офицером и науку изъяснения народным слогом прошел не понаслышке, а на собственном опыте и, как оказалось, умел ей пользоваться. И что удивительно, с тех самых пор сынок тот не пропустил ни одной лекции не только у бывшего военного, но и исправно начал ходить на все остальные занятия. От своего отца он какое-то время скрывал о нецензурных наставлениях, послуживших ему столь полезно, а признался лишь после получения диплома с довольно неплохими оценками. Отец выслушал его, покрутил головой, но, как ни странно, не одобрил действий коллеги, а пробурчал что-то под нос типа «солдафон он всю жизнь таким останется, хоть кем его ни поставь».

Мое мнение в целом совпадает с высказыванием того, надо полагать, мудрого человека. Но вот русский народ меня явно не поддержит. Без мата, как и без водки, мы пока жить не научились. И дело не в самом народе, а в тех нечеловеческих условиях, в котором ему выпало жить. Его приучили слушать, опустив глаза в пол, сыплющиеся на него из начальственных уст оскорбления. К иному он просто не привык. Всеобщая забитость, а то и жестокость, идущая сверху, рождает ответный вполне пропорциональный ответ. Отведя душу в замысловатом ругательстве, мужику нашему становится как бы легче тянуть дальше свою въевшуюся в плоть и кровь лямку. И произвол в семье — это продолжение произвола начальствующего. Униженный человек стремится унизить более слабого, а это чаще всего дети, а то и домашняя скотина.

На всю жизнь запомнил, как один колхозный конюх, изрядный пьяница и прогульщик, но человек тихий, безответный, получив выволочку от председателя, вошел в конюшню, схватил огромную оглоблю и принялся охаживать ей всех коней подряд. Оказавшись случайным свидетелем происходящего, остановил разбушевавшегося мужика и поинтересовался, за что он лупцует ни в чем не повинных животных, которых частенько прикармливал в пору весенней бескормицы из своей нищенской зарплаты. Тот не нашелся сразу что ответить, а потом, кивнув на кучу навоза, выпалил: «А чего они гадят и гадят?! Надоело убирать за ними…» И тут же, выпустив пар, взялся за вилы и с тупой покорностью начал таскать в угол скопившиеся за его отсутствие и впрессованные в солому продукты его неприязни к лошадям.

Вот так русский мат и вошел в нашу природу и речь. Он, словно радиоактивные отходы, незримо впитывается во всех и все, с чем соприкасается человек в своем общении. Вывести мат из того, кто пропитан им с детства, не так-то просто. И ведь что интересно, у многочисленных народностей, живущих бок к боку вместе с нами, в языке нет и малой толики бранных слов, столь привычных нашему слуху. И, разговаривая на своем родном языке, они вставляют русский мат, находя это вполне оправданным. Но если кто в споре с выходцами с Кавказа попробует употребить, не приведи Боже, матерное слово в адрес его родственников, а тем более матери, в какой бы форме оно ни прозвучало, что среди нас, русскоязычных вполне допустимо, то он рискует нажить врага на всю жизнь. У горцев совсем другой менталитет и сохранилось уважительное отношение к себе, и тем паче, родителям, людям старшего поколения. Просто они не испытали того гнета, доставшегося жителям русских равнин. Это на мой взгляд. Но могу и ошибаться. В любом случае каждый вправе сам решить, как изъясняться, чтоб и другие тебя поняли и не испытывать потом угрызений совести за сказанное случайно крепкое словцо.

Видно, неспроста взошел именно на российской стороне этот сорняк, сама природа, бытовая необжитость и неухоженность стала его питательной средой. Нужен он был зачем-то нашим предкам, коль не могли обойтись без него и нам по наследству передали. И даже сейчас, при внешнем благополучии и какой-никакой стабильности, произрастает он так же густо, выставив, словно кактус колючки во все стороны. А кого или хлестанут, обжалят, люди, непривычные к тому, морщатся, словно от физической боли, не зная, какую защиту противопоставить, чем защититься. И со временем привыкают к словесным ожогам, как к комариным укусам, живут с ними, поскольку иначе не получается.

