Щепоть зеркального блеска на стакан ночи. Книга вторая

Гонгора долго пил чай на листьях смородины и последних остатках сливок и, задрав голову, смотрел на небо. В небе висела первая звезда, было душно. Он ждал, что заметит росчерк подающего обломка модуля орбитальной системы. Небо было чистым. Звездочка вздрагивала, тучка висела, они никуда не торопились. Гонгора был с ними полностью заодно. Он никуда не торопился тоже. Это была его планета.

Он лежал у костра, Улисс лежал рядом, настигнутый ужином, ни на что не реагировал, тряся мохнатыми щеками и дергая лапами. Спал он теперь ночью на привязи и спал плохо, вызывающе встряхивался на весь лес и на кого-то бросался. Вытянув указательный палец, Гонгора разглядывал усевшуюся на конце пальца желто-полосатую муху, рассматривал на бархатистом затылке насекомого свои отражения и думал, как бы выглядело, если бы он здесь остался. Он и Улисс останутся с каким-нибудь озером, а огромный пустой заповедник останется со своим будущим. Темным, непонятным и чужим. Я слышал, донесся глухой и душный, как из-под земли, голос Штииса, есть такая теория. Убийство – точно такой же пережиток, как каннибализм или инцест. Просто его еще не пережили. Муха то ли в самом деле ничего не замечала, то ли плевала на все условности мира. Он осторожно вытянул палец. Хоботок двигался, брюшко не оставалось в покое. И когда-нибудь в очень далеком будущем нанесение вреда живому будет вызывать такое же внутреннее сопротивление, какое, скажем, может вызвать попытка высосать мозг из человеческой кости.

Гонгора почувствовал, что засыпает.

6

Когда расплавленное солнце взгромоздилось на макушку белой раскаленной скалы и принялось жарить, Гонгора решил, что на сегодня хватит. С этого камня начиналась гряда других камней, неприступных и мертвых, истрескавшихся глыбы уходили за горизонт, под ними блестела речка, шумел лес и приветливо зеленела полянка. Земляничная полянка оказалась на редкость хороша. Гонгора увидел воду, которая сияла сквозь сосны, и сразу стал расстегивать лямки рюкзака. Возвышение, тень и близко к воде. Такой полянки палатка не видела давно.

Стоявший со всех сторон лес был полон крепких запахов, над головой звенели птицы и висело синее небо. Погода выглядела кроткой, но он не верил ни одному ее обещанию. Наученный опытом, он избегал ставить жилую полусферу у самой воды, реки в горах имели нехорошую склонность в сжатые сроки превращаться в ревущий поток, который ворочал деревья и поднимался на несколько метров. Если в горах пройдет гроза, можно остаться без рюкзака и обуви.

Костер громко трещал, Гонгора стоял, широко раскинув руки, растягивая затекшие члены. Оставив влажный котелок качаться, он залез в палатку. В палатке царил идеальный порядок. Зрительная труба в чехле, нож в изголовье, надувной матрац слева, рюкзак справа. Каждый раз, видя аккуратность, с какой встречал его вечер, он с особым смирением планировал пережить все, чем встречал его новый день. Тихая радость и лето в сердце больше не покидали его.

Ужином Улисс был заметно разочарован. Он демонстративно облизал тарелку и удалился, растянувшись под кустом, стреляя сквозь стебли травы осуждающим взглядом. Спал он теперь на привязи.

Нагретый воздух в палатке не двигался. Гонгора улегся, потом попытался понять, чего не хватает. Завтра он собирался целиком посвятить себя рыбной ловле, вопрос с припасами надо решать и решать как можно скорее. Было слишком светло и слишком душно. Полог он оставил распахнутым. Нагретый синий свет давил на глаза.

Спать не дали. Вначале головой был испытан такой натиск мыслей, который не случался неделю. Потом вязанка стрел и ее царапающие концы, как показалось, лежали слишком близко к поверхности ранимого надувного ложа. Потом в бедро что-то уперлось, и распухшую записную книжку, полную денег, документов и больших мыслей для будущей книги пришлось вынимать и убирать в изголовье под нож. Пакетик экстренной помощи он не вынимал никогда.

Потом он представил себе, как засыпает, ближе к концу дня собирается дождь и палатку смывает, а с ней все, что он хранил в изголовье. Чтобы остаться без документов, нужна степень наивности, которой он не располагал. Полиэтилен с паспортом и удостоверением альпиниста-спасателя были ему не нужны, но они были нужны миру, который хотел знать о нем всё в каждую следующую минуту. Документы пришлось вынимать и возвращать в карман на бедре. Потом у самой палатки, почти под ухом, по другую сторону, где лежал Улисс, стал кто-то шуршать.

