Щвейцар

Вместе с тем психиатры решили продолжить то, что они назвали «животным экспериментом над клиническим субъектом» и, хотя у них не представлялось возможности привезти зверей в клинику, они воспользовались записями звуков, издаваемых самыми различными животными. Терапевтический сеанс заключался в том, что швейцара усаживали на стул посреди белого зала, в котором начисто отсутствовали какие-либо предметы, если не считать проводов и других устройств, подключенных к голове пациента и к монитору. Затем в герметически закрытой комнате начинала звучать всевозможная зоологическая тарабарщина. Трели, свист, лай, мяуканье, фырканье, блеянье, жужжание — животные звуки заполняли все пространство, превращая его в настоящие джунгли. Сеансы проходили интенсивно, и на экране возникали тысячи линий, которые тщательно изучались психиатрами.

Иногда во время бредовой звуковой фауны (поскольку ржанию андалузского жеребца предшествовал хрип умирающего кита, пение флоридского пересмешника сменялось стонами гренландского моржа, а затем криками шести австралийских кенгуру во время спаривания) наш швейцар уносился мыслями так далеко, что его путешествие становилось еще одной реальностью в калейдоскопе реальностей, который представляла собой его жизнь. Так Хуан возвращался в прошлое. И что же находил там? Находил самого себя, худого юнца, пытающегося войти в родительский дом, дверь которого закрыта изнутри на щеколду, поскольку как раз в тот день его отец всяческими правдами-неправдами достал свинину, а Хуана, сына, не допустили на ужин. Прильнув к двери, рядом с засовом, он слышал, как отец и мать, со всей силой страсти предавались жеванию. Оставалось лишь ждать, когда они закончат трапезу, чтобы войти в дом и кинуться поспать, или вернуться на улицу под прицелы бдительных взглядов, где рискуешь нарваться на неприятности, потому что ты молод и вдобавок длинноволос — Хуан невольно бросал вызов, отказываясь стричь волосы. Еще дальше, еще дальше (теперь в кабинете ухали антильские филины, и одновременно мычал канадский зебу), еще дальше в прошлое, которое для нас всегда настоящее, можно увидеть, вот он, ребенок, желающий уснуть между ног матери, притиснуться как можно ближе, ближе, а она его бьет… Вперед, все дальше (рыкает лев, и ему вторит крохотная пичуга), в глубь того времени, того прошлого, которого для нас нет, поскольку, хотим мы или нет, мы так и живем в нем, Хуан в отчаянии мечется по берегам своей отчизны — они неусыпно охраняются, — приглядываясь, осторожно стараясь разведать, как можно переплыть море, и представляет, как он летит на огромном голубом воздушном шаре (он собирается надуть его прямо на крыше многоквартирного дома, в котором живет), взмывающем в небо раз и навсегда. Тогда он, наконец, выберется из мест, где все детство и отрочество, вся жизнь на поверку оказалась провалившейся попыткой найти себя в чем-то ином, нежели трудовой лагерь, обязательная военная служба, обязательное дежурство, обязательное заседание, собрание, митинг общественности, обязательная неукоснительная явка. На подобную чепуху он растратил свое единственное богатство, так и не успев им воспользоваться, — свою быстротечную, а потому-то чудесную юность. «Но я ищу, но я ищу, но я чувствую, но я кричу, — тут он начинал говорить все громче, и его голос смешивался с воплями красного ара из Центральной Америки и блеяньем сицилийской козы, — я кричу посреди моря, посреди поля, под водой, бредя по раскаленной набережной, над деревьями или в потоке машин, внутри поезда или под снегом, или над пальмовой рощей, или на песке, сорок дней и ночей открывая и закрывая дверь, я ищу выход. И тогда посмотрим, тогда увидим лошадей и слонов, увидим небеса и балконы, толчею, лианы и пустыни и рака на Луне…». Психиатры все чаще устало переглядывались, абсолютно уверенные в том, что безумие швейцара полное и необъяснимое. Однако, в конце концов, они прибегли к своего рода профессиональной уловке, — разве не загадочен любой случай безумия? На том и закончили сеанс, заглушив на время свою портативную сельву.