Со временем у меня в мозгу возник некий фильтр, через который повседневный обыденный мат, если он меня лично никак не касается, то он просто не доходил до моего сознания. Сколько раз допытался у собеседника, чего это он ни с того ни с сего костерит направо и налево и погоду, и ремонтируемый им трактор и вообще без мата шагу ступить не может. Ответ следовал обычно стандартный: «для связки слов!» Вот так то! Некая веревочка, сплетающая прутики отдельно сказанных слов в одну общую метлу, более весомую и доходчивую для самого бестолкового. Иначе… иначе наш народ не умеет выражать свои мысли, с чем, хочешь не хочешь, а приходится мириться.

Потому все, что мне пришлось выслушать от Деда при обсуждении конструкции фронтона, следовало воспринимать раздельно, как скорлупки от семечек, пропуская словечки «для связки слов» и ловя среди матерной шелухи то, что и было сутью разговора.

Абзац двенадцатый

Вот и сейчас не мог понять многоопытного Деда, срубившего и обиходившего не один десяток, если не сотен домов и срубов, о какой-такой голубятне он толкует.

— Хорошо, — вынужден был согласиться со стариком, — а как и где мне эту голубятню строить? Ты бы лучше по лестнице поднялся и показал что к чему. А то тебя, старого, не поймешь, заладил — голубятня да голубятня…

Дед разразился таким каскадом ругательств, что иной непривычный к подобному словоизлиянию человек, убежал бы без оглядки от греха подальше. Мне ж бежать было некуда, тем более получить дельный совет от кого другого и вовсе не предвиделось. Дед по всей округе слыл наилучшим плотником, и к нему приезжали даже из города с приглашением поучаствовать в строительстве какого-нибудь чересчур хитрого сооружения «под старину», на что в те годы пошел особый спрос. Он же, не переставая поминать и матушек, и тетушек, и непонятливых строителей, прихватил с земли кусок дощечки и полез по прислоненной к срубу лестнице. Там, наверху, он приложил дощечку к верхнему бревну чуть наискось и прокричал:

— Здеся вот пришпандоришь их в ряд, а на них апосля доски под карниз лепи. Понял теперича, осинова башка?

— Так это и будет голубятня твоя, что ли?

— А то как, она и есть… Как иначе-то? Иначе нельзя, прольет верхний венец, а там и до полу за год плесеня дотянутся… Тогда пиши пропало, руби все по новой, без голубятни-то…

Тут до меня окончательно дошло, что у плотников наклонный карниз, служащий стоком для воды со всей площади фронтона, и зовется «голубятней», поскольку там обычно сидят голуби, греясь на солнышке. Чей-то зоркий глаз подметил, и прижилась, утвердилась в народе эта самая голубятня, будь она трижды неладна.

Отблагодарил Деда за разъяснение сути «голубятни» несколькими пачками сигарет, на которые он брезгливо поморщился, мол, с фильтром, отламывать придется, но ушел вполне удовлетворенный. И вот этот вполне самостоятельный мужик каким-то непостижимым образом попал под опеку никчемного и жуликоватого Вакулы… Такой жизненный расклад в моей осиновой, по словам Деда, голове никак не укладывался. Судьба? Или наша многовековая привычка жить под хозяином?

Абзац тринадцатый

Проводив званых и нечаянных гостей, вернулся в дом и присел перед Джоем. Меня беспокоила новая повязка, которую он за время моего отсутствия вполне мог содрать, как и вчерашнюю. Но нет, повязка хоть и пропиталась в нескольких местах кровью, но была в целости и сохранности. Пес явно умнел на глазах, а если еще позволит завтра поменять бинты без посторонней помощи, то его статус в моих глазах поднимется сразу на несколько порядков. Занялся повседневными делами и не заметил, как стемнело, а потом ночь стерла контуры домов и деревьев, вобравших в себя последние солнечные отблески.