Щепоть зеркального блеска на стакан ночи. Книга вторая
Шрифт:
Нация генетических алкоголиков, видевшая в страдании тех, кого считала собственностью, путь к своему величию, ставила страдание во главу угла как концепцию. Слова этого она, конечно не знала, это превышало ее лексический лимит, однако, даже ничего не зная о нем, она клала его как фундамент в основу всего, что позднее призвано было наглядно показать, как много жертв она готова возложить к пьедесталу своего величия. Поскольку быть великим очень, сильно и весьма хотел каждый из них, каждый из них в меру доступных возможностей старался сделать жизнь хуже, чем та была. Это получалось даже у тех из них, кто смутно представлял жизнь за пределами унитазов. Так строительство величия на костях концентрационных лагерей становилось в восприятии цивилизации yрок платой за место во всемирной истории. Все, что они могли строить, они строили
Приоритетный командир скакал рядом, исходил злобой и красными пятнами, но делал это пока на уровне шипения, стесняясь взглядов гражданского населения с чужой фамилией. Гонгора, пересекая улицу и не обращая внимания на присутствие неприоритетных, согнулся, чтобы сделать вдох. Он нужен был, чтобы не упасть. Восемьдесят килограммов не давали дышать. Приоритет что-то привычно гавкал, готовый взойти на фальцет, – Гонгора привычно не слушал, сосредоточив все внимание на том, чтобы не споткнуться. В глазах местного населения, как потом выяснилось, по мнению приоритета восемьдесят килограммов на плечах следовало перемещать, оставив наилучшее впечатление о всемирно-историческом освобождении – бегом и с гордо поднятой головой. Брызганье приоритетного хозяина были привычными, как вонь в туалете. Но хуже всего было не это.
Там не давали читать. Никогда и ни под каким предлогом.
Когда у него под матрацем нашли одну старую немецкую книжку, то командование оказалось в таком шоке, что долго не могло решиться, в какую крайность удариться. Его тогда спасло только то, что кто-то покончил самоубийством.
Концентрационный лагерь, конечная квинтэссенция пресловутой загадки приоритетной души в наколках, о которой они с наслаждением друг другу рассказывали, был и их высшей сутью. Рабочему и крестьянскому населению, за жизнь читавшему самое большее лишь аннотацию к туалетной бумаге, уместить это в рамки своего ума было не под силу. Клеймо, повисшее за Гонгорой, определило все, что его ждало до дня конца заключения.
«Тот, Кто Читает».
Вначале это удивляло. Потом уже делалось страшно. Гонгора прямо физически ощущал, как внутри него умирает то, ради чего он жил, ради чего стоило жить, уходит от больной темноты вокруг и систематического недоедания, умирает медленной, мучительной смертью. Становится изнутри старым мертвым деревом. Он чувствовал, как они делали его собой…
Нейроны его мозга задыхались теперь не только от недостатка кислорода. Цивилизация yрок готовилась к своей всемирно-исторической миссии. Одежда, от которой еще недавно валил сырой пар, на утреннем морозе твердела, превращаясь в лед. Руки тряслись, и попасть с огневого предела в какие-то исчезающие у горизонта пятна из плохо пристрелянного автомата было невозможно. Не набравшие очков подвергались наказанию: шли к куче гравия набивать им ранец. Походный ранец сползал с плеч, открывая мокрую спину омерзительному сквозняку, лопатки сводило судорогой, вздыбленные мурашки соприкасались с тканью, но хуже всего было то, что завтра нужно было повторить все сначала.
Много позднее из специальной литературы Гонгора узнал, что даже слабая форма стресса моментально замедляет появление и рост нейронов мозга. При создании постоянных условий патологического стресса мозг практически теряет способность воспринимать реальность. Это и было приоритетом.
Вся идея приоритетов была направлена на предотвращение роста новых нейронов мозга.
Даже никогда не слышав об их существовании, цивилизация yрок делала все, чтобы их не было.
Готовила моря зомби облеплять чужие блиндажи своими телами.
Способность анализа, инстинкт отражать реальность, построение минимально сложных логически связных конструкций – это было тем, чего цивилизация урок и их страна смертельно боялись. Они убивали претендента на разумность. Конфуций, Демокрит, Перикл, Гай Юлий Цезарь, Марк Аврелий и Эрик Грайтенз попросту были теми, кто способен был всё изменить. То есть буквально всё. Спровоцировать будущее, в котором цивилизации урок не было места. Централизованная система концентрационных лагерей защищалась.