Пустую консервную банку с бумажной шелухой следовало захоронить, и этот промах он будет вспоминать до конца своей жизни. Настырные и наглые в своих начинаниях послеобеденные птички. Сучки-синички, которые возиться не могли выбрать более удобного момента. Мысли были большие, безвкусные, они не умещались в голове и не хотели этого делать. Эшелоны обрывков, зарисовок, бесценных идей, фраз на трех языках и чего-то еще преодолевали не освоенные кубометры сознания, и не было им видно ни конца ни края. Они уныло бубнили и наступали друг другу на пятки, было ясно, что заснуть сегодня и никогда уже не удастся.

Улисс выглядел каким-то молчаливым.

Сегодня он был воплощение природной скромности, послушания и душевной мягкости, он застенчиво поглядывал снизу вверх и больше не отходил ни на шаг. С ним это случалось.

Откинутый в ногах полог палатки прохлады почти не давал, мокасины следовало бы скинуть, но ожидалось прибытие сна, и менять положение не стоило. То, что создавало почти непреодолимую преграду к забытью, подчинялось какому-то злому умыслу, и продолжалось это целую вечность. Как и планировали, этим утром они пересекли новый железобетонный мост, последнее слово техники, безлюдный свежеуложенный тракт с новым покрытием – и потом маршировали до обеда. Таких безлюдных трактов теперь было много. Как и пустых поселений. У всех стоял указатель и номер телефона отдела миграции.

На этом месте он почти наконец заснул, но тут почувствовал, что ему неуютно по какой-то непонятной причине. Имейте в виду, сказали ему строго, при любом исходе данных соответствие неопределенностей конечного и очевидного остается без изменений.

Он открыл глаза и какое-то время лежал, пытаясь понять, что происходит. Еще до того, как он их открыл, он вслушивался, но ничего нового или подозрительного уловить не мог, собственно, звуков не было. Он еще сквозь сон просто почувствовал неясное беспокойство, и первое, что увидел, это зад Лиса. По обыкновению, тот на широко расставленных лапах занимал собой все подступы и помахивал лохматым хвостом с той замедленной амплитудой, с какой обычно обдумывал следующий шаг.

За деревьями прямо по курсу в направлении водопоя неторопливо проплывали рога. Гонгора не сразу сообразил, что это именно рога, но потом зрение прояснилось, и рука уже двигалась, нашаривая створ лука. Ну конечно, подумал он. Мясо.

Мясо шло, никуда не торопясь, то ли к водопою, то ли от него, теперь все решали секунды. Щуря глаза на апоплексически темный багровый диск солнца, бивший прямо в лицо, Гонгора покинул палатку, как покидает свое гнездо запрограммированная на удачу крылатая ракета, пригибаясь к самой земле и на ходу закидывая за спину тугой куивер со стрелами. Он все еще не проснулся, но уже во всех подробностях видел, каким будет этот вечер. Это был его эверест.

Гонгора совсем уже набрал было скорость, но в последний момент его что-то остановило. Все мысли у него были заняты предстоящим ужином, но он обернулся, проверяя, все ли взял и не забыл ли чего-то, чего не стоило забывать. Улисс смотрел. Он еще не понимал, что их ждет этим вечером. Он смотрел, даже не допуская мысли, что его оставят здесь одного.

Улисс сидел рядом с палаткой черно-серым неприветливым изваянием, как кербер у врат в потусторонний мир. В нее теперь можно было попасть, только его застрелив. Слабый ветерок мял и тормошил ему уши, у него за спиной стоял лес, они отлично дополняли друг друга, и Гонгора с легким сердцем оставлял его за старшего, зная, что что бы ни случилось, его будут ждать – столько, сколько нужно. Потом Улисс стал скулить.

Он понял.

Он даже не пытался догнать, не делал последних рывков и не суетился, это был плачь дикого зверя с сознанием трехлетнего ребенка, до которого дошло, что его бросают одного.

Гонгора очень не любил, когда Улисс начинал скулить, ныл тот по делу и без всякого дела, но вот это детское нытье Гонгора не выносил. Он слышал его не часто, и каждый раз ему от него не хотелось жить.

Гонгора показал ладонью, чтобы лежал и лежал тихо. Улисс словно видел покойника. Он смотрел так, словно видел Гонгору в последний раз.