Сдаёшься?
Шрифт:
— Если вы зайдете еще в один магазин — я упаду мертвым.
От неожиданности женщина вздрогнула и остановилась. Она узнала этот голос сразу. Словно давно слышала его часто и теперь лишь легко вспомнила. Наверное, оттого, что голос был не высоким, не низким, что не было никаких особенностей в выговоре фраз и букв; он, как зеленая ящерица в траве, незаметно подполз к женщине и остался с нею. В голосе не было слышно и иронии, какая конечно же заключалась в словах. Женщина поискала ответа, который смог бы отомстить мужчине за насмешливую уверенность слов, но обычный ответ, вроде такого: «Вас никто не просит за мной ходить», — показался ей пошлым и грубым, а фраза, вроде: «В один вам еще придется зайти, чтобы
Не обернувшись к мужчине и ничего не сказав, женщина сошла с тротуара и быстро пошла через проспект в месте, где не было перехода. Петляя в своре несущихся машин, вздрагивая от частых громких гудков и брани шоферов, она шла на другую сторону проспекта, туда, где над высокой кирпичной стеной — оградой — поднимались несколько выцветших сквозящих крон; под ними, наверное, все же есть тень, крашеная скамейка, тощий фонтанчик, там, в этой рваной тени.
Слева от ограды высилось громадное, в несколько десятков этажей, здание.
Широкие светлые полосы металлических перекрытий разделяли стеклянные этажи здания, и вся эта масса стекла и металла сияла на солнце белым огнем, словно плавилась и, должно быть, разогревала и без того обжигающий воздух, растапливала и без того уже мягкий асфальт.
Справа от здания, но не в ряду, а чуть в глубине и на пригорке, поросшем невысокой ровной травой, стояла церковка об одном куполе. Белые стены церковки нестерпимо сияли. Голубой купол церковки сливался с низким голубым небом, и золотой крест, распухший от солнца, повис в воздухе.
Женщина остановилась в стае машин — от белого сияния вокруг болело в висках, слепли глаза, — поискала темные очки в сумке, не нашла, наверное забыла дома, и опять, петляя среди машин, пошла к близким уже деревьям за оградой. Но тут представился ей сырой полумрак и прохлада внутри церковки, сохраняемая давней толстой кладкой стен, живой, дрожащий свет свечей перед печальными ликами икон, запах сгоревшего воска, лампадного масла, ладана, запах тлена и нафталина, исходящий от одежды молящихся старух, запах разрушения, запах вечности и покоя. Видела ли она это когда-то во сне или наяву — в детстве, или позже — в кино, или прочла об этом в книгах и только теперь так ясно представила, женщина не знала.
Она повернулась среди несущихся машин и пошла через проспект к церковке. Над темными овальными вверху деревьями, углубленными и возвышенными на три ступени в белокаменный портик, уже видна яркая роспись. Это, должно быть, Распятие и Вознесение. Внизу — розовотелый Христос со спокойным молодым лицом прижался к кресту. Было похоже на то, что немного времени назад, гуляя, он увидел лежащим на земле этот чистый, ладно сработанный крест, прилег на него и заснул, склонив голову и распахнув розовые руки и ноги. На ладони его и босые ступни уселись большие мухи и тоже заснули, а крест потом, шутки ради, поставили вертикально, и чья-то шутка удалась на славу, потому что самым главным в ней было не разбудить уснувшего — Христос остался спящим, и даже мухи с его ступней и ладоней не улетели. Над ним, спящим на кресте, в голубом небе между двух облаков повис старик. Из-под красной одежды старика видно что-то зеленое, похожее на носки. Из-за длинной белой бороды и желтого нимба, похожего на тюбетейку, круглое розовое лицо старика стало еще больше детским и смешным. Таким смешным, какой, наверное, оказалась тогда она, когда, лежа в кружевной оконной занавеске в мамином цинковом корыте, вообразила себя и вправду взрослой отравленной царевной, и когда, перевернув корыто, путаясь в длиннющей занавеске, с ревом удрала со сцены красного уголка, открытого в их послевоенном дворе, приводимом постепенно в кое-какой
порядок для удобства жизни, оттого что взрослые, пришедшие на их дворовый спектаклик, почему-то все разом захохотали в этом самом печальном месте пушкинской сказки.Одна рука старика, повисшего в воздухе, поднята. Жест, означающий — «Внимание! Смотрите сюда!».
