Седьмой гном

Соседка приподняла руку, указывая на ее живот, но потом медленно опустила.

– И оформишь. Я к чему веду – у меня вещи остались. Целый мешок! Отдать некому. Хотела в церковь снести, или, может, в соцслужбу. А теперь думаю, зачем? У меня там и для мальчика, и для девочки, со старшего много чего осталось. А младенцу все равно – лишь бы мягонькое да чистое. Ты кого ждешь-то?

– Мальчика, – взволнованно выдохнула Серафима.

– Пацан? Круто! – рассмеялась соседка. – Хороших мужиков надо больше рожать и воспитывать, а то кругом одни гов… – она прикусила губу и покосилась на двери собственной квартиры. – Может, хоть наши парни нормальными вырастут, как думаешь?

Сима в недоумении пожала плечами.

– Короче, я тебе занесу, а ты посмотри на вещи. Возьми, что нужно, ладно?

– Спасибо, Валентина Андреевна.

– Да ну… Какая я Андреевна… Можно просто Валечка…

– Спасибо огромное, Валечка Андреевна! А я вам шаль свяжу, хотите?

– Шаль? – удивилась соседка. – Шаль… С кисточками, да?

– Можно с кисточками! Я узоров много знаю, меня бабушка научила.

– Может, ты моей Светке лучше носки свяжешь? На ночь хорошо ребенку. Распахнется, а ножки в тепле.

– Конечно! Носки я быстро свяжу. И клубочки у меня разноцветные, шерстяные. Мы с бабулей много вязали… – на глаза Симы навернулись слезы, но она улыбнулась своим воспоминаниям…

Когда Серафиме было хорошо, а особенно, когда плохо, она брала в руки спицы. В ее сумке всегда лежал какой-нибудь клубок. Если тот заканчивался, она брала следующий и вязала, вязала, вязала…

"Что ты с ума сходишь? – говорила бабушка. – Иди, пальцы поколи. Сразу станет легче"

Со временем пальцы привыкли, как и душа привыкла успокаиваться под звонкое постукивание спиц. Бабушки уже нет, а ее голос до сих пор отзывается в голове у Симы: "Все наладится, не грусти. А когда станет лучше, у тебя уже и шарфик новый появился…"

– Ты ведь одна живешь? – осторожно спросила соседка.

Сима коротко кивнула.

– Тогда надо будет в соцслужбу сходить, – деловито заметила Валечка Андреевна. – Там коммуналку пересчитают и вообще, если ты ребенка одна будешь воспитывать… – она вздохнула. – Льготы положены.

– Мне не надо ничего… У меня деньги есть. Бабушка оставила…

– Насколько я знаю, фамилия твоей бабушки не Ротшильд была. Так что не ломайся и сходи. И за сад тебе положена будет скидка. Поняла? Как матери-одиночке.

Сима вздрогнула и приложила руку к животу – малыш дернулся, и сердце ее застучало быстрее.

– Соцслужба на то и рассчитана, чтобы помогать. Там и пожилые, и инвалиды, и другие категории…

– Я не инвалид, я работать могу.

– Эх, – покачала головой Валечка Андреевна, – работница… Ладно, придумаем что-нибудь. Пока твое дело питаться хорошо и не болеть. А там поглядим…

Сима родила в срок и потом следовала указаниям Валечки Андреевны. Брала заказы, пока сидела в декрете, через год перешла на заочное. А когда Илюша пошел в младшую группу к той самой Валечке, стала искать работу.

Глава 4 Серафима

Сима мыкалась с одной работы на другую. Месяца два разносила почту, заменяя почтальоншу на время ее операции и больничного, потом какое-то время мыла полы в небольшом торговом центре. Илюшка начал болеть, и о чем-то более или менее серьезном Сима пока думать не могла. Хорошо хоть училась на бюджете, но те же поездки выходили в копеечку, да и сына на время сессии оставить было не с кем.

Она ломала голову над тем, как быть дальше, пока однажды ее не осенило – нужно просто перевестись в какое-нибудь учебное заведение в Добринске, а не мотаться в другой город, пусть он и в три раза больше их тихого провинциального захолустья. Да, когда-то именно она уговорила бабулю, что поедет поступать в педуниверситет, потому что ей очень хотелось простора и независимости.

