Щепотка звёзд на стакан молока
Шрифт:
Не обращая внимания на высокое начальство, оба офицера переглянулись с понимающим видом - и улеглись немного поспать. Свёрнутую меховую куртку под голову, того достаточно. Уж солдатской привычке прихватить немного сна где придётся оба выучились на совесть. Да и хорошим лётчикам дозволяется немного больше, чем просто людям?
Сколько б там ни занял полёт до Берлина, а отдохнуть немного не помешает - везли их уж явно не на увеселительную прогулку. Да и на арест не похоже, даже с учётом целого грузовика автоматчиков, сопровождавших всех троих до самого трапа…
И вот теперь Курт стоял
Запах… это не сравнить ни с чем. Кабинеты высокого начальства даже пахнут не так, как насквозь родные временные пристанища донельзя знакомого полкового начальства, пропахшие сигарным дымом и легчайшими ароматами авиационного бензина…
– Так… бомбардировочный полк StG2… железный крест за Францию… дубовый венок к нему за подвиги под Минском и Киевом… командир звена… ну что ж, для двадцати шести лет неплохо, - сидящий в полутьме закрыл наконец и небрежно выбросил в круг яркого света папку с личным делом такого себе Курта Фогеля.
На вопрос, отчего до сих пор при таких-то данных и всего лишь обер-лейтенант, ответило смутно белеющее сбоку лицо гауптмана. Дескать, весь полк напрочь убеждён, что Курт продал душу нечистому за своё просто-таки дьявольское мастерство пилота. Тут уж не до карьеры.
– Свежий пример - во вчерашнем вылете русские изуродовали его самолёт так, что ремонту в полевых условиях и даже в мастерских не подлежит. Юнкерс лишился в общей сложности четверти площади крыла, от хвостового оперения остался лишь огрызок - но обер-лейтенант не только сумел дотянуть до линии фронта, но даже и посадить изувеченную машину.
Хозяин кабинета неопределённо хмыкнул.
– Да, здесь и в самом крепко деле попахивает серой… расслабьтесь, обер-лейтенант. В этом кабинете все свои - лётчики. И разговор не пишется. Вольно.
Курт потихоньку перевёл дух и чуть приотпустил звенящую где-то в глубине струну. Не узнать этот голос, знакомый по выступлению на выпуске училища, по радио - было попросту невозможно. Герман Геринг, в прошлом и сам лётчик, теперь залетевший в такие выси, куда ни один и самолёт-то не поднимется. Но, раз его превосходительство хочет зачем-то поиграть в инкогнито, пусть его…
– Ну хорошо. А почему в лётной школе или испытателем не работаете?
Обер-лейтенант хоть и не переменил выражения лица, но в голос подпустил эдакого смущения. Дескать, испытатель как раз-то и должен выявить все недостатки самолёта.
– А я, как оказалось, могу управлять даже тем, что способно летать лишь теоретически. Приделайте к забору двигатель с винтом - и я смогу поднять это в воздух. Тут уж не до рядовых пилотов, под которых надо подогнать машину.
В кабинете воцарилась тишина. Та тишина которой никогда не бывало наверху - лишь здесь, глубоко под землёй, в надёжно бетонированных бункерах таковое и оказывалось возможным. И только мерное цоканье невидимых часов
не давало окрепнуть так и лезущему в голову ощущению, будто время остановилось.– Ну что ж, именно это и нужно, - наконец объявил невидимый собеседник.
Правда, Курт всё же покраснел, когда выяснилось, что его подвиги на любовном фронте вовсе не остались незамеченными службой безопасности. Хоть при полку и обретался публичный дом с проверенными и чуть ли не проштемпелёванными службой безопасности девицами - но молодой офицер всё равно гулял по смазливым аборигенкам. Да-да, в нарушение приказа, что с неарийской расой иметь связь ни-ни! Но тут снова вступился гауптман, под командованием которого он начинал ещё ту, свою самую первую кампанию в броске к Ла-Маншу.
– Святые нам не нужны, да и не бывает их. Как говорят русские, удаль молодцу не в укор.
Затем последовал куда более щекочущий вопрос насчёт того - почему столь перспективный молодой пилот и офицер до сих пор не вступил в ряды национал-социалистической партии. Курт разозлился. По материнской линии его предки оказывались рыцарями да ландскнехтами - не зря дядька и двоюродный брат в танкистах геройствуют. Дворянство, как ни крути. А по отцовской механики да оружейники, всё при дворах маркграфов и королей…
– Ну-ну, не стоит так уж, обер-лейтенант… такими предками можно смело гордиться. Они отдавали всё за фатерлянд, снабжали его оружием… ладно, это не принципиально. Воевать за Германию, какая б она ни была?
Угодить в гестапо вполне можно было и за куда менее крамольные мысли. Но видимо, и в самом деле, иные принципы и правила заканчивались на пороге этого кабинета - рейхсминистр с той стороны стола прокашлялся чуть сипящим горлом, отмороженным ещё во времена лётной карьеры, и легонько засмеялся.
– Герр гауптман! А знаете - мне этот парень нравится. Чистокровный арийский бестия, и в то же время не прост, не прост, - интонация голоса сменилась резко, без предупреждения.
– Обер-лейтенант, вы доверяете гауптману, своему командиру эскадрильи?
Курт легонько, еле заметно дрогнул правой ногой. Так с ним бывало всегда, когда он вспоминал ту мясорубку под Сталинградом…
Самолёт горел. С воем истекал в буквальном смысле слова горючими слезами - и как дико оказывалось слышать не привычный гул мощного двигателя, а завывание ветра в изрешечённой обшивке да гул пламени сзади. Через разбитый триплекс в кабину забирался ветер, а с ним и пресловутый генерал Мороз. Уж здесь, на подступах к Сталинграду, где части Манштейна изнемогали в попытках пробиться к окружённой армии Паулюса, зима стояла такая, что даже в танках разлагался синтетический бензин.
Высота падала стремительно. Едва-едва успевала за ней бешено крутящаяся стрелка альтиметра - а земля всё не показывалась. Лишь мутно-белая круговерть некстати разыгравшейся метели. Впрочем, русским ястребкам времени как раз хватило, чтоб вывалиться из брюха низкой зимней тучи и почти в упор расстрелять натужно гудящий бомбардировщик. Ещё бы пару минут, и не нашли бы… мимо раскорякой даже не летящего, а падающего юнкерса с гулом промелькнула тень. Полста семь - то командир эскадрильи даже в такой ситуации не хотел оставлять своего пилота.