Впрочем, нам-то некоторые пассажи речи Хуана — справедливости ради следует отметить — отчасти ясны. Он говорил о необходимости, для нас неизбежной, вернуться в наш мир (необходимость, которую щебетанье, трели, вопли и пение делали несколько более ощутимой). Даже мы, несмотря на многолетнее отсутствие, не перестаем каждую минуту думать о возможном возвращении. Порой кажется, что мы улавливаем или же до нас доходят известия, несомненно обманчивые, о том мире, который мы покинули, в то время как он тонул. Старый друг только что ушел из жизни при неясных обстоятельствах, дальний родственник (заклятый враг) попал в опалу, тот, кого мы ненавидели, теперь заслуживает нашей жалости. Однако все это, хотя и настигает нас, как повторный приступ, мы видим будто сквозь густой туман, который, стоит нам выздороветь, вернуться сюда, где мы живем уже несколько лет, мешает нам понять, существовало ли все пережитое включая самый ад или оно было наваждением, которое мы не в силах забыть и которое постепенно теряет очертания. Даже голоса тех, кто там нас любит, и аплодисменты тех, кто предает, и треск пулемета и предсмертные хрипы тех, кто там погибает, становятся еле различимыми, словно густая пелена отделяет нас от того места, где некогда мы были собой, потому что страдали. А теперь мы боремся за выживание и не являемся собой, потому что не мечтаем. И вот мы снова здесь, в автоматизированном грохоте жизни, которая идет своим чередом, и в которую мы не вписываемся. Костюм, галстук, дипломат, авто, bill (пардон, счет или чек), офис, однако в душе — никогда не исчезающее желание совершить путешествие на юг, на юг, на юг, к самому краю, где граница проходит уже вплотную с кошмаром.

38

Как только Клеопатра увидела карету «скорой помощи» с санитарами-дзюдоистами, она сразу же догадалась, что Хуана отвезут в психлечебницу, и приказала голубю, белке и крысе отправиться вслед за машиной. Следует пояснить, что с момента отсутствия швейцара собака отставила человеческий язык в сторону и в общении с остальными животными вернулась, как бы мы могли выразиться, к «традиционным методам». Тем не менее нам не составляло труда установить, какой приказ она отдала. Упомянутые животные не только проследовали за машиной до самой психиатрической больницы — громады, примыкающей к госпиталю Бельвю, — но еще и разузнали (как и мы), в какую именно палату определили пациента и какому лечению его подвергают. Следуя указанию Клеопатры, животные практически ежедневно навещали швейцара незаметно для него, а затем докладывали собаке, в каком состоянии он находился.

Похоже, как голубю, так и белке и даже крысе страшно нравилось карабкаться или взлетать на карниз высокого окна, за которым находился швейцар, и вести за ним наблюдение либо через стекло, либо притаившись среди ветвей. Мы даже располагаем фотографиями этих животных, увлеченных своим делом. Однако, несмотря на воодушевление, которое вызывало у них близкое соседство со швейцаром, они ни разу с ним не заговорили — ни на человеческом, ни вообще на каком-либо языке. Судя по всему, задача троицы состояла в том, чтобы вести наблюдение и сообщать об увиденном Клеопатре, по возможности не причиняя лишних неприятностей Хуану, тем более что он уже нажил их предостаточно. Информация, которую получала Клеопатра от посланных животных, была та же самая, что пополнила и наше досье.

«Магнетическое чревовещательство» швейцара самые что ни на есть знающие психиатры объявили «следствием необычной хронической шизофрении».

Очутившись в лечебнице, как казалось, навеки запертым в ее стенах, Хуан общался или попытался общаться кое с кем из находившихся там больных. Вот перед нами истории их болезни за номерами. Мы говорим о «номерах», а не «именах», поскольку при поступлении в больницу больному присваивается номер, который проштамповывается на его униформе. Таким образом, наш швейцар перестал называться Хуаном и должен теперь откликаться на номер 23666017.

