Сдаёшься?

Николай Тимофеевич(не поворачиваясь). Мне теперь вставать вроде бы больше ни к чему — мне теперь надо привыкать навсегда лежать. Навечно.

Медсестра. Вставайте, Серьмягин, вставайте!

Лидия Алексеевна. Оставьте его, Нина. Пусть лежит. Сейчас он у нас сам как миленький на ноги вскочит. Ну, Серьмягин, могу вас обрадовать. Поздравляю вас и себя. Все в порядке у нас, Николай Тимофеевич. (Н и к о л а й Т и м о ф е е в и ч молчит.) Серьмягин, Николай Тимофеевич, вы слышите?

Николай Тимофеевич. У вас-то, наверное, все в порядке! Один человек плана по смертности не превысит — так что премии не лишится. Можете теперь от меня ничего не скрывать.

Лидия Алексеевна. Да что с вами, Серьмягин? Что я должна скрывать?

Николай Тимофеевич. Ничего. Я и без вас все знаю.

Лидия Алексеевна. Вот и прекрасно. Можно подумать, что вы не рады.

Николай Тимофеевич. Лидия Алексеевна, поздно, поздно передо мной комедию разыгрывать!

Лидия Алексеевна. Какую комедию? Так я, пожалуй, обижусь — это же редкая удача! (Н и к о л а й Т и м о ф е е в и ч молчит.) Так вы что, мне не верите? Нина, дайте мне, пожалуйста, историю болезни. Вот и снимок ваш здесь. (Берет снимок, идет к окну.) Подойдите сюда, Серьмягин. Посмотрите. Да встаньте же вы, наконец. (Н и к о л а й Т и м о ф е е в и ч неохотно встает и медленно подходит к ней.) Ну что, видите? Это же просто удача!

Николай Тимофеевич. Так вот же они, каверны, мне Люда в них пальцем ткнула и так сказала: каверны остались кавернами!

Лидия Алексеевна. Люда! Нет, это безобразие, товарищи! Люде надо объявить выговор! Ей же категорически — категорически! — запрещено расшифровывать больным снимки!

Врач-фтизиатр. Я поговорю с ней, Лидия Алексеевна.

Николай Тимофеевич(идет и ложится на кровать). Выговор ей мне теперь не поможет. Мне теперь уже ничего не поможет. Оставьте меня.

Лидия Алексеевна. Так ведь Зуева не видела вашего старого снимка, и потому она не может судить. Эти плотные пятна на снимке — рубцы зажившей обызвестковавшейся каверны. Отличить на снимке каверну от рубца не просто. Здесь еще имеет значение качество пленки. Но я-то уже здесь тридцать лет работаю, я-то ясно вижу, что это рубцы.

Николай Тимофеевич(садится). Черт… неужели мне… мне все-таки повезло?

Лидия Алексеевна(улыбаясь). Повезло.

Николай Тимофеевич. Значит, пронесло?

Врач-фтизиатр(улыбаясь). Значит, пронесло.

Николай Тимофеевич. А почему же сейчас РОЭ тридцать пять?

Лидия Алексеевна. И это знаете, Серьмягин! Ну, Нина! И что за любознательный больной!

Врач-фтизиатр. Этот анализ, Серьмягин, к нашей фтизиатрии прямого отношения не имеет. Со стороны легочной патологии у вас все анализы — норма. Может быть, у вас ОРЗ было, когда кровь брали, или воспаление миндалин…

Лидия Алексеевна. Ложитесь, я вам аппендикс пощупаю, на всякий случай.

Врач-фтизиатр. Не надо, Лидия Алексеевна. Вчерашний общий анализ крови — абсолютная норма, РОЭ — двенадцать. (Достает из папки и покалывает анализ.)

Николай Тимофеевич. Выходит, я уже совершенно здоров?

Лидия Алексеевна. Выходит, практически здоровы. Живите. Поздравляю вас!

Врач-фтизиатр. Только вам надо беречься.

Николай Тимофеевич. И значит, я могу идти домой?

Врач-фтизиатр. Хоть сейчас. Только перед уходом зайдите ко мне. Я дам вам несколько рекомендаций и назначу поддерживающие курсы на весну и на осень.

Лидия Алексеевна. А тебя, Аркаша, я попрошу после обхода зайти ко мне. Твой снимок сейчас профессор смотрит.

Врач-фтизиатр. Поздравляю вас, Серьмягин. И чтобы никогда не курить. Уважаемый профессор Эйнес говорил, что курить туберкулезнику — это все равно что ковырять рану ржавым гвоздем.

Медсестра. Поздравляю вас, Серьмягин.

Николай Тимофеевич. Спасибо, Ниночка! Вот что значит наша советская медицина — мертвяка на ноги поставила! Верно, браток Аркаша?

Аркадий. Верно.

Николай Тимофеевич. А между прочим, Ниночка, вы сегодня замечательно выглядите!

Медсестра(поправляя прическу). Разве? Спасибо.

Уходят. Пауза. Потом Н и к о л а й Т и м о ф е е в и ч как-то боком идет к двери.

Аркадий. Поздравляю вас, Николай Тимофеевич.

Николай Тимофеевич(хочет уйти). Спасибо.

Аркадий. Николай Тимофеевич, вы сейчас выписываетесь, а я, наверно, здесь еще проваляюсь. У меня к вам просьба — мне некого больше попросить: зайдите к ней в общежитие, я дам адрес дам, пусть хоть под окно придет, если сможет. Скажите, что я на нее только посмотреть очень хочу. Сейчас как раз восемь месяцев должно быть. Только вы не говорите, что вы из больницы, а то она испугается говорить с вами. Скажите ей, что я на нее не сержусь, что я знаю, как ей самой тяжело и какая она хорошая. И еще, я вам телефон один дам, это на работу, позовите Дралова, скажите, что вы от Аркадия, что конструкцию я упростил, на днях постараюсь переслать ему чертежи. И скажите ему, чтобы он жал на шефа до упора и что я уверен, что победа за нами. (Пауза.) Сейчас я вам адрес ее напишу и рабочий телефон Дралова. А потом уже пойду свой приговор выслушаю. (Пауза.) Вот куда только ручку задевал?

Николай Тимофеевич. Извини, живот что-то…

Быстро уходит. Снова возникает бесшабашная цыганская песня. Громкий голос м е д с е с т р ы издалека, который сначала приближается, потом удаляется: «Больные, проходите на поддувание в процедурный!»

А р к а д и й пишет, кладет листок на подушку Н и к о л а ю Т и м о ф е е в и ч у, причесывается и уходит.

Голос медсестры. В процедурный на поддувание! А ну поддуваться-надуваться!