Сделка

По полицейской частоте радио шел сплошной поток ругательств в мой адрес. Я похерил «копов», мне надо было обязательно выяснить, появится ли «рука», коли я предоставил ей такую возможность. Ну что ей стоит заклинить стабилизатор или просто вытолкнуть меня, я уже почти вываливался и так.

Ситуация идиотская. Я описывал круги вокруг башни, ожидая развития событий. Я орал в белый свет: «Эванге-ле-е (так звал меня отец)! Эвангеле! Зачем ты хочешь себя убить? Скажи, Эвангеле! Где ты предал себя?» Ответа не последовало. Ни знака, ни руки, ничего! Сверху подлетел полицейский вертолет. Я видел их перекошенные физиономии, слышал их рев по радио. В тот день невменяемое состояние Эдди Андерсона не помогло отыскать ответ на жгучий вопрос. Даже усугубленное его животным криком, напоминающим рык блаженного пророка в наиболее известных библейских хрониках. Она, рука, придет — если придет — неожиданно.

Стражи порядка ждали меня у полосы. Ради моей персоны забросили все дела и приехали. Обещали, что устроят головомойку, каких свет не видывал. Я подарил им свою лучшую «ничейную» улыбку и отбыл в машине домой.

Дома меня тоже ждали — Флоренс и доктор Лейбман. Их лица выражали убийственное спокойствие; такую мину они всегда корчили в ситуациях, близких к истерике. Вежливо привстали, увидев меня. Доктор Лейбман ухмыльнулся, такой, знаете, очаровашка. Но и я, и они знали, каково было веление времени. Я должен был немедленно сгинуть прямо на месте. Что же они скрывали за своими масками спокойствия, черт возьми? Что я полоумный, свихнутый?

Появились «копы» в гражданских костюмах. Шли от стоянки, оставив на ней полицейский фургон с радиоантенной-перехватчиком. Флоренс вовремя засекла их и побежала навстречу, расплываясь в любезности. Мне же крикнула, чтобы я оставался на месте — дорогой, мол, она все сделает сама. А я остался наедине с доктором Лейбманом.

Он подарил мне свою изысканнейшую улыбку — «распахнутое настежь сердце»! И получил в ответ мою «ничегошную», тоже не из худших. О, как мы оба были уравновешенны. Он сказал, садитесь, не хотите ли по глоточку: будто был у себя дома. Я сказал, с удовольствием, а что у вас есть, будто это был его бар. Он рассмеялся. Зубы у него были тонкие, с щелями меж ними. Я засвистел «Большой шум из уинетки». Он слушал меня, будто находился на конкурсе композиторов среди состава жюри. Затем повисла долгая пауза.

Он продолжал рассматривать меня. Когда мне стало невмоготу, я направился к бассейну. Лейбман пошел по пятам.

— Куда бы деть этого типа? — вопросил я громко, в расчете, что он поймет намек.

Я сел. Он тоже. Намеки на типа не действовали. Затем он повернул лицо и снова уставился на меня. Казалось, он ждал, когда я заговорю.

Мне стало неуютно. Кроме всего прочего, было страшно жарко. Я потел. Я снял рубашку. Он все ждал, когда я открою рот. Но я переждал его.

— Флоренс говорила, что я вам нужен, — солгал он. Затем осклабился.

Я спустил с себя брюки, скинул ботинки и прыгнул в воду.

— Итак, — сказал доктор Лейбман, когда я вынырнул. — Я весь внимание.

— Вы еще здесь? — спросил я.

— Да. Я жду.

— Ждать не надо. Мне сказать нечего.

— Скажите что-нибудь, — сказал он, улыбаясь.

Мне показалось, что щели меж его зубами разошлись еще больше. Кого-то, я точно не помнил, он мне напоминал.

— Начните с чего угодно. К примеру, какие у вас проблемы сейчас?

— Одна-единственная. Как избавиться от вашего присутствия.

