Щепоть зеркального блеска на стакан ночи. Книга вторая

Бежать было легко и приятно. Гонгора уже забыл, что значит плечи, свободные от груза, и ноги, едва касающиеся грунта. Он перестраивался на долгий бег, на ходу затягивая тесемки и подгоняя лямки, его организм привык уставать, он был готов к первой космической скорости и завоеваниям континентов. Он летел теперь по другую сторону от бесконечно чужого ему старого, больного, вонючего и далекого мира – вне времени, забыв о его грязи; он придерживал контейнер своего боезапаса, своего художественного творения, в другой руке сжимая длинный тугой инструмент, эффективность которого проверялась в течение многих тысячелетий. Он был у себя дома. На планете, принадлежавшей только ему. Свободным от всего, от прошлой тяжести внутри и ожидания удара извне, от всех моральных норм и условностей, чуждых его странным мирам, – от всего и навсегда. Он летел, не сомневаясь, что с той же легкостью будет лететь сквозь время и день, и год – пока не надоест, с непривычным удивлением отмечая легкий озноб и то, как поднимается на загривке шерсть, по лицу хлещет холод и как оживает, согревая, дикая древняя кровь свободного от всего одинокого охотника.

7

То, что в темноте он не попадет даже в дерево, было ясно с самого начала. Солнце готовилось упасть за скалы, и если ужину вообще суждено было состояться, то лишь в эти минуты. Все время, пока Гонгора пялился в одном направлении, лежа в траве, мокрой от росы, бестолковое животное маячило на опушке, не спуская глаз с того места, где он мерз. Темный неподвижный лес стоял, не предвещая ничего хорошего. Потом к делу подключились комары.

Гонгора понимал, что попытка будет только одна, нужно было собраться, но у него из головы не шла картина палатки с распахнутым пологом и лениво шатающимися в ее пределах сонмами паразитов. Гонгора не думал, что все будет просто, но мясо превосходило все представления об осторожности. Оно что-то все время делало, приходило и уходило, сияя белой задницей, ненадолго застывало, продолжая работать челюстями, двигать ушами и глядеть в его сторону. Мясо, наконец, встало. Оно стояло, не переставая жевать, затем перенесло взгляд на заросли рядом и снова вернулось к траве. Гонгора тут же снялся, бесшумной тенью сокращая расстояние и не отрывая взгляда от будущего обильного и уже смертельно надоевшего ужина. Он мягко приник к земле и сделал это как раз вовремя. Теперь до лани было совсем недалеко. Он ждал, слившись с травой.

Было окончательно ясно, что Улисс не оставил бы от этого ужина даже воспоминаний, так что, все взвесив, Гонгора поздравил себя с разумным решением. Он перемещался, прижимаясь к земле, медленно и осторожно, следя за тем, чтобы над головой не тряслись макушки травы, то, что ветер дул в его сторону, позволяло до сих пор оставаться незамеченным. Больше он не отвлекался. Он забыл про сырость и забыл про комаров.

Солнце спряталось за горой как раз, когда рядом с рогатой головой показалась другая и за ней пара шустрых детенышей. Теперь мяса было столько, что он не представлял, как будет его нести. Тень накрыла лужайку, различать силуэты становилось все труднее. По его расчетам, он был уже совсем недалеко от дичи, когда, вновь приподняв глаза над травой, увидел то, во что не мог поверить. Самое крупное из животных двигалось в его направлении.

До предела натянутая тетива говорила, что выше шансов уже не будет, их не могло быть, что он не промахнется, он попадал в более сложные цели и с большего расстояния, это теплое, подвижное, живое существо больше не будет теплым, подвижным и живым. Но что-то мешало. Это был запах боли.

Ее еще не было, но он уже ее чувствовал, как если бы стоял рядом с ней и резал ее ножом. Он знал, что это. Эмпатия всегда отличала его от других, ее аномальный контур, граничащий с аутизмом, и раньше отделял его от мира вокруг, но теперь она грозила оставить его с пустыми руками. Проблема состояла в том, что в рюкзаке по большому счету еще оставалась еда. Это значило, что убийство окажется всего лишь убийством.

