Считаные дни

Она находит его уже на следующий день. Широкое лицо, высокий лоб, густые волосы, взгляд устремлен вперед и немного в сторону. Трудно сказать, похожи ли они между собой, фотография на странице автобусной компании в Согне черно-белая, и Люкке не удается угадать цвет его волос. Но он выглядит сильным, именно таким, каким и должен быть отец. Под фотографией написано: «Один из наших самых опытных водителей, финский согндалец, который живет в Вике».

Вот так он становится ближе. Всего лишь два парома и час езды на машине. Или по лэрдалскому тоннелю, если ехать через гору. И еще вот это — финский. На выходных она отправляется в библиотеку к Гунн Мерете. Когда Люкке входит, та сидит посреди возвышающихся стопок с книгами, поднимает голову и улыбается. Она улыбается постоянно, а уж если заводит разговор, он сводится к обычной болтовне, бесконечной и ни к чему не обязывающей, когда фразы повисают в воздухе, не требуя ответов. «Видишь ли, — говорит Гунн Мерете, — сегодня у меня нет ни минутки свободного времени». Она смеется и кивает в сторону высоченной стопки книг, которая занимает почти весь письменный стол, — это новые книги, их надо внести в каталог. Но вопрос Люкке она выслушивает с неподдельным удивлением. «А у вас есть здесь книги о Финляндии?» — спрашивает Люкке тихо, но в то же время совершенно отчетливо.

Она часами просиживает перед картой. Исследует страну, водя по ней пальцем, очерчивая голубые капельки озер, читает названия городов — Коккола, Каскинен, Лаппеенранта, Виррат, разбирает по складам географические названия, шепчет их себе под нос, может быть, он именно из этого местечка. Она изучает историю, вся мировая история в один миг приобрела особый смысл, потому что теперь это ее народ и ее корни: Крестовый поход в двенадцатом веке, Великое княжество в составе Российской империи в девятнадцатом, зимняя война — героическая и страшная, финские солдаты с обмороженными ногами, которые помогают друг другу срезать одежду, чтобы спастись от обморожения, — тупой нож вонзается в плоть, кровь и кости, и еще единение, которое возникает между людьми из одной страны.

Но ей нужно время. Ей требуется направление, план. Ей нужно что-то такое, что она могла бы показать ему, когда она его отыщет, когда она скажет: «Вот и я, твоя дочь». Она должна предъявить ему что-то большее, чем просто себя, долговязую молчунью. Она должна потратить время, подготовиться, сформировать себя, стать кем-то другим, кого ему обязательно захочется обнять, кем-то, по кому он, сам того не зная, очень скучал.

Но потом еще и это — с автобусом; прошло уже два дня после того, как она упала с крыши и ей наложили гипс; он тянет ее руку к земле, как чужеродный элемент, от которого хочется избавиться, освободиться. Гард догоняет ее на велосипеде, когда она идет из школы. «Привет, — говорит он. — Можно к тебе присоединиться?» Но это невозможно — Малин и все они стоят у ворот, глазеют на нее, склоняются головами друг к другу и о чем-то шепчутся, и что в ней такого, что они настолько не могут ее выносить, почему они так ее ненавидят? Конечно, дело и в имени, и в ее долговязой нескладной фигуре, — когда она стоит под душем после физкультуры, они показывают на нее пальцами, а еще во всклокоченных рыжих волосах, ее молчаливости — прежде всего в этом, но не сегодня, сегодня им повезло, что она держит рот на замке.

«Хорошо еще, что рука правая, — говорит Гард, — потому что ты же левша, да?» Он улыбается, к багажнику его велосипеда прикручено детское сиденье, засыпанное крошками, скорее всего от печенья. Он уже два раза спросил ее о том, что все-таки произошло на крыше. Сначала вчера, когда она вошла в класс в гипсе, а после первого урока он отозвал ее в сторонку и сказал: «Ни за что не поверю, что ты взобралась на крышу и просто споткнулась на ровном месте».

А второй раз сегодня во время встречи, на которую позвали еще и социального педагога — она новенькая и такая молодая и не выговаривает «с», а ее, как назло, зовут Сюзанна. Она склонилась через стол, на шее между грудей — цепочка с крестиком. «Мне очень, просто невероятно сложно, когда из тебя и слова не вытянешь. Ведь диалог — это если говорят двое, так?» — и все эти слова с шепелявым «с», которое режет слух. «Селективный мутизм», — заключила социальный педагог, присвистывая на «с», потому что, произнося этот звук, упирала кончик языка в верхние передние зубы. Гард поднял руки. «Я считаю, что здесь нам нужно действовать осторожно, — произнес он, — и не ставить окончательных диагнозов».

«Это, можно сказать, удача, — говорит Гард, — вот именно в твоем случае это удача, что пострадала правая рука». Он слезает с велосипеда и катит его сбоку от нее. А там, за его спиной, — Малин и все они у ворот, стоят, сбившись в тесную группу, вытянув шеи, и исходят ненавистью. И тут подходит автобус, движущийся белый маяк, плывущий спасательный круг, Люкке поднимает руку в гипсе, автобус включает сигнал поворота, и когда она залезает внутрь, прямо за рулем сидит он, ее отец.

На бейдже, прикрепленном к рубашке, так и написано: «Магнар Маннинен». «Да?» — вопросительно произносит он, ее отец; это вопрос. Широкое лицо; высокий лоб, и теперь он смотрит прямо на нее. «И докуда тебе ехать?» — спрашивает он, и она отыскивает купюру в пятьдесят крон. «В Вик», — отвечает она, потому что там живет он сам и туда он ее увезет.

