Седьмой ключ

— Про «наших» и «не наших»?

— Да. Про «не наших» и думать нечего, а вот мы… Знаешь, это подтверждает одну догадку, которая здорово меня зацепила, когда у мамы в больнице сидел. И стихи сочинял. Так вот. Мне кажется… только не перебивай, а то я собьюсь. Понимаешь, я вдруг понял, что все, что летом с нами случилось, это как бы… естественный отбор, что ли.

— Как это?

— Ну, сама местность нас отбирает. Понимаешь? Она заставила нас пройти через испытание. Собственно, их было много — этих испытаний.

— Страшный дом. Да?

— Да. Он — самое главное. С него все началось.

— Нет, началось все с писем.

— Ну да, но из них мы поняли, что все самое страшное происходило именно в этом доме. Нас еще долго отвлекали от этого идеей отыскать клад.

— Да, мы в начале только про это и думали.

— А теперь?

— Теперь? — Ветка в ответ рассмеялась. И потерлась лбом о его твердое худое плечо. Им не нужно было слов, чтобы понять, что такое настоящий клад, который они наконец отыскали.

— Ну вот! И где-то в середине пути — в середине лета мы интуитивно почувствовали, что дело тут вовсе не в кладе и что вообще клад — это ерунда!

— Ну, не совсем ерунда…

— По сравнению с тем, что здесь происходит, я имею в виду…

— А, ну да!

— Так вот, мы как бы преодолели эту ступеньку, не купились на обманку — и вышли на следующий уровень. А Борька не смог — он об эту идею как бы расшибся.

— Ты хочешь сказать, он «поехал» из-за идеи клада? Мол, только протяни руку — и разбогатеешь? Но ведь и Мишка этой идеей горел.

— Горел, и здорово, да! Может быть, Мишка просто оказался сильнее? А Борьку местность вышвырнула как торнадо какую-нибудь козу или корову…

— Слушай, но ведь это ужасно! Жестоко, чудовищно… не знаю.

— Да! Но он оказался чужим, он не прошел испытание — и не получил инициации… Он, может быть, выкарабкается, но для этой жизни он не готов — он никогда сюда не вернется. СЮДА я понимаю как некое состояние души…

— Ох, ты просто меня ошарашил! Во-первых, что такое инициация?

— Обряд посвящения в тайное знание, недоступное для неподготовленных, непосвященных. Этот обряд тоже проходит в несколько этапов.

— Так во что же хотят посвятить нас? И кто эти неведомые жрецы?

— Погоди, не перескакивай. Ты сказала: «во-первых». А где твое «во-вторых»?

— Во-вторых… В чем смысл всего этого? Что за состояние души такое особенное? Вот и все! Коротенький такой вопросик!

— Слушай, откуда я знаю! Я просто пытаюсь рассуждать вслух, вместе с тобой.

— Значит, ты думаешь, что только пройдя испытание, можно получить некое знание? Приобщиться к какому-то тайному кругу. Так?

— Да, похоже на то. Местность собирает своих.

— Для чего?

— Не знаю. Может быть, чтобы мы смогли что-то найти?

— Но что?

— Это… это в душе. Знаешь, время… оно такое материальное! Все спешат, хотят выкарабкаться куда-то, где сытнее, надежнее — в общем, где почва под ногами есть. Понимаешь?

— Ты говоришь о нашем времени?

— И о нем. Хотя во все времена так было. Это же понятное стремление человека — жить лучше!

— А ты хочешь сказать, местность собирает тех, кто этого не хочет?

— Может быть, тех, для кого это не самое главное. У кого есть еще… тайничок такой. Если хочешь, клад!

— Клад?

— Ну да! Это такое беспокойство — тайное желание идти неприметными лесными тропами. Жить в лесу…

— Как это, не понимаю…

— Ну, это такой свет в глазах. Не знаю, как объяснить — я сам еще не понимаю. Если хочешь, это вера в чудо и ожидание чудес, а лес — это как бы пространство души — зеленой, свободной, она цветет, понимаешь? Она умеет цвести!

— Душа цветет… Ох, Алешка!

— Мне кажется, вот таких и собирают здесь, чтобы посвятить их в рыцари тайного храма.

— И как называется этот храм?

— Не знаю, может быть, храм Отворяющих Двери…

— Как это?

— Ну, не знаю… Потому что слово «творчество» — от корня «твор» — отворять — врата, окна, двери… Отворить свою дверь — это значит найти свое предназначение. А тот, кто его находит, он как бы вдыхает жизнь в свое время. Делает его настоящим… Как поэты, художники, музыканты, полководцы, философы — ведь мы учимся ощущать то, прошедшее, далекое время только по их делам, их творениям. Вот и получается, что они вошли в свое время, отворили путь к нему — как врата.

— Ой, Леш, это как-то так неожиданно… и слишком сложно. Я об этом еще подумаю и скажу тебе, ладно?

— Ты потом меня еще обгонишь и поймешь то, чего не понял я. А я буду тебя догонять.

— Мы так и будем наперегонки вдвоем, да? Всегда?

— Всегда!

За разговором они не заметили, что лес значительно поредел, стал светлее — в нем все чаще попадались лиственные деревья — березы, дубы, осины… Зато дождь, хлеставший вовсю, теперь настигал их, и снова где-то поблизости ухал рассерженный гром — отошедшая на какое-то время гроза вновь приближалась.

Укрывшись вдвоем под Алешиной курткой, они неожиданно выбрались на опушку — лес кончился. Перед ними сквозь дымку дождя виднелась деревенская околица — это была Леониха.

— Ты что-нибудь понимаешь? — выбивая зубами дробь, спросила Ветка у своего спутника, обнимавшего ее одной рукой.

— Нич-чего не понимаю! — он крепче прижал ее к себе, чтобы согреть, хотя сам был не теплее ледышки — на обоих нитки сухой не было. — Я думал — мы выйдем к бетонке, где-то посередине между дачами и твоим прежним домом в лесу. А мы… выходит, мы почти у самой станции!

— Да, получается, мы шли лесом километра четыре, но пути этого почти не заметили. И потом, Леш, нет тут такого леса, которым мы шли! Я ж говорю — мы тут с мамой каждый кустик облазили — я этот лес в первый раз вижу!

— Да-а-а, дела! Ну ладно, теперь-то куда? Ты продрогла совсем, еще простудишься, надо бы нам дождь у кого-нибудь переждать.

— Но мы ж в деревне не знаем никого. Только этого… пьяницу, который сына бил.

— И журналы вам дал. Вспомни, с него-то все и началось! Давай к нему?