Сделка

— Жаль, что я не могу назвать имен некоторых девушек, — сказала Эмили, — которых этот человек обидел, и обидел не жестом. Если бы ты знал, что знаю я, то никогда не позволил бы себе быть таким снисходительным.

Я хотел сказать этой сучке кое-что и тем славно закончить вечер, но вовремя остановился, встал и по привычке пошел искать Флоренс.

Она сидела с мужчиной, которого я прежде никогда не встречал. Флоренс чирикала, не закрывая рта, обожатель смотрел ей в зубы. Я представил дорожку, на которую она скользнула.

Я сел рядом с хозяйкой и сказал:

— Ольга, возьми меня за руку и послушай. Твой собирается боднуть меня, а я этого не хочу.

— Если не хочешь, подойди к нему и извинись.

— За что?

— Эдди! Да что с тобой?! Ты в своем уме? Ты назвал Дэйла садистом перед всем столом в его собственном доме! Или ты думаешь, что народ проглотил это и не заметил? После аварии ты только и делал, что раздавал оскорбления направо и налево. Всем, кто приходил навестить тебя, включая близких друзей Флоренс, болтал все, что ни приходило в голову, — кошмарные и бестактные вещи. Мы терпели, потому что понимали положение Флоренс. Но, Эдди, ты выздоровел. Поэтому ты здесь, на вечеринке. Чтобы подвести черту. Или говори, или заткнись! Если тебе прощает Флоренс, то это не значит, что прощаем мы. Если бы вы с Дэйлом не были старыми друзьями, мы бы давно вышвырнули тебя вон. Я перестану уважать Дэйла, если в следующий раз, когда ты выкинешь очередной номер, он не даст сдачи. Все! Я уже устала от твоих причуд. И остальные тоже. Я устала слышать, как ты хаешь всех и вся в нашем городе. Ты окружен божественным клевером, но если ты думаешь, что вокруг тебя ядовитый плющ, — перестань плакаться, действуй!

Она возмущенно вскочила и отошла. Затем вернулась.

— Эдди, Дэйл — твой лучший друг во всей округе. Поразмысли над этим и приди к правильному выводу.

Я уже собрался извиняться, она взяла меня за руку и потащила к Дэйлу.

Совершенно очевидно, что для того чтобы заставить Эмили углубиться в детали личной жизни Хоффа, совать ей под ребра пистолет было излишне. Ольга пыталась поймать взгляд Дэйла, чтобы дать ему понять, как я жажду повиниться.

— О, Эмили, — разглагольствовал в это время Дэйл, — дорогая Эмили, ты столь изысканна. Поэтому-то, я уверен, твоя колонка имеет такой успех. Но сегодня мы среди друзей и давайте-ка не будем щепетильны. Вкус мистера Хоффа нацелен на простеньких девушек, по той простой причине, что большего ему не дано. Его последняя, помнится, была некто Гвен, по фамилии, кажется, Хантер, и вот у этой самой Гвен основное отверстие имело размеры входа в метро на перекрестке 42-й и Бродвея. Где-то столько же народу через нее и прошло. Что касается цены, если вы позволите провести параллель немного дальше, то она составляла сущую безделицу. Ольга, ты что-то хотела сказать? О, да кто это с тобой?

Теперь уже Ольге не хотелось мирить нас.

Гвен, разумеется, никогда и в глаза не видела Хоффа.

Дэйл, расталкивая толпу локтями, приближался ко мне. Я ждал.

Тут со ступенек спустился слуга и шепнул Ольге, что картина готова к демонстрации. В любой другой ситуации Ольга повела бы гостей наверх не раньше чем через час, но сейчас она молниеносно оценила мое взвинченное состояние, смерила взглядом Дэйла, затем приподнялась на носки и хлопнула в ладоши:

— Фильм! Фильм! Все на фильм!

Со стороны игроков в бутылки, только начавших вгрызаться в Хоффа, раздалось неодобрительное ворчание. Но Ольга стала еще настойчивее: «Наверх! Все наверх!» Она подтолкнула меня к лестнице, а через плечо промурлыкала: «Дэйл, дорогой, захвати-ка с собой мистера Хоффа!»

Кровь приливала к моей голове бешеными толчками. Ее было так много, что виски трещали.

Ольга не отпускала мою руку.