У нее была хорошая группа. Появились подружки, с которыми она бегала в кино и клубы. Сима мало чем отличалась от девчонок первокурсниц. Да, несовременное имя – Серафима, но оно привлекало внимание и запоминалось. У нее были, медового оттенка, карие глаза и длинные волосы, которые Сима заплетала в толстую косу и сворачивала баранкой на затылке. Тонкая, невысокого роста – она чем-то неуловимо напоминала дореволюционных гимназисток в шитых бабулей блузках и плиссированных юбках.

Джинсы они прикупили под вздохи Ждановой-старшей, да не одни, а сразу три пары. В них, как уверяла Сима, будет удобнее всего ходить не только на пары, но еще в кафе и театр.

– Ну никогда мне этого не понять, – вздыхала Александра Николаевна. – Как же можно в одних штанах и в пир, и в мир, и в добрые люди?

– Современно же, ба, – смеялась Сима. – И модно. У нас все девочки так ходят.

– И девочки, и мальчики. Не женская это одежда, Симочка, – качала головой бабуля.

– Так я знаю – джинсы изначально шились для американских фермеров, – заявляла внучка, демонстрируя свои знания.

– Ну-ну, знаток, – усмехалась бывшая учительница. – А вот знаешь ли ты, что подобную ткань изготавливали еще во времена Средневековья в городе Ним. И шили из жесткой саржи не только брюки, но и паруса для кораблей.

– Вот видишь, ба! Большому кораблю большое плавание! – радовалась Сима. – Чем я хуже моряка или фермера? Осталось только решить, какого цвета взять… Синие или голубые?

– Бери и те, и эти… А синих давай две пары возьмем. Одни пусть на смену будут. Цвет плотный, хороший. С блузочкой, наверное, очень даже ничего будет…

– Спасибо, родная! – шептала Сима, прижимая к себе пакет с покупками. – Выучусь, пойду работать, и мы с тобой на море поедем! Для твоего сердца полезен морской воздух, а в нашем Добринске только заросшая речушка, в которой воды по пояс.

– Да, донюшка, обязательно поедем! Ты только учись, родная… И аккуратнее там. Ты ж у меня еще юная, глупая совсем…

Кто же знал, что уже через год с небольшим джинсы перестанут сходиться на ее талии, бабули уже не будет, и Симе придется решать совсем другие проблемы, нежели как выглядеть более современно и модно…

Серафима перевелась в филиал педагогического института в Добринске и стала учиться на социального педагога. Теперь у нее не было ни веселых подружек, ни походов по театрам и клубам. Клубы ей, конечно, и так не особо нравились, а вот театр… Да даже в их местном театре драмы можно было прекрасно провести время. В сезон на центральной площади висели красочные афиши, и на портике старого театра растягивали большой плакат с приглашением на премьеру. А раз в году проходил фестиваль Островского, и их городок оживал, наполнялся новыми людьми, начинал как-то по-иному выглядеть – словно заряжался свежей энергией. Сима любила прогуливаться с Илюшей по площади, и пока он носился между клумб за голубями, она сидела на резной скамейке, задумчиво глядя на каменный фонтан. Прижимая ладони к деревянным перекладинам сидения, она вспоминала тот самый вечер, который изменил ее жизнь.

Рядом с этой скамейкой возвышалась одна из цилиндрических тумб, на которые клеились объявления и реклама. Актриса Амалия Горецкая глядела на проходящих мимо людей свысока в прямом и переносном смысле с афиши, датируемой именно тем самым днем. И Серафима, рассматривая ее гордый профиль и прямую спину, думала о том, что актриса все о ней знает и осуждает…

Как-то раз, когда Сима пришла в соцслужбу с какими-то документами, она заглянула и в центр занятости, находившийся в том же здании. И там услышала разговор между двумя работницами этих двух контор. Одна из них ругалась, поминая имя Горецкой. Все сводилось к тому, что старая актриса вечно недовольна соцработниками, которых ей присылает служба. А вторая отвечала, что и с биржи никто ей не понравился в качестве домработницы.