Нескольким особям, счастливым обладателям пристрелянных автоматов, разрешалось в форме особого поощрения отбыть назад на грузовике. Забивая в свой ранец гравий, Гонгора старался туда не смотреть. Он уже знал, что закроет собой
блиндаж, как только ему скажут.If anybody, asks me why
I'll be a Marine 'til the day I die
Report for duty at ah Heaven's Gate
Ah motivated and semper fi. 1
Музыка гимна была способна свести с ума. Когда было плохо, от нее на глазах выступали слезы. Их никто не видел и их не должен был кто-то видеть, но если бы их кто-то увидел, они были не тем, чем могли показаться. Ледяная, не знающая дна и основания, как преисподняя, стальная ненависть обдавала сознание своим холодом и рисовала, как все должно быть. Он знал, что это неправда, но он хотел верить, что будущее смотрит ему вслед.
1
1-2-3-4 US Marine Corps Cadence
Над головой звенели птицы, большие мягкие листья стегали по лицу. Улисс то ли спал, то ли ушел, оставив в назидание огрызок поводка. Гонгора до сих пор не мог поверить и простить себе, что бросил здесь Улисса и нож. С Гонгорой могло случиться все что угодно. Даже бабушка говорила, что нож не обычный и чужим рукам не стоит его касаться. Он ждал, когда Улисс начнет шуметь железом ошейников, мощно встряхиваясь. Он уже знал, что Гонгора вернулся.
9
Поводок был в порядке, Улисс никуда не уходил. Он валялся тут же за палаткой на постромках стянутого тента, куда его пустил поводок, пока он еще мог ползти. Он лежал в бордово-чернильной липкой луже с завязшими соломинками, занеся голову и не двигаясь, над лужей с сумасшедшей скоростью носилась стая зеленых мух.
Стреляли дважды, видимо, в упор. Два раза, то ли экономя, то ли решив, что сам дойдет.
Мир больше не имел звуков. Непонятный пустой мир лег сверху, как бетонная плита, гася все краски и закрывая страницы всех не написанных книг. Не хватало какого-то фрагмента, чего-то, утерянного по дороге, чтобы вернуть время на место. Вся действительность состояла из ладони и того, что лежало под ней. Ладонь была чужой и мир был чужим тоже, нужно было что-то делать, соединять какие-то детали реальности, чтобы вернуть все назад, как было. Ладонь лежала на черно-седой морде неподвижного зверя и ничего не понимала. Голова отдавала страшным жаром, распушенный хвост в траве шевельнулся. Глаза были закрыты, но Лис его чувствовал. На пороге слышимости возник хриплый едва живой слабый звук, обесцвеченный невыносимой болью. Лис был еще жив. Он лежал, подмяв стебли травы, измазанной в ржавом, густые потеки были везде. Ничего не понимая, Гонгора глядел на высохшую щель глаза и судорожно дергавшиеся бока, щурясь от непереносимой боли, и пытался совместить все это с собой.
Пустые глаза Лиса смотрели на что-то в пространстве перед собой и ничего не видели. Он собирался то ли тихо, собрав последние силы, пожаловаться, как горячо и сухо, а вода далеко, то ли хотел еще раз упрямо рявкнуть. Похоже, он лежал тут давно. Каким-то образом он был еще жив. Бессильный долгий звук оборвался, и только тогда Гонгору ударили изнутри.
Спотыкаясь и путаясь в сетчатых крыльях полога, он опрокинул рюкзак, нашел на дне ремень с медициной, выбрался из палатки, распечатывая все рулоны бинтов сразу, вернулся снова за полотенцем, чехлами, носками и одеждой, выбрался, сорвал с себя ветровку с влажной футболкой, притиснул ее к черным запекшимся пятнам на боках Улисса и как умел, крепко наложил поверх бинт. Бинта нужно было больше.
Он не знал, можно ли сейчас давать воды. Он ограничился влажным компрессом. Гонгора не знал, что в таких случаях делают еще.
Способность соображать возвращалась рывками. Запоздалые ненужные сценарии поведения и сюжеты без смысла толпились в голове, мешая друг другу, это был даже не страх. Он даже не знал, что черный, животный, давящий ужас мог быть такой силы. Потом он заставил себя справиться с болью. Недобрые предчувствия гудели что-то, но сейчас было не до них, сейчас важно было не допустить ошибки.