Каждый желал заполучить место рядом с Хоффом. Дэйл посадил его на первый ряд, и все, кто хотел, сгрудились рядом. Остальные искали такие места, с которых было бы удобно следить за его реакцией.

Свет погас.

Развлечение началось с первой минуты. Музыка, звучащая во время титров, была не та, которую Хофф наметил во время съемок.

— Это не моя музыка, — пробормотал он. — Что они сделали с моей музыкой? — повысил он голос. — Я не позволю!

Народ захихикал.

— …Это — дерьмо! — гаркнул он, выпячивая свой германский акцент.

Крепкий орешек мистер Хофф!

— …Мое видение не нуждается в этом дерьме! — продолжал рычать он.

Народ засмеялся открыто. Вечеринка, кажется, удалась.

Начался сам фильм. Разумеется, скроен он был абсолютно по-другому. И снабжен, помимо всего прочего, закадровым повествованием, подразумевающим библейскую параллель.

— Вонючки! — неистовствовал Хофф. — Мусор!

Тут звуковая дорожка начала выдавать коленопреклонение перед организованным благочестием, изрекаемое елейным голосом одной телевизионной звезды, немедленно узнанной всеми присутствующими.

— Я мочился на эту сволочь! — громыхал Хофф.

Признаться, и меня обуревали подобные чувства.

Чего нельзя было сказать об остальных. Среди смеха послышалось шипение. Из гаммы шумов выделился голос Эмили:

— Мистер Хофф, не могли бы вы вести себя потише! Мы пришли смотреть фильм, а не…

В этот момент Хофф обнаружил, что его любимый отрывок — тягучий безостановочный кадр, вбирающий в себя 360 градусов мексиканской пустыни, покрытой трупами, скелетами, черепами и прочими атрибутами смерти, кадр, представляющий из себя «Пустыня — вот что такое культура в наше время!» (цитата из интервью Хоффа иностранной прессе), — этот кадр был обрезан.

— Где мой долгий кадр? — заревел пьяный «гений».

Он адресовал вопрос прямо в зал. Он уже стоял и величественно указывал на экран в манере героев Эрнста Толлера. Снова — враждебная реакция.

— Может, вы замолчите наконец!.. Да сядьте же… ш-ш-ш!!!

Но Хофф не слушался.

— Что вы сделали с моим долгим кадром? — ревел он на присутствующих. Иностранной прессе он описал этот кадр в деталях — 360 градусов, с задней подсветкой. «Как я это сделал — секрет!»

Он обещал корреспондентам, что хоть это-то они увидят так, как он видит сам. Изрыгая проклятия, воя от обуревающей его боли, он промчался меж рядов в будку киномеханика, и оттуда донесся его крик, обвиняющий малого в пропуске одной части.

— Дэйл, выгони этого человека! — потребовала Эмили, теребя золотой крест на порозовевших грудях. — Мне нравится картина, и я не намерена сидеть здесь и…

Хофф прибежал обратно.

— Я затаскаю его по судам! — объявил он. — Если в этой стране еще остался закон, я поставлю этого маленького грязного торгаша на колени!

Некоторым послышалось «еврейского». Я не слышал.

— О чем толкует эта жертва Гитлера? — прошептал кто-то Ольге.

— По-моему, о своем продюсере, — ответила она и повернулась ко мне. — И он тебе симпатичен, Эдди?

На экране появился главный герой — мексиканец, но довольно похожий на Христа. Хофф намеревался представить его в критический момент, когда тот выгоняет менял из храма (из мексиканской церквушки). Но было совершенно очевидно, что отправная речь героя была полностью переписана продюсером. По слухам, продюсер прокомментировал оригинал Хоффа следующим образом: «Мистер Хофф пытается высказать точку зрения, что люди являются плохими только потому, что они — богаты. Не думаю, что подобная мысль получит всеобщее одобрение в Америке». Продюсер тоже не строил из себя дурака. «Более того, я заметил при обсуждении с мистером Хоффом проблемы гонорара, — от его внимания не ускользает ни один цент, и он требовал даже посадить на место секретаря свою жену, которая до сих пор толком не может написать свое имя на сносном английском. На публику мистер Хофф презирает деньги, но по сути своей он — неуступчивый торговец. С мощным влечением к Его Величеству — Доллару!»