Среди пациентов, с которыми Хуану (то есть, номеру 23666017) довелось общаться, у нас значится номер 26506, принадлежащий больному, питавшему в силу таинственного умственного расстройства, страсть к экскрементам. Диву можно было даваться при виде того, как этот субъект с нетерпением ждал, когда наступит время справлять нужду, с тем чтобы обмазать все тело фекалиями. Наш швейцар пытался, если только позволяла доза лекарств, которыми его ежедневно пичкали, втолковать умалишенному, что подобное поведение не является решением, или, как он выражался, «выходом» из положения. Другой номер 243722 был молодым и даже приятным на вид негром, страдавшим манией без конца прилюдно снимать штаны и демонстрировать задницу. По какой-то причине, которую мы не можем взять в толк, Хуан оказался его излюбленной мишенью для выставленных напоказ ягодиц; так что где бы номер 23666017 ни находился, номер 243722 разворачивал в этом направлении свой зад. Номер 33038 оказался старухой, одержимой манией резать себе вены, вследствие чего ее руки были сплошь покрыты шрамами и почти все время забинтованы. Номер 160014 был кубинцем лет шестидесяти, который, как и наш швейцар, прибыл в страну в 1980 году через Мариэль. С корабля он чуть не сразу попал в больницу, поскольку отказывался есть и жил на искусственном и принудительном кормлении: пищу силой впихивали в него несколько санитаров. Странность в данном случае заключалась в том, что он неизменно являлся в столовую в положенное время, брал еду, которую ему давали, и прятал ее в полиэтиленовом пакете под кроватью. Время от времени у него там образовывался целый склад продуктов, которые он не ел, и служащие выбрасывали их в мусор. Когда это происходило, номер 160014 впадал в буйство, и ничего не оставалось, как надевать на него смирительную рубашку. Иногда Хуан тоже сгребал свою порцию в полиэтиленовый пакет и отдавал соотечественнику, который, глядя на него с подозрением, прятал пакет под кроватью, не говоря ни слова. Другой пациент, скорее пациентка с которой Хуан попытался подружиться, числилась под номером 40001. Пятидесятипятилетней сеньоре все время хотелось запихнуть себе во влагалище любой твердый предмет, попадавшийся ей под руку включая вилки и ножи, которые внезапно исчезали с общего стола. Номер 322289, «профессор», уверял нашего швейцара, что вся их психбольница — не что иное, как корабль, застрявший в данном месте по техническим причинам, и который он, благодаря своим изысканиям, вот-вот отправит дальше. Когда корабль отчалит, уверял сумасшедший Хуана, со всеми нашими проблемами будет покончено. Иногда Хуан работал на общее дело, помогая рвать больничные простыни на длинные полосы, которые являлись, по словам «профессора», необходимым материалом для запуска корабля. Разумеется, Хуан не верил ни одному слову бедолаги, но помогал ему, ради того чтобы хоть изредка вставить в пространные научные рассуждения помешанного фразу, которая, как он считал, подтолкнет того в нужном направлении.

Номера 20190 и 25177 болели эксгибиционизмом. Не проходило и дня, чтобы они не попытались привлечь к себе внимание самыми неожиданными способами, начиная с хождения кверху ногами и кончая отрезанием уха или начиная с раздевания догола в помещении для посетителей и кончая поджогом во время умывания. Номера 20190 и 25177 принадлежали двум молодым людям, абсолютно не примечательного вида, низеньким, наполовину лысым и толстеньким, которых никто никогда не принимал всерьез. Очень часто приходилось завязывать им рты по ночам, поскольку они не давали спать остальным пациентам, которые жаловались на то, что слышат странные звуки. Весьма сходным с эксгибиционизмом заболеванием страдал номер 19681, которого больные окрестили «проповедником». Человек лет сорока пяти, помимо того что категорически не желал мыться, произносил нескончаемые и бессвязные речи, толчком к которым всегда служило случайно услышанное слово, являвшееся основой авторского выступления. Он неизменно ухитрялся выстраивать на нем обширнейшую и страстную речь, по завершении которой многочисленные слушатели из числа больных и даже кое-кого из санитаров аплодировали. Доктора не знали, как и подступиться к такому пациенту с какой-либо терапией, поскольку стоило им только произнести «добрый день», как больной закатывал длинную речь о слове «день», изобилующую цитатами на латыни и на французском, местами отмеченную несомненным блеском и связностью, но потом его заносило в непроходимые дебри, а случалось, что он завершал выступление ржанием или странным подвыванием. А что сказать о номере 23700407, одном из тех, кто совсем недавно поступил в больницу, несомненно, кубинце, который только и делал, что повторял слово «какарахикара», [21] не имеющее перевода на английский? Кто знает, какое загадочное и неуловимое значение подыскивал ему сей молодой человек? Несколько раз — шесть, по нашим подсчетам, — Хуан подходил к нему и вместо приветствия говорил ему «какарахикара». «Какарахикара»? — с изумлением переспрашивал номер 23700407. «Какарахикара», — дружелюбным тоном подтверждал Хуан, пытаясь установить что-то вроде взаимопонимания. «Какарахикара», — в ужасе кричал тогда номер 23700407 и забивался в угол, тут же принимаясь тихо и с отдаленной нежностью повторять «Какарахикара» на все лады, которые только доступны человеческому голосу…

21

Во время войны за независимость 1895–1898 годов кубинская Освободительная армия под руководством А. Масео одержала победу над испанскими войсками в местечке Какарахикара (1896 г.). Кроме того, сторонники независимости, жившие в то время в эмиграции в Нью-Йорке, издавали сатирическое приложение к газете «Патриа», которое в честь этой победы носило название «Какарахикара».

