Сделай это нежно
Шрифт:
@
Кому: Пабло
Тема: не поверила
«…Уважаемый сеньор Пабло (никогда не думал, что буду обращаться к тебе именно так, старичок!).
Да, я тоже много чего помню. И о твоей крови, и о том, как мне было страшно, что ты, чертяка, умрешь у меня на тех закорках. И то, что я завидовал тому, что ты не плачешь, что ты мужественней меня. Вот чего ты не знаешь, так это того, что я потом, вечером, расцарапал себе икру в том же самом месте – гвоздем. Хотел испытать себя – заплачу ли. Ну и конечно же не распустил нюни. Поэтому решил, что я достоин быть твоим другом на всю жизнь!
Так оно и вышло. Хотя наши пути расходились не раз – разные институты, разные города, разные профессии. Но мы все равно были вместе. И это, на мой взгляд, большая мужская удача.
Теперь ты снова поразил меня. Бросить все и уйти, не оглянувшись. Вероятно, каждый хочет сделать однажды нечто подобное.
Знаю, знаю, старичок, что ты сейчас
…Итак, ОНА мне не поверила! Извини. Сделал все, что мог… У нее животная интуиция. Она сказала, если бы ты был мертв, она бы это знала раньше, чем ты испустил бы последний вздох. Такая она женщина, черт возьми! Я не мог сопротивляться – дал ей твой мейл. Считай меня предателем.
А еще… Ты – дурак, старичок! Отдай Её мне и иди ко всем чертям – они тебя примут. (Шучу!)»
@
Кому: Тебе
Тема: Не бойся
«Не бойся, я больше тебя не буду искать… Игра закончилась в твою пользу! Скажи лишь одно: ты обжигаешь спичкой рыбий пузырь перед тем, как съесть?..»
@
Кому: Тебе
Тема: Приди
«…Да, да…
Я до сих пор делаю это!
Со всей силы луплю сухой таранью по всему, что попадает под руку – по столу, подоконнику гостиничного номера, мрамору надгробия, поверхности белого рояля или собственной голове.
Я чищу ее так, как это делал бы Господь Бог – с тем же вкусом к неизведанной новой жизни, которую должен вывернуть наизнанку. Я достаю это лакомство – рыбий пузырь – и подношу к зажженной спичке.
Вру: теперь у меня есть замечательная «командирская» зажигалка, которая не погаснет и при шторме в двенадцать баллов.
Поджариваю пузырь – он сворачивается и становится черным, хрустящим и вкусным.
Как тогда, Мага!
…Да, да…
Сегодня я хочу называть тебя Магой. Хотя мне далеко до Кортасара…
Но во всем виноват Кортасар! И ты должна это знать. Это он предложил таким, как я, религию бегства.
Есть особая романтика цинизма в том, с каким мазохистским наслаждением мы бросаем все, что кажется нам более привлекательным, чем свобода, дорога, пространство и время.
Эти четыре плети гнали меня от тебя с самого начала. С той самой минуты, когда ты купила нашу первую чашку – одну на двоих. И я испугался, что отныне мы нырнем на дно, как два аквалангиста с одной воздушной трубкой на двоих.
Хватит ли нам кислорода, Мария?
Хватит ли нам мужества выпустить дыхательную трубку из губ и дать дышать другому, когда кислород будет заканчиваться, Анна?
Умрем ли мы вместе на дне этой чашки, ища друг друга ослепшими в мути старости руками, Эва?
Я не мог ответить на эти вопросы.
По крайней мере, тогда, когда ты выставила на стол эту чашку со щербинкой как символ общности: одну на двоих. А меня пробил холодный пот ужаса.
Бегство – это лучший способ остаться вместе!
…Ты научила меня поджаривать пузырь спичкой – там, в заснеженном Зурбагане, где пустые зимние пабы напоминают палубы затонувших лодок. Мы заходили в каждый, где было твое любимое «черное» пиво, садились за дубовый стол, изрезанный тысячами ножей, читали надписи и стучали таранью по чьим-то именам, до черноты отполированным временем… Интересно, кто сейчас стучит стаканами – по нашим?..
Везде, где мы побывали, я вырезал ножом наши имена. Каждый раз они были разными. Как и мы…
Я испугался, что так не может продолжаться долго.
Я жаждал странствий. Приключений. Драк. Гор. Морей. Женщин. Революций. Песка на зубах. Ветра в волосах. Мозолей от – приклада, лопаты, рукояти кинжала, струн. Текилы с солью. Соль – по фунту за чайную ложку в дебрях Амазонки. Золота. Печеной картошки. Овчарки под животом в зимнюю стужу. Разбитого об асфальт арбуза. Расквашенного носа. Запаха яичницы в придорожном мотеле. Брошенного в море кольца. Зеленого вина из древнегреческой амфоры. Ладони друга. Крови. Свиста в ночи. Креста, который понесу через возмущенную толпу. Пыток, которые выдержу, как настоящий герой.
Но на самом деле, Мага…
На самом деле, Мария…
На самом деле, Анна…
На самом деле, Эва…
…все это умещается на дне той чашки, которую ты принесла в дом.
Без тебя все мои приключения так и останутся на этих страницах – бесцветными, ведь не будут иметь ни одного достойного свидетеля.
И поэтому я хочу вернуться.
Мне необходимо вернуться к тебе.
Только ты могла держать меня над землей. Это я понял не так давно.
Ведь за все эти годы никто так и не научил меня есть поджаренный рыбий пузырь…»
«Кто любит меня – за мной!»
