Щепа и судьба

Он как-то неохотно пригубил налитую ему порцию, похрустел огурчиком и без всякого перехода начал:

— Вот скажите, кто всякие игры да веселухи придумал? Ну, никак же не Господь Бог. Скажете — человек?! Может, и так оно. Но ведь кто-то подсказал ему, как то да это соорудить да запустить. Возьми тот же самолет, вроде для дела собран, а сколько человеческих жизней через то бьется, не счесть. Была ране лошадка, запряг да и езжай куды тебе требуется. Устал, отдохни. Куда спешить? Разве что на тот свет, так туда завсегда успеешь. Вот и развлекушки разные для искушения людского образовались. Одно дело качели, ежели с умом, то никакого тебе вреда не будет. А вот без удержу всякого, оно и выйдет, как у меня на тот раз, о котором уже вам сказывал.

Мы заметили, что деда от выпитого повело куда-то на философские рассуждения, и попробовали напомнить ему что он обещал рассказать, что за случай произошел у него с каруселями. Он сделал вид, что обиделся, но глаза его под густыми поседевшими бровями озорно блеснули, и он хитро погрозил нам пальцем:

— Вы, сынки, наперед кобылы в оглобли не встревайте, будет вам и про карусели. Историйка простенькая и опять же по моей дурости вышла. Меня после фронту взяли счетоводом в одну контору. На счетах, значит, щелкать. Там две руки ни к чему. И так у меня энто дело здоровски получалось, что не знал, куда от разных грамоток и вымпелов деваться. Одно слово, уважаемый человек. Даже начальство передо мной издали шапки сымало: «Здрасте, Петр Иванович». Я, однако, и не сказал, что Петром меня кличут. Вот… А баба моя, да вы ее видели, как она меня провожала, все искала себе работу полегче. Она вышить или скроить что себе ли, знакомым кому большая любительница и, как минута свободная выдастся, сразу тряпочки свои в руки и все, затихла. И мне этак-то спокойней. А робить где-то все одно надо, вот ей и присоветовали идти билетершей в городской сад. Его только летом открывают, а зимой занимайся чем хочешь. Она и рада. А билеты проверять на эти самые карусели, по мне, так даже не работа, а обычное баловство. Но чего ей скажешь, коль так решила…

Дед опять помолчал, допил, остатки из своей фронтовой чарочки, облизал губы, не закусывая, и, словно решился на что-то важное, махнул единственной рукой и продолжил рассказ дальше:

— Что мне в ее службе нравилось, так это то, что всегда все новости первой узнавала. И перед людьми на виду. И я пристрастился в парк тот хаживать. Как работу свою на счетах щелкать закончу, все бумажки заполню, сложу стопочкой и на выход. Домой загляну, детей-то у нас не случилось, она тоже фронтовичка, сорвала себе нутро, раненых поднимая, но живем до сих пор ладно, дай бог каждому. Дома, значит, перекушу чего и айда в парк. Пройдусь туда-сюда, с друзьями-знакомыми словечком перемолвлюсь и к ней, на карусели. Сижу на лавочке, поджидаю, когда звоночек брякнет и по репродуктору объявление скажут, мол, парк наш до завтра закрывается. Выключим агрегат, на замочек входные дверцы закроем и чинно-важно под ручку домой вместе шествуем. Не жизнь, а благодать Божья. До того мне это нравилось: вечерком не спеша домой возвращаться, все дела переделав, представить себе не можете.

Но вот как-то у главного бухгалтера на службе нашей какой-то юбилей случился. Само собой, стол накрыли, все вокруг него уселись, стали тосты сказывать. А ведь только обычай какой, ежели за здоровье именинника не выпил — негоже. Пей до дна. А там второй тост, за ним третий. Я глядь на часы, а Шурочке мой, жену мою так кличут, вот-вот закрываться пора, будет меня ждать, куды подевался, что приключилось. Ну, я извинился и бегом в парк. Как раз успел, когда карусели последний круг сделали, народ вниз сошел и к выходу потянулся. Мы с ней вдвоем остались. И дернула же меня нелегкая предложить ей такое…

Дед опять остановился, мы думали, что он ждет очередной порции, но он наотрез отказался:

— Нет, свое выпил. Хватит. Я вот думаю, как мне такая дурная мысль на ум пришла. Это же каким дураком надо быть…

— Да что за мысль? — кинулись мы расспрашивать. — Что случилось? Мы же не знаем, что дальше было?