Пациентка, свихнувшаяся на почве материнства (в них никогда нет недостатка в психбольницах), значилась под номером 869981; у этой растрепанной женщины лет шестидесяти никак не удавалось отобрать тряпичную куклу, которую она беспрестанно баюкала. Странность (для психиатров) данного случая заключалась в том, что сеньора имела двенадцать детей, которых она отказывалась видеть, когда они приходили ее навестить, и предпочитала лежать в постели, разговаривая со своей куклой. Однако если многие из случаев безумия проявлялись, скажем так, в форме болтовни, то были и другие больные, полностью ушедшие в себя. Один из них, номер 399112, никогда, насколько известно, не произносил ни слова. Одержимый манией молчания, бедняга зажимал уши руками и корчился, словно от сильной боли, когда при нем кто-то разговаривал. Как-то раз Хуан обнаружил его почти задохнувшимся в постели, поскольку, чтобы не слышать очередное выступление номера 23700407, он сунул голову под дюжину подушек, а на них еще набросил несколько тюфячков. В довершение на сделанном им мягком помосте голышом отплясывали номер 20190 и 25177, а молодой кубинец сокрушенно верещал «Какарахикара!». Последнего из сумасшедших, с кем наш швейцар попытался завести что-то вроде разговора, называли «распятый», и он имел номер 281033. На вид изможденный человек (иногда он оставлял там, где проходил, пятно крови) неопределенного возраста и с заострившимся лицом неоднократно предпринимал попытку распять самого себя, и однажды ему это удалось. Администрации так и осталось неизвестно, каким именно образом (по нашим сведениям, через больного по имени Хайме), номер 281033 раздобыл пару досок, молоток и несколько гвоздей, и однажды утром его обнаружили совершенно распятым. Проведенное среди пациентов и персонала расследование показало, что ни на теле, ни на досках не обнаружили никаких отпечатков, кроме тех, которые оставил сам распятый. Номер 281033 собственноручно соорудил крест. Прежде чем прибивать его к стене, он предварительно забил гвоздь в правый конец доски, так, чтобы острие выходило наружу. Затем прибил обе ноги и левую руку, а другой рукой сильно дернул назад, пока выходящее наружу острие гвоздя не пробило ему запястье. Именно швейцар обнаружил «распятого», который, конечно же, тихо стонал. Его талию опоясывало больничное полотенце, а кровь заливала его конечности и крест. Швейцар позвал дежурных санитаров, которые (вероятно, потому что случай произошел на рассвете) появились больше часа спустя. Ожидая их, Хуан сдернул полотенце с пояса «распятого», чтобы отереть им раны. Тогда-то он и обнаружил, что у «распятого» между ног женский половой орган, который тоже кровоточит. Судя по всему, «распятый» оказался трансвеститом, которому не повезло во время операции, поскольку ему неправильно проделали отверстие. Больше всего швейцара (и даже нас самих) поразило, что данный пациент не обнаруживал ни малейших признаков женоподобия и не проявлял интереса к сексуальным отношениям. Теперь-то до швейцара дошло, откуда брались пятна крови, оставляемые больным.

Несмотря на все усилия Хуана пообщаться с описанными персонажами, они не проявили никакого (или почти никакого) интереса к тому, что он им говорил. Причина весьма проста: безумие, — вероятно, единственное состояние человека, в котором он не нуждается ни в чьих советах.

Судя по всему, вследствие неудачных попыток сдружиться с лежащими с ним больными, а также сеансов «акустической терапии», которым его подвергали, и приема таблеток в невероятных количествах, Хуан со временем погрузился почти в летальный сон. Он передвигался, еле волоча ноги, спал по двенадцать, а то и пятнадцать часов в сутки и тоже дошел до того, что уже днями, а то и неделями не произносил ни слова, и даже как-то само собой перестал вести свои тайные заметки. Он весьма ощутимо располнел, его кожа некогда приятного смуглого цвета, вероятно, из-за сидения взаперти и питания становилась все бледнее и прозрачнее. Только одна черта в его облике оставалась неизменной: отблеск неизбывной печали, который порой сквозил в его взгляде. Отблеск, который уловили голубь, белка и крыса, ежедневно кружившие вокруг больницы.

Прежде чем перейти к изложению заключительных событий, заметим во имя правды, что несколько раз мы обходными путями пытались улучшить санитарные условия Хуана в психбольнице. Мы организовали ему доставку еды лучшего качества, чем та, которой его кормили в больнице, а также книг и предметов личного пользования. Когда же мы узнали, что, поскольку в состоянии пациента не отмечалось никаких улучшений, администрация приняла решение перевести его в интернат для безнадежных психических больных (больницу-тюрьму с запираемыми камерами на севере штата Нью-Йорк), мы начали пробивать по инстанциям что-то вроде «прошения о помиловании». А одна из социальных работниц нашего сообщества даже навестила Хуана.