Сдаёшься?

Второй санитар(приглушенно). Вы не волнуйтесь, больной, сейчас враз увезем, и полный порядочек. Санитаров у нас не хватает — вот уже третью неделю без выходных работаю, а он у нас новенький — только сегодня приступил.

Первый санитар(приглушенно). А что мертвяк… мертвяк, он никому не помеха. Он тихий. Я вот прежде но ночам на машине «скорой помощи» в бригаде ездил — так там все в полнейшем ажуре, если без сознания или уже мертвяк попадется, а то вот как объявит диспетчер по селектору вызов и прибавит: «Осторожно, пес с башкой!» так мурашки у всех по коже.

Аркадий. А что, разве «скорая» и бешеных собак забирает?

Первый санитар(тихо смеется). Да нет, я не про то. Мы так на «скорой» пьяных с травмой называем. Ну и силищи в таком появляется, ну и буйства! Одна агрессия — и никаких других мыслей. К такому надо уметь и подойти, осторожно надо, только со спины подходить. И сразу хомута заделать.

Николай Тимофеевич. Это как же? Как лошади хомут на шею, что ли?

Первый санитар(приглушенно смеется). Да нет, я не про то. Заделать хомута — это значит рукой его надо сзади за шею обнять и надавить легонько — на сонную артерию надавить. Наступает кратковременное удушье, тут его поднять надо, в машину «скорой» отнести и между сиденьями положить, чтобы двинуться не смог, когда очухается.

Николай Тимофеевич. Слыхал, брат Аркаша?! «Пес с башкой!» «Хомута заделать!» Прямо ветеринары! И это ведь медицинский персонал говорит про больного человека, с травмой. А кругом вопим — гуманизм, гуманизм! Все человеку, все для человека! Везде и повсюду у нас одни лишь слова. Одни слова! Тьфу!

Второй санитар. Вы потише, больной, спят все кругом!

Николай Тимофеевич. А как тут тише? Он что же, этот сопляк, не знает, что больной человек есть больной человек, мало что выпил! К нему надо помягче, с деликатностью подойти!

Первый санитар. Я и сам прежде так думал, когда пришел. Злился на всех, кто мне что да как объяснить старался, думал — кругом одни звери. А как один раз сам на настоящего «пса с башкой» нарвался, так враз от деликатности отучился. Вызвал, значит, нашу бригаду диспетчер по адресу к телефонной будке. Приезжаем — на улице никого, один человек стоит и руку вперед вытянул, а ладонь у него бритвой срезана и, как бифштекс, на ниточке болтается. И кровища, конечно кругом. Ну, пошли мы к нему. Напарник мой, как всегда, на всякий случай сзади его обошел, а я, как всегда, нормально иду — прямиком, поговорить, «обнюхать», значит, как у нас называется: надо, чтобы он слово сказал, — алкоголь ведь на выдохе, через легкие выделяется. Говорю я с ним, а он ни гу-гу, улыбается только грустно и головой на свою вытянутую руку кивает. Ну думаю, полный порядок. «Пройдемте, гражданин, к машине, — говорю вежливо, — поближе к свету, там вам врач квач наложит — вату с перекисью водорода, и в больницу отвезем — зашиваться». И деликатно его под руку. И вдруг он как отпрыгнет и как ни с того ни с сего со всей силы мне в зад ногой сапожищам врежет, полгода со сломанным позвоночником в больнице отвалялся — ни встать, ни сесть, чуть из медучилища не вылетел — врачи думали, что уже ходить не смогу. И полгода в гипсовом корсете. Недавно сняли. Вот. Это на «скорой» и называется деликатное обращение с больным человеком. А этот что, этот позвоночника уже никому не сломает. Я мертвяков люблю. И теперь в моргах работаю. Лежу себе среди них, голых и смирных, и конспект почитываю. Мертвяк — он спокойный. Тихий.

Николай Тимофеевич. Так в том-то и беда, дурья твоя башка, что тихий!