По обе стороны уснувшего на кресте и повисшего потом без опоры в небе толпились мужчины и женщины в ярких разноцветных одеждах. Головы их запрокинуты, что, может быть, должно означать их страх или удивление, восторг или покорность, но ничего такого не было видно, а было только непонятно, смотрят ли мужчины и женщины на спящего, на возносящегося, или хотят рассмотреть, что делается за их спинами.
В ярких несочетающихся красках росписи, на благодушном розовом лице распятого на кресте, в будничном жесте седобородого младенца, в его нимбе-тюбетейке ощущается какая-то стыдливая раздвоенность, будто создавалась роспись и в угоду, и вопреки кому-то.
Вблизи стало видно, что темная дверь церковки сработана из крашеных, неплотно пригнанных одна к другой досок. Поднявшись по ступеням в портик, женщина увидела продетый в большие темные кольца двери маленький светлый блестящий замок.
Поперек двери было написано мелом криво и некрупно: «Закрыто. Рестоврация». Буква «о», однако, была перечеркнута крест-накрест зеленым мелом.
Постояв недолго в белокаменной прохладе портика, женщина вышла на раскаленный проспект и, миновав церковку, пошла к деревьям за оградой. Обернувшись, она увидела, что сбоку роспись выглядит совсем не так, что все это бог знает почему пришло ей в голову, что скорее всего это одна из обычных реклам, утративших цель, а значит, и смысл: «Пейте по утрам черный кофе», внизу — белая чашка с черным кофе.
Возлюби ближнего, как самого себя… На кресте румяный Христос, апостолы и ученики, глядящие за свои спины, младенец-старик, повисший между облаками.
Как она попала в это кафе? Мимо нее мчались машины, шли люди. Навстречу ей между белыми столами пробиралась женщина в очень знакомом цветастом платье, с испуганным белым лицом, с темными завитыми волосами. Позади женщины шел загорелый светловолосый мужчина в белой рубашке, с распахнутым воротником и высоко закатанными рукавами. Мужчину она узнала сразу. Но где она видела эту женщину с испуганным лицом, с приподнятыми будто тоже от страха плечами?
Мужчина и незнакомая женщина медленно приближались к ней по узкому проходу между столами. Белых столов вокруг них становилось все больше.
— Здесь тоже приличный кофе. — Этот стертый голос она должна была услышать не за спиной, а там, впереди, откуда шли к ней испуганная женщина и мужчина, двигающий ртом.
Теперь она узнала себя в зеркале, засмеялась, остановилась и, глядя на свое отражение, постаралась удержать ощущение отчуждения от себя.
Но незнакомая женщина уже обернулась собственным ее отражением. привычным и малозаметным, и она, не сумев больше взглянуть на себя придирчивыми глазами посторонней, не смогла вспомнить, что думала о себе секунду назад.
В зале кафе — бело, несолнечно и прохладно. Зал очень длинный, высокий и узкий. Зеркальная стена, оказавшаяся напротив входа, делала зал еще длиннее, выше и уже. Высокие окна — все по одной стене в очень длинном, удвоенном зеркалом ряду — завешены белыми, густо драпированными шторами. Столы, выстроенные в несколько ровных, очень длинных, вытянутых отражением рядов, покрыты белыми скатертями. На каждом столе высокая узкая ваза с цветущей веткой белой сирени. Белые грозди цветов сирени и белые вазы сливались с белыми стенами кафе и скатертями, и зеленые ветки с листьями «сердечком» стояли в воздухе. Под высоким потолком, медленно и беззвучно кружились в очень длинном ряду белые лопасти вентиляторов.