Они едут. Мимо Гарда и потом уже мимо ее дома, велосипеда, который стоит прислоненный к сараю, потому что не может же она кататься в гипсе, да и без гипса у нее не очень-то получается, что-то с равновесием — она с трудом удерживает руль прямо. Его руки лежат на огромном руле, а ведь именно они, эти руки, должны были придерживать велосипед за раму багажника, когда она училась кататься. Это они должны были подбрасывать ее к потолку, а она в это время заливалась бы смехом; одной рукой он должен был поддерживать ее под животом, когда она училась плавать, но ведь еще не слишком поздно, еще может быть столько всего.

Когда они заезжают на первый паром, он заходит внутрь и покупает кофе, она наблюдает за тем, как он пьет, стоя на палубе перед автобусом, оглядывая фьорд через иллюминатор. Шея у него широкая, а у нее тоненькая, но это неважно. Они съезжают на берег в Вангснесе и направляются в Вик, вот там он и живет, в одном из этих домиков проходит его жизнь, там его семья, о которой говорила Юна, он проводит здесь все дни, но Люкке не выходит из автобуса, потому что тот следует дальше — пассажиры сменяют друг друга, а она просто едет. На сиденье позади него усаживается какая-то женщина, болтает о погоде, об оползне в горах в прошлом году, о внуке, который пошел в школу; он коротко отвечает, не слишком погружается в беседу, и она наконец сдается, находит в сумке журнал. И Люкке приходит в голову, что, возможно, именно это их и объединяет — молчание, и они могли бы быть вместе, не произнося все эти слова.

Автобус поднимается в гору, дорога петляет, и теперь она такой же ребенок, как и многие другие — те, кого отцы берут с собой на работу, это обычное дело; Гард много раз брал с собой дочь, однажды она даже описалась на уроке, и никто не смеялся, хотя струя потекла со стула на пол. В Стуресвингене ему приходится притормаживать, лавировать с большой осторожностью, потому что автобус длинный, он понижает передачу и крутит руль, а она мысленно приближает его как в объективе фотоаппарата, камеры у нее с собой нет, но она делает это мысленно, наводит фокус, пока его лицо не оказывается прямо перед ней, она словно копирует изображение в разных ракурсах, хочет сохранить его для себя на будущее.

В конце концов она засыпает, а когда открывает глаза, они уже в Воссе, на здании железнодорожной станции так и написано — «Восс». Начинает накрапывать дождь. Ее отец включает свет в автобусе, яркий желтый свет. В салоне только она и дама с журналом. «А вы мне поможете с багажом?» — спрашивает дама — в багажном отделении автобуса у нее огромный зеленый чемодан; отец достает его легко, словно для таких, как он, чемодан вообще ничего не весит. «Я дальше еду поездом в Берген», — продолжает дама, она стоит на ступенях автобуса и кивает в сторону станции. Сколько же у нее слов, которые она никак не может держать при себе.

Отец снова заходит в автобус. По его светлой водительской униформе расползлись дождевые капли. «Мы приехали», — говорит он. Она сидит на своем месте и не сводит с него глаз. «Ты плохо слышишь? — спрашивает он. — И кстати, тебе разве не в Вик?» И тогда она начинает плакать. «Господи ты боже мой», — бормочет он, отец, и растерянно отводит глаза, смотрит на часы, у него на запястье тонкий браслет, сделанный из резинки и жемчужин разных цветов, она и сама такие делала, когда была помладше, — один для Юны, один — для дяди Франка. «Ладно, — говорит он, — я не поеду обратно до завтрашнего утра, но через пятьдесят минут будет другой автобус». Она встает с места, спускается по ступенькам, выходит под дождь и идет вниз, в сторону центра, останавливается на тротуаре, подняв вверх большой палец. Сколько времени нужно простоять под дождем, чтобы гипс размок?

Ей не хочется думать о том, что она замерзла, не ела уже семь часов, что скоро разрядится мобильный телефон и что у нее с собой всего лишь одиннадцать крон и этого ни за что не хватит на автобусный билет до дома. Она думает о другом — об Айлане, о фотографии, которую она скачала и, глядя на нее, не могла сдержать слез — Айлан, маленький беженец, выброшенный на берег и лежащий животом на песке, крошечные кроссовки, красная футболка.

Наконец подъезжает автобус, он останавливается даже несмотря на то, что она стоит не на остановке. Шофер открывает дверь, склоняется чуть вперед к рулю, чтобы разглядеть ее у открытой двери. «Тебе далеко ехать?» — спрашивает он и достает для нее с верхней полки одеяло. Он говорит: «Я еду только до Вика, но я позвоню своему коллеге, и мы доставим тебя в Лэрдал». На его бейдже, прикрепленном к шоферской жилетке, написано «Тормуд». Пока они едут обратно, через горы, она думает о том, что это, наверное, какая-то ошибка, они просто обменялись жилетками и это на самом деле Магнар, ее отец. Но когда позже он звонит, когда набирает один за другим три номера, чтобы договориться, куда он доставит ее в Вангснесе, где они снова заезжают на паром, чтобы она села в автобус на другой стороне, он представляется как Тормуд. «Привет, — говорит он в телефонную трубку, — это Тормуд; слушай-ка, у меня тут юная особа, которой нужна помощь, чтобы добраться до дома».