Щвейцар
Шрифт:
Один лишь Хуан в силу человеческой привычки не ложился спать раньше полуночи, прохаживался вокруг лежащей груды тел, разглядывая их. Медведь в центре напоминал громадное брюхо; обезьяна в верхней части сжалась в комок и смахивала на огромную черную голову; змея, вытянувшаяся вдоль медведя, обозначила верхние конечности, в то время как чихуахуа, разместившиеся по обе стороны нижней части туловища медведя, выступали в роли нижних конечностей, а к ним в свою очередь пристроились черепахи, вроде как ступни образовавшейся диковинной фигуры. Наш швейцар еще раз окинул кучу взглядом и с некоторым страхом убедился в том, что в ней и правда вырисовывались очертания огромного человека.
К нему подошла Клеопатра, — она отдыхала, прислонившись к стволу дерева и увидела Хуана с выражением тревоги на лице.
— Не бойся, — успокоила она его, кивнув на кучу, — так только кажется. — И не говоря больше ничего, вернулась к дереву, закрыла глаза и задремала стоя, как всегда.
Две недели спустя караван переправился
После сорока девяти дней пути, 23 июня 1991 года, они добрались до берега Тихого океана.
Хуан взялся отпустить рыбок на волю. Все животные (даже кролик) прыгали вокруг швейцара, который, держа аквариум над головой, зашел по колено в воду. Он торжественно вылил содержимое аквариума в океан. Обе золотые рыбки тотчас же исчезли в глубине, а затем, вильнув хвостом, три раза выныривали на поверхность, на радостях брызгая соленой пеной на лицо Хуана.
По окончании церемонии Клеопатра, стоя на кромке берега, чтобы рыбы могли ее услышать, объявила о своем решении покинуть группу. Новость ошеломила всех. Кролик, подпрыгнув с коротким вскриком, свалился в обморок, и черепахам пришлось окунуть его в волны, чтобы бедняга очухался (и испугался еще пуще).
Решение Клеопатры было окончательным и бесповоротным и основывалось на том, как она объяснила, что отныне надобность в ее присутствии отпадала, поскольку они добрались до моря. Теперь им оставалось только продолжить путь вдоль берега — по морю или по воздуху, пока не выйдут к горе.
— Если я отправлюсь с вами, нас всех поймают, — добавила она. — Нетрудно догадаться, что те, кто воображают себя моими хозяевами, меня разыскивают, и если они найдут меня, найдут и вас. Одной мне спрятаться легче. Что касается тебя, — тут царственная собака обратилась к швейцару, который тоже пребывал в растерянности, — ты уже знаешь, что твое место рядом с ними. Постарайся выучиться их языку, который гораздо красивее, древнее и универсальнее человеческого. Тебе не составит труда им овладеть: я видела, как ты практиковался, возможно, даже не замечая. Как только завершится этот этап обучения, ты будешь готов к усвоению языка деревьев, камней и даже вещей, что весьма важно, поскольку однажды тебе предстоит выступить переводчиком между ними и человеком. Ты должен знать, — тут собака понизила голос, словно желая, чтобы сказанное ею осталось строго между ними, — что даже самые мелкие предметы или «вещи», как их называет человек, постоянно выходят за рамки предполагаемого положения «вещи». Когда ты жил в городе, разве не случалось так, что практически у тебя на глазах вдруг исчезали ножницы, спички, ключи от дома, зубная щетка, таблетки аспирина или какой-либо другой предмет, а затем ты находил их в самых неожиданных местах или у себя под носом? Слушай внимательно: дело не в том, что ты положил их не на место, а в том, что они путешествовали. Подобное происходит испокон веков, но человеку не дано это заметить. Вещи тоже попадают в неволю, как попали мы. Однако при малейшей возможности стараются хоть на время улизнуть. Стоит только уронить на пол какой-нибудь предмет — таблетку, монету, как — обрати внимание — он норовит поскорее закатиться за ножку стола или под кровать. Однажды, — продолжила Клеопатра в полный голос, словно осознав, что ей нечего скрывать от остальных, — все вещи, механизмы и предметы обретут независимость, которая является неотъемлемой частью их натуры и дремлет в каком-то уголке их кажущейся бессознательности. И тогда эти предметы, которые человек называет «неодушевленными», нарушат человеческие установления и будут действовать на свой страх и риск, то есть руководствуясь законами свободы, а, значит, неповиновения. Свершится всеобщая революция. Камни будут подпрыгивать и разбивать головы прохожим, вилки наловчатся выкалывать глаза едокам, ожерелья удушат дам прямо во время приема, а зубочистки пронзят языки тех, кто ими пользуется, в то время как лестницы будут пятится, чтобы не позволить кому-либо на них ступить. Кто сможет помешать самовозгоранию библиотеки-самоубийцы, самовзрыванию стеклянного стакана, самоотделению частей самолета во время полета или решению корабля отправиться на дно моря со всеми пассажирами и экипажем на борту? Возможно, как раз перед вами и в первую очередь перед тобой, — уточнила собака, пристально глядя на Хуана, — встанет задача разбудить дремлющие инстинкты вещей, но вначале вам нужно найти место, где никто вам не будет мешать… А теперь я ухожу.
— Я полагаю, — робко заметил кролик, — наверняка существует способ, чтобы ты, оставаясь незамеченной, находилась среди нас или даже среди людей. Тебе нужно перекрасить волосы в другой цвет. Я вот тут пересек пустыню со своей фиолетовой шкурой, и ко мне не подошел поздороваться ни один кролик, а волки, вопреки правилам, даже не думали за мной охотиться.
