Секретарь в переплёте

— Это что за парк такой?! Или ты так торопился?

— Этот, — Дальский мимоходом показывает на окно, заставив её хмыкнуть.

— Чтобы ты знал, этот парк называется сквер.

— Да хоть роща! — морщится он и останавливается напротив двери в Олину палату.

— Страшно? — Зара с интересом склоняет голову к плечу, заработав его недовольный взгляд. — Иди, Саш, какой смысл тянуть.

— И это говоришь мне ты, — качает он головой. — Влад по-прежнему…

— Иди, — перебивает Зара. — Всё остальное потом.

Решительно вздохнув, словно перед прыжком в воду, Дальский открывает дверь и заходит в палату.

Чем заняться на законном больничном? Да много чем. Например, устроиться полулёжа и подолгу сидеть, ожидая, когда расслабляться дрожащие мышцы. Кивацкий сказал, что это нормально и через полгода я смогу бегать марафоны, но сейчас от этого не легче. Дрожь в пальцах тоже напрягает, но и это, по его словам, пройдёт.

Всё пройдёт, и печаль, и радость. Всё пройдёт, так устроен свет.

Смешок вырывается помимо воли и я откидываю голову на подушку, закрыв глаза. Внезапно и вдруг мне стало некуда бежать и нечего делать. Странное ощущение, но приятное. Давно стоило остановиться, посмотреть вокруг и осознать, что, даже не день, эта минута никогда не повторится.

Жизнь преподала мне хороший урок, который я вряд ли смогу забыть.

Звук открывшейся двери заставляет с трудом разлепить глаза. «Вы даже не уснёте». Так и верь врачам! Но от того, кто останавливается, едва ли сделав полшага внутрь, сон не просто улетучивается — его сдувает ураганным ветром.

Саша смотрит на меня напряжённым взглядом, я, садясь в кровати, отвечаю ему тем же.

Ну почему нельзя было подождать?! Сообщить о моём, полностью вернувшемся в строй, сознании могла только Зара и я понимаю почему он здесь. Сама поступила бы также, но…

Я — женщина. Причём женщина, привыкшая чувствовать себя красивой! И то, что он видит меня в пижаме, похудевшую на десять килограмм и с волосами, едва ли длиннее его собственных, напрягает. Настолько, что я нервным движением взлохмачиваю только-только отросшую шевелюру и подтягиваю одеяло.

— В городе закончились архивы? — пытаюсь пошутить я, но он лишь улыбается в ответ.

Взгляд опускается помимо моей воли, но это не мешает ему приблизиться. Матрас прогибается под его весом, а я вздрагиваю от прикосновения к щеке.

— Оля. — Пробирающий шёпот не оставляет шансов на сопротивление. — Оленька!

Он прислоняется лбом к моему лбу и мы сидим так, кажется, вечность. Молча. Растворяясь в дыхании друг друга. Но вот он отмирает, открывает свои невероятные глаза и смотрит так, что я чувствую, как краснею.

— Скажи что-нибудь, — просит он, словно заново изучая моё лицо, шею, руки. Меня всю.

— Я, кажется, проиграла.

— Вряд ли Влад заметил. — И снова улыбка. Такая, что я задыхаюсь от нежности и решаю сказать правду.

— Не ему, Саш. Тебе…

Саша уходит только вечером. Всё это время мы просто лежим в кровати, я на его плече, и разговариваем. О скандале, который попыталась устроить моя сестра, узнав, что он и есть тот самый Дальский. О Заре. Об архиве и даже его работе. Обо всём, кроме аварии и того, как тяжело им пришлось.

Он уходит только после крепких получасовых объятий и заверений, что за ночь я его не забуду. Уверена, он бы и на ночь остался, если бы не зашёл Иван Петрович и не прочитал лекцию о том, что анализы в норме, а я иду на поправку.

Удивительно, насколько привередлива память. Казалось, у нас были выходные в «Амариллисе». Были столкновения в «Рейве». Был ужин в «Белом кролике» и ночь после. Но всё это блекнет перед несколькими часами в тишине, покое и обществе друг друга.

И не нужны жаркие стоны и мятые простыни. Достаточно держать его за руку, чувствовать, прижимающую к надёжному боку, ладонь и плавать на границе сна и яви, слушая его голос.

Как мало. И в то же время невообразимо много.

В палате темно и надо бы закрыть глаза, а не закрываются. И улыбка не сгоняется с лица, мешая отдаться объятиям Морфея и успокоительного. Поэтому мне хватает лёгкого дуновения ветра, чтобы понять, что кто-то пришёл.

— Оля, ты спишь?

— Нет.

Ночник у кровати высвечивает бледное лицо Крамеля. Крамеля, добирающегося до кресла с помощью явно новых, каких-то современных, но всё же костылей.

— Ты не против? — сев, он обводит рукой палату.

— Даже если и против, то жестоко гонять тебя туда-сюда просто так, — хмыкаю я и добавляю: — Влад Викторович.

— Какая ты сострадательная! — кривится он.

— Жалельщиков у тебя и без меня хватает, — фыркаю я гораздо миролюбивее. — Только с ними ты почему-то не общаешься.

— Мне не нужно общение, — вздыхает Крамель. — Я хочу, чтобы ты меня простила.

От такого вступления у меня даже речь пропадает. Нонсенс в моём случае.

— Я был к тебе несправедлив…

— Слушай, Влад Викторович, — перебиваю я и изумляется уже он. Как же, остальные-то наоборот пытаются его разговорить! — Я понимаю, что ты готовился, но у меня с киношными речами пока сложно. — Мой палец легко касается виска. — Пожалуйста, давай ближе к делу.

— Я думал, что ты Сашина шпионка, — хмыкает Крамель и на мгновение становится собой прежним.

— А чего сразу не «Вермахта?! Ну так, в порядке бреда.

— Да, был неправ, — кривится он. — Но ты-то можешь меня понять! С того момента, как Саша меня разыскал, он пытался контролировать каждую секунду моей жизни. Нашёл мне работу, познакомил с нужными людьми, следил за каждым моим шагом. Что не добавляло нашим отношениям теплоты.

— Угум, — я снова откидываюсь на подушки, — и ты решил, что он пошёл другим путём.

— А что я должен был думать, если в твоей трудовой красовались пять лет «Олд-Арна»?!

— Что старший из братцев-кроликов достал даже меня, — весело фыркаю я, качая головой. Надо же, угадала! «Олд-Арн» действительно подгадил мне там, где должен был стать козырем.

— А то пари…

— Которое я проиграла, — невинно добавляю я.

— Чёрта с два я тебя уволю! — мгновенно реагирует Крамель. — Имею я право на нормального сотрудника, а не в ужасе блеющую лань?!

— То есть ты тоже не в восторге от своей Валерии Ивановны! — торжественно заключаю я со смехом. — Так что там с пари?