Первый санитар. Ну… вы не очень…

Второй санитар. Не волнуйтесь, больной.

Николай Тимофеевич. Тихий! Тут с минуты на минуту сам тихим заделаешься! Под стираной простынкой.

Аркадий. Успокойтесь, Николай Тимофеевич…

Второй санитар. Спать, больные, ложитесь. Рано еще.

Первый санитар. Так куда ж за пивом-то бегаете?

Второй санитар. А за угол, в универсам.

Первый санитар. Вот елки-моталки, еще только шесть…

Увозят носилки. Пауза. Слышно поскрипывание колесиков носилок и тяжелые удаляющиеся шаги с а н и т а р о в по коридору.

Николай Тимофеевич. Да… Не слыхать что-то петухов… А вот в сортире вода все льется… И откуда воды там столько? Прямо вечный двигатель какой-то… Вот, ей-ей, сбегу я завтра из больницы, разыщу в Ленинграде Элеонору Теплицкую и поеду с ней в деревню, где родился, коли перед смертью меня, дурака, простит. А то не слыхать мне больше петухов. И всей «Деревенской симфонии». Оффенбахера… (Плачет.)

Аркадий. Не надо, Николай Тимофеевич, может быть, она ошиблась… еще. Скоро врачи придут.

Пауза. Издали слышен голос м е д с е с т р ы: «Подъем, больные, подъем!» И сразу возникает веселая цыганская песня.

Николай Тимофеевич. А что, может быть, и ошиблась? Верно. Молодая ведь. Ты правда думаешь, что ошиблась?

Пауза.

Аркадий. Могла…

Цыганская песня и приближающийся голос м е д с е с т р ы: «Подъем, подъем, умываться!»

Николай Тимофеевич. Да нет. Она не ошиблась. Она мне в эти треклятые каверны пальцем так ткнула. «Каверны остались кавернами», — говорит. Эх, напрасная была моя жизнь? (Плачет.)

Аркадий(тихо). Не надо…

Пауза. Голос м е д с е с т р ы громче: «Подъем, умываться, умываться'» Слышно шарканье многих ног. Кто-то пробежал. Плеск. Слышны голоса.

— Опять этот Янко воет!

— С утра пораньше!

— Хорошо поет!

— Кто знает, что он там по-своему поет, может, одну похабщину!

— Ну и пускай похабщину! Тебе что, жалко, если человеку хочется?

— Ты утром транзистор слушал, как там «Тбилиси» — «Москва»?

— Кто проиграл-то?

— А обе.

— Да пошел ты… Я серьезно, ты же с утра…

Издалека голос м е д с е с т р ы: «Кумыс, кумыс, не забывайте кумыс, подходите, берите кумыс! Кто забыл выпить кумыс?» Н и к о л а й Т и м о ф е е в и ч плачет. Слышны голоса.

— Точно так и есть. Кумыс — это молоко козла.

— То-то и гадость.

— А я люблю.

— Ну, так пей за меня.

— Не-ет! Я, видать, свое за здоровье других уже отпил. Теперь надо и о своем позаботься. Это уж ты внукам завещай.

— Да иди ты, какие внуки, я ж молодой совсем!

— Ты погляди! А с лица не видать.

Издали голос м е д с е с т р ы: «Кому уколы до завтрака — в процедурный!» Опять голоса.

— А что, Сидоренко-то увезли?

— Послезавтра, в воскресенье, баба ему пирогов с мясом и яйцами опять натащит. Поди, не знает еще.

— Да… ему сейчас вроде бы пироги уже ни к чему. Он сам хороший пирог кой для кого. С мясом тоже и с яйцами.

Оба хохотнули. Голос другой м е д с е с т р ы, ближе: «Кому на очистительные клизмы? Проходите на клизмы!»

— Здоров!

— Смеешься? Какое тут здоровье?

— Ну вот, опять разнюнился. Тогда привет!

— Другое дело. Привет.

— Как почивали нынче?