— Да ничего особенного, — спокойно ответил дед, — предложил я своей бабе на карусельке той прокатиться. А то, говорю, сколько лет ее сторожишь, а сама ни разочку и не попробовала. Садись давай, а я рубильник включу.

Она ни в какую. Боюсь одна и все тут. Я ее уговаривать и так и сяк, не соглашается. А потом и заявляет:

— Вот если с тобой вместе, тогда другое дело…

Я и согласился, давай, за чем дело встало. Залазь вон на эту поросюшку, держись крепче, а я сзади на оленя с рогами взберусь. Все по ранжиру и будет…

— А рубильник кто включит? — она мне. — Машина сама ведь не тронется, крутиться не начнет.

— Да я успею. Включу, а пока она разгоняться станет, запрыгну на своего олешку позади тебя.

— Смотри не промахнись, — говорит.

— Не сумлевайся, я хоть с одной рукой, но прыгать не разучился.

— И что дальше-то было, — не выдержал кто-то из парней.

— А то и было. Включил я рубильник и, когда олешек мой мимо проплывал, хоп, и верхом на него.

— Кто же остановил вашу карусель? — уже едва сдерживаясь от смеха, продолжил выспрашивать все тот же парень, который, судя по всему, живо представлял себе все происходящее.

— Кто ж ее остановит, когда весь народ из парка по домам разошелся. Остались лишь мы горемычные крутиться на карусельке.

— И как оно, ощущение?

— А ты спробуй, тогда скажешь, когда кругов сто, а то и двести намотаешь, — беззлобно ответил дед.

— Неужели не попадали? Оно ведь так и разбиться можно…

— Так мы ведь фронтовики, всякого натерпелись, вам не понять, куда там. Вот хлебнете с наше, тогда и поговорим…

— И все же, как карусель остановили? — осторожно спросил я деда,

— Рыбаки на наше счастье еще затемно на рыбалку шли. Глядь, а карусель гудит, как самолет на старте, вся цветными огоньками полыхает. Пригляделись, а там два дурня: дед и баба круги нарезают, все зеленущие, глаза закатили, словечко вымолвить не в состоянии. Догадались рубильник найти и остановить всю эту свистопляску…

— Так вам теперь можно в космонавты прямым ходом идти, — на все купе захохотал парень, что бегал за водкой, — все бы испытания выдержали.

— А давай ты первым начнешь», потом расскажешь, каково там, — резко оборвал его дед. — Там таких смешливых ох как любят, быстро научат уму-разуму.

Все как-то сникли, поняв, что обидели старого фронтовика, и принялись тихо укладываться. Утром оказалось, что дед сошел на какой-то станции, а мы и не слышали, не попрощались. Зато на столике обнаружили его видавшую виды чарку. То ли забыл, то ли нам на память о себе оставил, как узнать. Спросил у попутчиков, нужна ли она кому, но все отказались.

Так и оставил ее себе, поставил дома на полку, и, как попадется на глаза, сразу вспоминается старый фронтовик, его рассказы и думается: а может, и прав он, что баловство да развлечения разные до добра не доводят. Видно, таков русский народ, что не знает меры ни в работе, ни в веселье. И не зря у нас постных дней больше, нежели скоромных. Если бы не строгости церковные, давно бы мы все в распыл пошли, и не стало бы такой страны — России.

РУССКАЯ ГОРЧИЦА

Испокон веку считалось, что горчица да хрен исконно русская приправа, без которой ни один работящий мужик за стол не садится. Любая еда с добавкой этого снадобья становится небывало вкусной, и всякие там огрехи, что хозяйка при стряпне допустила, остаются незаметными. Да и кровь в жилах от них начинает веселей бежать, а у иного и слезу прошибет ненароком.

Но вот тут ученые вдруг заявили, что еще древние греки горчицей пользовались и ничуть ей не брезгали. Всякое может быть: наши мужики из варяг в греки, известно дело, плавали на своих ладьях и уж непременно горчицу с собой в дорогу дальнюю брали. Вот греки и перехватили ее у нас, как и многие другие наши открытия. Ну, что с них взять, одно слово, греки. Такой, видать, народ…