Считай звёзды
Шрифт:
— Она не спрашивает, верно? — шепчет хрипло. Глубоко и тяжко вдыхаю, но сил для вранья нет, так что остаюсь молчаливой, виновато опустив взгляд. Грубым движением Дилан отпускает мой подбородок, шагнув спиной назад за порог, и отпивает вина, собираясь закрыть дверь, поэтому успеваю протараторить наспех:
— Я думаю, тебе стоит взяться за ум и…
— Хер клал на то, что ты думаешь, кусок дерьма, — знаете, это только звучит грубо и неприятно, но внешне ничего подобного не вижу. О’Брайен остается таким же морально истощенным, когда хлопает дверью у моего носа, оставив терпеть тишину, повисшую в коридоре.
Выдыхаю, разочарованно качнув головой. Что-то мне подсказывает, тепло в наш дом никогда не придет. С такими-то неуравновешенными жителями. Был
Чертова зависимость от настроения других. Гребаное выживание.
***
В таком отвратительном омуте проносится очередная неделя. Я не разговариваю с Остином, он не пытается наладить отношения со мной. Нет, мы по-прежнему ходим компанией, просто все ощущают эту неприятную перемену. Робб и Агнесс кое-как вытягивают меня посмеяться хотя бы раз за весь день, но внутренне не чувствую, что мне лучше и легче. Дилан не появляется на уроках. Это злит Лиллиан. А из подобного вытекают следующие крики женщины, от которых вянут уши. Плюс ко всему, О’Брайен пьет, не просыхая. Он не выходит из комнаты, только в ванную или за очередной бутылкой вина. Такое ощущение, что Лиллиан не понимает. Её ругань не поможет, не исправит положение. Парень будто только сильнее уходит в себя после очередной давки на мозги со стороны матери.
На протяжении недели мне не посчастливилось попасть в комнату Дилана, пока он сидит в ванной, чтобы проветрить помещение. Но этим субботним вечером я всё хорошо просчитываю, поэтому, когда все ложатся спать, а О’Брайен выходит из заперти, покидаю свою комнату, прислушиваясь к гулу воды.
Что ж, у меня есть минут десять, не больше. Отлично.
Сразу хватаю лейку, что наполнила водой заранее, дабы не тратить на это время, и двигаюсь к комнате Дилана. Уверена, возможность есть, но всё равно действую с особой осторожностью. Дело в том, что примерно со среды О’Брайен, видимо, настолько набрался, что начал отвечать Лиллиан. Я, сидя в своей комнате, подскакивала, слыша, как он бросался чем-то, заплетающимся языком посылая мать «в добрый путь». Боже, чем дальше в лес… Серьезно, им нужно притормозить. Что за дети? Разве не ясно, им не разобраться, не выйти из ситуации, если продолжат в таком режиме. Порой мне кажется, что в моем доме теперь не один «взрослый ребенок», а аж трое.
Толкаю дверь комнаты, тут же уловив стоящий непробивной стеной запах алкоголя. Морщусь, с неприятным комком в горле ступая через порог, и прикрываю за собой дверь, оказываясь один на один с темнотой. Хорошо разбираюсь во мраке, двигаясь сначала к подоконнику, открывая створки, чтобы хотя бы чуть-чуть проветрить комнату. Ужас. Будто здесь ночуют несколько алкоголиков, пропивающих свою жизнь. Кстати об алкоголе. Странно, но О’Брайен явно не ровно дышит к вину. Я переступаю огромное количество пустых бутылок, пока обхожу помещение, поливая цветы. Страшно предположить, что всё, мне видимое сейчас, — это он выпил за неделю. Невольно притормаживаю у кровати, опускаясь на колени, и отбрасываю одеяло, заглянув в темноту. И замечаю еще бутылки. Пачки сигарет и окурки. О. Мой. Бог. Дело реально дрянь, и почему Лиллиан закрывает на такое глаза? Она же видит, к чему приводит её давление. Черт, мне не понять методику воспитания этой женщины.
Встаю, ладонью опираясь на край тумбы, и пальцами нащупываю знакомый жесткий материал. Выпрямляюсь, взглядом рассекая темноту, чтобы убедиться — это тетрадь. Та самая. И отчего-то на автомате оглядываюсь, прислушиваясь к тишине, тянущейся из-под двери со стороны коридора. Слышу гул воды. У меня есть время. Но для чего? Для этого? Не знаю, что меня так привлекает, но без особых раздумий хватаю тетрадь, начав листать где-то с середины. Поднимаю ближе к лицу, чтобы что-то разглядеть. Только каракули, жесткое давление карандашом на листы бумаги. Нет сомнений, Дилан выводит это с особыми эмоциями. Сильными и наверняка негативными.