И сейчас он уже далеко не был уверен, что свалит это создание с одного выстрела. И если нет, оно будет доживать время своей жизни, роняя за собой на листья травы горячие, крупные, черные капли – как ягоды. Существо стояло и смотрело. И он тоже смотрел, не двигаясь, оно стояло слишком близко. Если бы только оно не стояло так близко, глядя своими большими темными глазами, он бы сделал то, ради чего зашел так далеко. Гонгора прямо видел, как острое металлическое жало, подрагивая от нетерпения, глубоко входит в живое тело, тело дергается и скрывается за темнотой.

Лань дернулась, потом молниеносно вскинулась, высоко задирая длинные ноги, и стремительно унеслась в заросли. Гонгора поднялся.

Он стоял, разглядывая окружающую местность и решая, как поступить дальше. Ночевать придется под открытым небом, и даже без ножа. Не так он все это себе представлял.

Дальше нужно было искать дерево и делать на ней лежанку. Пока не съели. Искать в темноте дорогу назад и заблудиться в его планы не входило. От палатки он ушел слишком далеко.

Он никогда не расстраивался по поводу того, чего нельзя было изменить, это не имело смысла. Он стряхнул с бровей капли пота, потом пошел к дереву, торчавшему на окраине леса. Он все еще не отказался бы выпить чего-нибудь горячего и наваристого.

Дуб понравился сразу. И своими размерами, и размахом замысла. О таких растениях складывали легенды и развешивали на них разбойников. Или, напротив, разбойники складывали легенды и развешивали на них представителей властей. Нижние ветви просто приглашали положить поперек несколько других и завалить их охапками сена. Смолистые еловые лапы и траву он укладывал уже при свете звезд, получилось даже лучше, чем он планировал. На ужин сегодня ожидался мясной бульон.

Он покачался, пробуя на прочность ложе, потом достал из набедренного кармана запаянный полиэтиленовый пакетик аварийного запаса. Пара спрессованных кубиков пищевого концентрата были восприняты желудком, как откровенное надругательство, оставалось дожить до утра. Он придвинул куивер ближе, извлек несколько стрел и положил рядом с натянутым луком. Теперь он был вооружен и очень опасен.

Уже накидывая капюшон, щелкая всеми застежками, затягивая все подвязки и глядя на небо, он подумал, что Лис так же легко может перенести без пищи пару дней, как и неделю. Вода у него была. Это уже хорошо. Но все равно, оставлять его одного не стоило, тем более на привязи. Было неуютно. Они редко разлучались и никогда – на долгое время, Улисс вообще с младенчества не знал никого, кроме Гонгоры, да и не в ком не нуждался. Гонгора просто не видел его в качестве охотника. Он знал, что Лис не будет спать, будет всю ночь слушать ночь и не спускать глаз с деревьев, за которыми скрылся Гонгора.

Он несколько раз просыпался, не столько от холода, сколько от сырости, закапывался глубже в траву и отключался снова. Потом просыпался опять, проклинал застывшее время, оленей и свое безрассудство и давал себе твердое обещание не оставлять больше Улисса одного. На обратный путь в темноте он так и не решился.

Ему снилось, что рядом кто-то смеется, не то под ним, не то над ним. Смех не давал спать, он сердито свешивался с ложа головой вниз, стараясь разглядеть, кто это мог быть, но не мог разглядеть ничего; он смотрел, потом поднимался, до предела натягивал тетиву и отправлял стрелу в темноту. Смех был какой-то странный, в нем не было ничего человеческого, тетива у виска отдавала металлом, пару раз ему казалось, что он во что-то попал, пару раз отправлял стрелу просто так, ответом была тишина, и только в нижнем левом углу пространства из темноты и дубовых листьев одиноко сияла, зябко кутаясь, далекая звездочка.

8

Гонгора с приятным удивлением открыл для себя, что он выспался. Он не только выспался: после проведенной на дереве кошмарной ночи он уже в деталях знал, каким будет его будущее на много лет вперед. Сладко ныли перетруженные мышцы ног, было жарко. Солнце на медленном огне поджаривало щеку, и это было только начало.

Пятно солнца, полыхавшее теплом, цеплялось за сухие ветви и висело над лесом, как обещание долгой счастливой жизни. Гонгора смотрел сквозь прищуренные веки на чистое синее небо и думал, что, если вот прямо сейчас не разденется и не ляжет в холодную воду голым, он взорвется.