На этой фразе я нырнул. Когда же выплыл, то обнаружил, что он смеется. И тут я вспомнил: он похож на маленького еврейского мальчика, из тех, что играют на улице где-нибудь в Нью-Йорке. И я больше не мог воспринимать его серьезно.

— Скажите, о чем вы сейчас думаете? — не унимался он.

— Ни о чем.

— Ни о чем? Но это невозможно — думать ни о чем!

Я держался за край бассейна. Он придвинулся с креслом поближе.

Внезапно он воскликнул: «Что? Что?»

Я молчал.

— Вы хотели что-то сказать?

— Чтоб ты провалился! — прорычал я.

— Ого! — сделал он открытие. — Итак. Ответьте мне, мой друг, почему вы так враждебно настроены по отношению ко мне? Хотелось бы слышать…

Я спрятался от него на дне бассейна. Малый загнал меня в угол, думал я. Долго ведь под водой не продержишься, а наверху — он. Они достали меня в последнем убежище, под водой.

Едва появившись над поверхностью, я завопил: «Флоренс!» — и продолжал вопить, пока она не прибежала и не увела его.

Пока они поднимались вверх, он что-то усиленно втолковывал ей. Я не вылезал из бассейна до тех пор, пока не услышал шум отъезжающей машины. Потом появилась Флоренс, и я вылез.

— Ну! — сказал я. — Каков же диагноз?

— Диагноз! — фыркнула она и захохотала, будто более уклончивого синонима для столь очевидного состояния я не мог придумать.

— Как ты отшила «копов»?

— Я пообещала им, что ты никогда больше не сядешь за штурвал.

— ТЫ пообещала?

— Да, я. — Когда ей возражали, в голосе Флоренс начинала проступать абсолютная непререкаемость. — Твоя воздушная эквилибристика ферботен. Это уже не я, а люди из гражданской авиации. Они звонили сюда еще до твоего приезда. Им не терпелось сообщить тебе лично, что тебя уже ждет следствие. И что оно будет иметь далеко идущие последствия.

Пришлось вновь прыгать в бассейн.

Обычно долго держаться под водой я не могу. Но тут я начал описывать круги по дну, как тюлень. Вынырнув, я увидел спину Флоренс. Она шагала в дом. Я посмотрел ей вслед и спросил себя: «Зачем ты измываешься над женщиной? Ради Бога, оставь ее. Езжай в Сиэтл. Ведь она же в душе убить тебя готова. А исчезнешь, она поплачет пару дней, и на этом все кончится».

Страданий Флоренс я больше выносить не мог. Поэтому опять ушел на дно. Оно привлекало меня все больше и больше.

«Бедняжка, — думал я, — мешки под глазами сегодня утром были такими большими». Она уже называла их «твои мешки». Вытирая по ночам слезы, она ругала меня на чем свет стоит. И я не могу сказать, что она не права. Если бы я был моей женой, я тоже ходил бы с мешками под глазами.

Я плыл по дну бассейна медленно и легко. Ко мне пришло «второе дыхание».

Я вспомнил тот день, когда решил поехать к Чету Колье с Гвен. Перед самым отъездом Флоренс сказала, что, пока меня не будет, она ляжет на операцию по снятию морщин.

— Зачем тебе это? — спросил я.

— Для тебя я и так хороша?

— Вполне.

— Угу. Как жена. Эванс, все это в конце концов будет напоминать медленную смерть. Я не заслуживаю того, чтобы меня игнорировали как женщину. Ночь за ночью. Поэтому я решила сделать хоть что-нибудь. Даже если ты и не заметишь, морщины я все равно уберу.

Вернувшись, я заметил. Косметическая операция имела место. Они стянули кожу за ушами, две маленьких складки. Я сказал ей, что перемена разительная. Так оно и было. Но на моем к ней отношении это не отразилось. И новый облик долго новизной не блещет. Шмерц вскоре поражает что-то другое. У нее это стало «мешками».