Каперна проиграла…
…Поздним осенним вечером 1955
года по узкой улочке Старого Крыма, тяжело и медленно ступая по стесанной мостовой, шла пожилая женщина.У нее в руках был старый деревянный чемодан, подвязанный цепью, на голове – серый платок, из-под которого выбивались и развевались на ветру голубые седые пряди.
Женщина была в длинном линялом пальто и грубых стоптанных ботинках. С первого взгляда было понятно, что она, как и тысячи ей подобных, возвращается «оттуда».
А это для законопослушных граждан означало, что с ней следует обращаться осторожно и, на всякий случай, не вступать в лишние разговоры. Даже если узнаешь в ней красавицу соседку, бывшую учительницу или даже родную тетю.
Правда, к женщине никто и не собирался подходить! Во-первых, ее трудно было узнать, во-вторых, с недавнего времени выселения отсюда коренных жителей – татар и заселения их домов новыми «крымчаками» эту женщину вообще мало кто знал в лицо, а в-третьих, даже если бы и узнал, то отвернулся бы.
Ведь эта женщина была «не от мира сего». Из тех, кому вслед можно свистнуть и… бросить камень. Ведь помимо ее необычного характера был за ней и еще один грех – тот, за который ее и сослали в лагеря: «пособничество немецким оккупантам».
Но кроме этого, местные жители, особенно женщины, судачили о том, что эта «дама» – редкая стерва, которая сжила со света своего мужа – известного писателя, а когда он еще был жив, крутила романы направо и налево до самой его смерти. Ну и, в довершение всего, – чересчур гордая. «Не наша»…
Итак, женщина шла одна – прямая, как мачта, и пыльные полы пальто развевались вокруг ее ног. Подойдя к шикарному дому первого секретаря райкома партии, женщина остановилась и заглянула через забор.
В ее взгляде не было ни страха, ни почтения.
Хозяйским взглядом окинула она роскошный фруктовый сад – айвовые, сливовые, яблоневые деревья. Но не они привлекали ее внимание.
Там, в глубине, виднелся полуразрушенный домик, возле которого толклись полусонные куры. Еще несколько вечерних минут, и они, громко квохча, направились к домику – на насест.
Женщина решительно толкнула калитку и вошла в сад.
Такой же прямой и уверенной походкой стала подниматься по ступенькам роскошного дворца…
Через несколько минут она уже сидела на веранде напротив нового хозяина этой территории, держа в руке чашку с травяным чаем и спокойно глядя в его слегка скошенные от волнения глаза.
– Итак, что вы хотите? – нервно спросил он.
Женщина держала паузу, от которой железные перила стула начали плавиться у него под локтями.
Наконец женщина кивнула в сторону курятника:
– Этот дом принадлежит моему мужу – Александру Степановичу Грину. Здесь должен быть музей. А вы курятник устроили…
У нее были светлые смелые и пронзительные глаза.
Смотреть в них было невыносимо.
Тем более что когда-то – очень давно, так давно, что он до сих пор не мог определиться, то ли это сон, то ли явь, он… представлял себя смелым капитаном судна, на котором служит лоцманом Бит Бой, и мечтал встретить свою Ассоль.
И вот – она сидит напротив…
Бред!
Он вежливо кашлянул в кулачок и спросил:
– Грин? Он был… космополитом. Антисоциальный элемент, реакционный мистик. Дом принадлежит мне на законных основаниях, гражданка… – он вопросительно посмотрел на нее, в очередной раз делая вид, что забыл ее имя.
И она в очередной раз спокойно подсказала:
– Нина Николаевна Грин.
Выдержка у нее была железная, «лагерная».
– Зачем вы приехали в Старый Крым?
– Я жила в этом доме до войны, – ответила женщина, кивая в глубь двора на курятник. – Купила его за золотые часы – для своего мужа. Он жил и умер там. Теперь я хочу сделать здесь музей! И сделаю!
– Не советую. Вы проиграете…
Женщина встала:
– Спасибо. У вас вкусный чай.
Пошла по тропинке к забору.
– Так на чем мы остановились? – растерянно пробормотал он ей вдогонку. – Сколько отступных вы возьмете?..
– Я буду бороться… – послышалось из сада.
– Вы проиграете! – крикнул он вслед
Хлопнула калитка.
Потом ее видели на кладбище возле полуразрушенной могилы, где едва виднелась в темноте надпись «Александр Степанович Грин». Однако дерево алычи, которое она посадила еще в 1932 году, разрослось так, что его широкая крона окутывала и защищала своими ветвями весь небольшой холмик, где рядом с мужем лежала и ее мать. Она пробыла там долго, прислушиваясь к тишине и шелесту волн.
И ни одна звезда не сошла с небес, чтобы приветствовать ее приезд…
Так Ассоль, после десяти лет ссылки, вернулась в Старый Крым.
…Все сказки заканчиваются счастливо. Но некоторые, вырастая из этих сказок, пытаются смоделировать будущее Золушки, Спящей Красавицы, Принцессы на горошине, Ослиной Шкуры, Белоснежки. Что с ними стало через несколько лет после счастливого завершения всех испытаний? Почему сказочники умолчали об этом? Они рисуют в своем воображении разгоряченную на царском ложе Золушку с бигуди в растрепанных волосах, вечно сонную Красавицу, не вылезающую из домашнего халата, нервную Принцессу, поглощенную накоплением новых перин, и всегда нечесаную Ослиную Шкуру, которая лепит вареники, не помыв рук.