— Дело не в том, что тебя не узнали, а в том, что любому будет неловко приветствовать и даже есть существо с таким цветом волос, как у тебя, и который, к счастью, уже сходит, — язвительно заметила крыса.
— Фиолетовый не подойдет вам для маскировки, — осторожно
высказался медведь, обращаясь к Клеопатре, — зато белый, являющийся моим естественным цветом, и я скоро вновь его обрету, белый, говорю вам, — это воистину благородный цвет, который никто не осмелился бы запачкать.— Никто? Не смеши меня! — возразил попугай. — Да чуть ли не полмира рядится в белые шкуры медведя и любого другого животного этого цвета. К тому же белый — отвратительный цвет, на котором заметно любое пятно. Если Клеопатра намерена замаскироваться, ей нужен наряд из перьев; понадобится много-много перьев разных цветов, чтобы слиться с пейзажем. Я даже готов поделиться своими.
— Прекратите, — остановила всех собака. — Я прекрасно справлюсь со всем, не отрекаясь от собственного цвета.
— Не иначе, как ей хочется вернуться в город, чтобы слушать Баха, — вкрадчиво съязвила кошка.
— Может, и так, — ответила Клеопатра. И ее огромные загадочные фиалковые глаза оглядели всю группу. Затем, покинув берег, она легкой рысцой припустила к ближайшему лесу. И хотя она двигалась как всегда, швейцару почудилось, что он уловил в ее движениях какую-то грусть.
— Ей не выжить в одиночку, — проронила одна из пяти чихуахуа, прыгая вокруг Хуана. — Слишком уж аристократичное животное.
— Много ты знаешь! — прервала ее белка. — Я тоже из благородных, а вот пересекла же континент, передвигаясь прыжками.
— Вы только послушайте! Она — из благородных! — взвизгнула кошка. — Послушай, милая, похоже, ты забыла, что ты всего лишь грызун.
— А что тут такого? — спросила крыса, которая приняла замечание на свой счет и встала на сторону белки.
Коротая время в подобного рода перепалках, беглецы, положившись на сверхчутье змеи и советы черепахи, которая время от времени заплывала в море и приносила известия от золотых рыбок, корректирующих маршрут со стороны моря, продолжали свой путь и на другой день уже прибыли в Сан-Диего.
Неизвестно, то ли в силу таинственных и властных приказов, раздаваемых Клеопатрой, то ли по причине того, что продвижение группы вызвало новую миграционную волну, к ним постоянно присоединялись все новые группы птиц, зверей и самых разных живых существ.
Из ближайших лесов приходили одичавшие собаки, боа, новорожденные лисята, олени, хутии, хорьки, альпака, рыси, скунсы и бизоны. По равнине, издавая глухой грохот, двигались сотни буйволов. Из болот выскакивали целыми полчищами лягушки, тритоны, раки, крокодилы, нутрии, лебеди и жабы. Из каменистых урочищ появлялись ящерицы, скорпионы, игуаны, эчерис, саламандры, перепелки, сколопендры, филлоксеры и тли. Небо затянулось одной сплошной тучей, образованной ордой летающих насекомых, а море кишело косяками тунца, тюленей, акул включая небольшие отряды сардин, ежей, дельфинов, осетров и еще тысячу разных существ, обитающих в воде, среди которых выделялась пара золотых рыбок, которые под влиянием учения их бывшего хозяина, сеньора Локпеса, перемещались то коснувшись ртом хвоста морского конька, то усов морской свиньи, то плавников лямбруса. С деревьев сыпался воздушный десант: жуки, тарантулы, гусеницы, ужи, синие мухи, сверчки, летучие мыши, кузнечики, саранча, улитки и стрекозы. Затем появилось целое стадо странных животных, имевших три лапы, но они пользовались только двумя, а третья отдыхала, с одним глазом на лбу, другим — на хвосте. Иногда они двигались, описывая большой круг. Говорят, их название — бобадилья, [22] они с энтузиазмом присоединились к процессии. Тараканы, пересмешники, грифы, жаворонки, орлы, воробьи, комары, пеликаны, бабочки, филины, дикие и домашние куры, фламинго, чайки, колибри, кукушки, альбатросы и мошки пополнили воздушное сопровождение. Немного погодя в шествие влились дрозды, бараны, дикие ослы, птицы-носороги, кабаны, морские львы, шмели, черви, утки, буревестники, броненосцы и авдотки. На следующем отрезке пути с дружным воем к компании присоединились волки. За ними — пеликаны. В ущелье нетерпеливо дожидались коровы. На равнине, взбивая пыль, ворвались в общее движение лошади.
22
В наших интересах внести уточнение о том, что даже те члены нашего влиятельного сообщества, которые, являясь опытнейшими разведчиками, участвовали в исходе, замаскировавшись под животных, и вели наблюдение, не смогли определить, к какому семейству относятся указанные животные. Подозреваем, что скорее всего они являются неизвестным изобретением покойного сеньора Скириуса.
Зрелище было впечатляющее, если наблюдать издали (но в хороший бинокль, как сделали мы): число участников беспрестанно увеличивалось, хотя, случалось (это неизбежно!), одни животные поедали других. Процессия передвигалась как хорошо отлаженный механизм. Самые медлительные использовали самых быстрых в качестве средств передвижения. Улитки прилепились, как репьи, к панцирям черепах, которые в свою очередь, выбившись из сил, бросались в воду и проделывали часть пути на хребте какой-нибудь рыбины. Уставшие жаворонки путешествовали на крокодилах, болтливые попугаи садились верхом на разгоряченных коней. Даже Хуан, который уже превосходно объяснялся с животными на их собственном языке, ехал иногда на спине какой-нибудь альпака, дикой собаки и даже ласки, источавшей тошнотворный запах.