Переворачиваю страницу. И опять те же каракули, но теперь могу различить
буквы. Они кривые, косые, смешиваются с хаотично выведенными линиями, путаются среди черноты, но мне удается собрать буквы в одно слово.От которого бросает в холод.
— Умри? — шепчу губами, нервно заморгав и сощурив веки. — Что значит «умри»? В каком… — замолкаю, хмуря брови, и переворачиваю страницу, затем в голову приходит правильная идея — открыть самый последний исписанный разворот. Если О’Брайен таким образом избавляется от эмоций внутри себя, то… Должны быть записи за последние несколько дней, так ведь? Думаю, я просто себя накручиваю, но, находя последние страницы, все сомнения испаряются.
Не желаю забивать голову мыслями. Не желаю изучать и проникаться каждым криво написанным словом. Здесь нет каракуль. Здесь только фразы, все они перемешены между собой, путают меня, правда, я еще достаточно собрана морально, чтобы распутать несколько клубочков.
«УМРИ», «СДОХНИ», «Я НЕ ПОНИМАЮ», «МНЕ СКУЧНО ЖИТЬ», «Я НЕ ХОЧУ УМИРАТЬ», «УБЕЙ СЕБЯ», «ПРОИГРАЛ ЖИЗНЬ», «УРОД», «БЕСТОЛКОВЫЙ», «НЕУДАЧНИК», «ОТБРОС», «ТЕПЛО», «ХОЛОД», «Я ЗДЕСЬ», «ЕЩЕ ЖИВ», «КТО-НИБУДЬ»… Слишком много. В одном. Всё перемешано. И чем дольше занимаюсь изучением написанного, тем сильнее пронизываю саму себя в самое сердце. Проникаюсь каждым словом, каждой буквой, ведь, черт возьми, они все выведены с такими эмоциями, словно парень желал избавиться от дерьма внутри. От всего дерьма. Я… Не могу правильно выразиться. То, как жестко выведена каждая буква… «Картина» в целом вызывает у меня приступ удушья.
Переворачиваю страницу вперед. Не замечаю сразу, что данный разворот — не последний. Следующий лист почти чистый. На нем написано лишь короткое: «УЙДИ ИЗ МЕНЯ».
Уйди. Из. Меня. Именно это вонзается в разум. Самая необычная фраза из всех, здесь написанных. Что она вообще означает? Кто должен уйти? В каком смысле «уйти»? Что…
Шаги.
Матерь Божья.
Тяжелое шарканье.
Господи.
Бросаю тетрадь на тумбу, схватив лейку, и кидаюсь к двери, застыв с коликами в животе, ведь ручка наклоняется, а, значит, он за ней. Охота грызть ногти. В голове рождается безумная идея выбраться через окно, но не успеваю даже пропустить данную мысль через весь мозговой спектр, отскочив к столу.
Дверь открывается. Тусклый свет со стороны коридора касается моего лица. И меня прожигает. Дилан останавливается на пороге, взглядом вонзается мне в лицо, видимо, не сразу поверив. Брови хмурит. Черт, кажется, он выходил, чтобы умыться, а не принять цельный душ. Но холодная вода не помогла ему: всё такой же бледный, такой же озлобленный. Такой же пьяный.
— Что ты… — язык заплетается. — Здесь делаешь? — пошатывается, с недоверием озирая комнату, а страх перекрывает мне глотку, не давая собраться и ответить уверенно:
— Я-я… — поднимаю лейку. — Воспользовалась моментом и… — нет, надо уходить. И поскорее, неважно, что он подумает, мне необходимо уйти подальше. Сжимаю ручку лейки, опустив голову ниже, и с опаской быстро перебираю ногами, надеясь оказаться по ту сторону порога. Чем ближе подхожу к парню, тем сильнее ощущаю запах алкоголя. И меня это пугает.
Резкий хлопок — и помещение погрязло в убивающей сознание темноте. Замираю на месте, вскинув голову, на О’Брайена смотрю широко распахнутыми глазами, ощущая себя при этом загнанным в ловушку кроликом, который рвется против змеи-удава. Дилан прижимает ладонь к поверхности двери, отталкиваясь с её помощью, чтобы сделать шаг ко мне:
— Странно, что все верят тебе, — с противным ядом приближается, заставляя сутулить спину, прижав лейку к груди, словно барьер между мной и парнем. Ноги подкашиваются. Еле держу равновесие, пытаясь, правда, пытаясь говорить в ответ, но только сбиваю сердцебиение в груди.
— Ты совсем не умеешь лгать, — Дилан стучит костяшками по своему бедру, каждый медленный шаг приближает его ко мне. И все мое тело пронзает возможная угроза, но ей не под силу лишить меня способности отступать, так что продолжаю пятиться спиной, не спуская напуганных глаз с парня.