Седьмой Совершенный
Шрифт:
— Может быть, ты поэт? — продолжал Джафар.
— Если только в душе, — усмехнулся Имран.
— Жаль, я люблю разговаривать с поэтами, они по-особому воспринимают этот мир, мне интересен их взгляд на природу вещей.
— Я часто думаю о том, что стало бы, прими вы предложение Абу Муслима. Вы с вашим умом и благородством могли бы изменить этот мир.
— Это вряд ли. Никому не под силу изменить этот мир.
— Но вы даже не пытались.
— А что проку в бесплодных попытках. Что, я должен был принять предложение подлого авантюриста Абу Муслима, которому нужен был только мой авторитет или разделить безумство Абу-л-Хаттаба уверявшего, что правота превращает
— Вы могли бы изменить мир, — повторил Имран.
Джафар покачал головой.
— Мир устроен столь совершенно, что не нуждается ни в чьих вмешательствах. Более того — ничего нельзя изменить, Аллах так замыслил его. Жизнь на земле развивается по одному ему ведомым законам, и все, что так мучает тебя: несправедливость, обман, вероломство — это частности, и они тоже имеют свое место в стройной системе мироздания. Все взаимосвязано. Это представление, в котором по замыслу автора кто-то должен умереть, а кто-то выжить, один обманет, а другой будет обманут.
Теперь покачал головой Имран.
— Не верю. Это очень удобно. Отстраниться и сказать, так все задумано. Постой, — воскликнул, вспомнив, Имран, — ведь ты отвергал предопределение, но то, что ты говоришь не что иное, как предопределение «кадар».
Джафар рассердился. Он поднялся, сбросив с себя одеяло.
— Ты зачем сюда явился? Спорить со мной? — грозно спросил он.
— Нет, — ничуть не испугавшись, сказал Имран, — я пришел спросить совета.
— Мир пытаются изменить пророки, а я не пророк, я имам — духовный глава мусульман, предстоятель на молитве.
Джафар сделал несколько шагов к краю террасы и поманил Имрана.
Имран подошел.
— Посмотри, — сказал имам, указывая вниз. Имран опустил глаза долу и в ужасе отшатнулся. Он стоял у края пропасти, в которой клубился тяжелый серый дым.
— Назваться пророком и попытаться изменить мир, — сказал имам, — все равно, что шагнуть в эту бездну. Для этого нужно иметь мужество, граничащее с безумием.
Имран сделал осторожный шаг и заглянул в пропасть, пытаясь разглядеть дно. В этот момент он почувствовал сильный толчок в спину и полетел вниз с криком.
Ахмад Башир хотел было разбудить Имрана, но вдруг почувствовал смертельную усталость. Тогда он лег у противоположной стены, положил кулак под голову и мгновенно заснул, увидел свою жену, в испуге побежал и упал, наливаясь тяжестью. Жена победно закричала, и от крика Ахмад Башир проснулся. Подняв голову, он увидел Имрана, с трудом постигающего действительность. Ахмад приподнялся и сел, привалившись к стене.
— Что же ты так орешь, приятель, спать не даешь?
Имран недоуменно посмотрел по сторонам.
— А где девушка? — спросил он.
— Девушка, — оживился Ахмад, — какая девушка?
Но Имран уже все вспомнил.
— Нашел меня все-таки, — угрюмо сказал он.
— Нашел, — согласился
довольный Ахмад, — от меня, брат, далеко не уйдешь.— Одного понять не могу, чего ты тянешь время?
— Не понял.
— Давно бы уже убил меня. Чего ты ждешь?
— Кажется, парень, ты не в себе, — озаботился Ахмад. Он поднялся и сделал шаг к Имрану, желая, потрогать его лоб, но Имран выхватил кинжал и сказал:
— Не подходи.
Ахмад Башир остановился.
— Вот она — благодарность! Ищу его по всему городу, а он на меня кинжал наставляет.
На Имрана накатила слабость. Он прислонился к стене, рукавом оттер выступившую на лице испарину. В этот момент Ахмад Башир, сделав обманное движение, выбил кинжал из рук Имрана.
Хамза в нерешительности топтался перед спальней Абу-л-Хасана. Он никак не мог решить, стоит ли дело того, чтобы будить хозяина в такую рань. Наконец, собравшись с духом, он открыл дверь и тихо кашлянул, Абу-л-Хасан сразу же открыл глаза и привычно спросил:
— Хамза?
— Я, господин.
— Что случилось?
— Там человек пришел, стоит у ворот. Он сказал, что айары схватили человека по имени Ахмад Башир и держат его в заточении. Я подумал, что надо разбудить вас, ведь так звали вашего вчерашнего гостя.
— На улице холодно? — спросил Абу-л-Хасан.
— Очень холодно, господин, старики говорят…
— Дай мне зимний кафтан и шерстяной плащ, что-то знобит меня. Да свет зажги, не вижу, где мои шаровары. Оружие дай, и сам одевайся, пойдешь со мной.
— Вдвоем? — ужаснулся Хамза.
— Сколько охраны в доме?
— Два человека, господин. Он сказал, что их много.
— Да знаю я, что их много.
Абу-л-Хасан, наконец, попал в штанину ногой, натянул шаровары, подошел к окну, пытаясь, что-нибудь разглядеть в темноте.
— Я, господин, хочу напомнить вам, что при приеме меня на работу военные действия не были оговорены, — робко сказал Хамза.
— Ты еще здесь? — разозлился хозяин.
— Нет, господин, меня уже нет, — сдался Хамза.
— Пошли охранника в казармы к дейлемитам, пусть у дежурного возьмет от моего имени десять человек гвардейцев.
— Десяти не мало будет? — озабоченно спросил Хамза.
Что-то просвистело и ударилось в стену рядом с ним. Хамза пригнулся и выскочил из комнаты. Не дожидаясь прибытия гвардейцев, Абу-л-Хасан в сопровождении Хамзы и второго охранника отправился по указанному адресу.
Он вполне мог бы отправить туда людей, а сам остаться дома и совесть его была бы чиста. Подобает ли лицу, занимающему столь важный пост, участвовать в боевых операциях, подвергая свою жизнь опасности. Но Абу-л-Хасан не понимал, что происходит, и это его беспокоило. Какова была цель визита Ахмад Башира? Что стоит за захватом его айарами? Какие их интересы он ущемил? Есть ли здесь какая-либо связь? В Багдаде не должно было происходить ничего такого, что не было бы известно тайной службе. Провожатый остановился и указал на дом.
— Это здесь, господин.
— Благодарю тебя, возьми вот, — Абу-л-Хасан протянул монету. Но проводник отказался.
— Я сделал это не из-за денег.
— А из-за чего?
— Из любви к ближнему.
— Ты христианин?
Вопрос остался без ответа. Проводник повернулся, сделал несколько шагов и скрылся в ближайшем переулке. Абу-л-Хасан отправил охранника навстречу гвардейцам, а сам остался ждать в тени от дома. Через некоторое время он спросил:
— Ты чего дрожишь?
— От холода, господин, — солгал Хамза, хотя сабля, висевшая на поясе, действительно холодила ляжку.