Секретная команда. Воспоминания руководителя спецподразделения немецкой разведки. 1939—1945

Я вызвался вернуться за ними. В мое распоряжение выделили мощный вездеход «Хорьх» и пятерых солдат в сопровождение. Все наше вооружение состояло из одного пулемета и пяти автоматов. На моей карте маршрут нашего движения был отмечен, и мне примерно представлялось, где следует искать дивизион. Но я знал, что наши карты не совсем точны, поэтому ехать приходилось, повинуясь больше интуиции.

«Ничего, – подумал я, – как-нибудь сориентируюсь».

Езда в сопровождении всего нескольких человек по территории, еще не освобожденной от противника, представляла большую опасность, но, как офицеру, мне, естественно, не пристало выказывать свои чувства. Наш путь лежал через необъятные леса, и нам часто приходилось объезжать глубокие, наполненные жидкой грязью ямы, чтобы не застрять. Наши нервы были на пределе, и порой мы слышали то, чего на самом деле не было. Не раз кто-нибудь из солдат давал очередь по подозрительному шороху за деревьями, а водитель давал полный газ.

Примерно на полпути нам попалась деревня. Я помнил, что мы во время марша проследовали прямо через нее, но какое-то внутреннее чутье подсказало мне, что следует проявить осторожность и воздержаться от старой дороги. Наш вездеход свернул влево, и дальше нам пришлось ориентироваться по компасу, поскольку на карте новый путь обозначен не был.

Прошло около семи часов, и наступил уже вечер, когда мы нашли свой дивизион. Там я и узнал, к своей радости, что прежняя дорога действительно оказалась снова занятой русскими. Так что новый маршрут был разведан как никогда вовремя.

Назад вместе со всем дивизионом мы двигались гораздо медленнее. Ночью окружающий ландшафт предстает иначе, чем днем, и я, следуя во главе колонны, не раз предавался раздумьям – следует ли принять влево, или более правильнее будет ехать вправо? Остатки горючего приходилось экономить, и нам доставалось, когда мы преодолевали песчаные или заболоченные участки. То и дело какая-нибудь машина застревала, и солдаты были вынуждены вытаскивать ее буквально на руках.

В полдень наконец-то появился командный пункт полка. Нас еще не ждали, и все были несказанно рады нашему появлению. Полковник Хансен от всей души похвалил меня и заявил, что при случае обязательно представит меня к награде.

К югу от деревни Божино мы переправились через Березину, потеряв здесь три дня, чтобы завоевать плацдарм на другом берегу реки. Русские подтянули сюда значительные силы и упорно оборонялись. За четырнадцать дней Восточного похода нам пришлось научиться работать лопатой. Редко когда удавалось оборудовать командный пункт на поверхности земли. По большей части приходилось вырывать глубокие узкие норы. Теперь даже для сна мы постоянно копали узкие окопы и прятались под землей, поскольку в воздухе то и дело проносились осколки от снарядов. Русская артиллерия стреляла часто и метко.

Дальше наш путь шел к Днепру. Длящийся часами дождь как бы предупреждал о том, что нам здесь еще предстоит пережить. Мы буквально вязли в жидкой грязи, а небольшие глинистые холмы превращались в почти непреодолимые препятствия. Уже первая сотня грузовиков, следовавших по единственной дороге, оставляла после себя ямы в метр глубиной, в которых тонули шедшие за ними машины. Их постоянно приходилось вытаскивать, и это давалось с большим трудом.

Заботливо заготовленные заранее «гибкие колейные покрытия» давно утонули в грязи, и мы вынуждены были рубить молодые деревца, чтобы вымостить ими проезжую часть.

Тем не менее наши части хотя и очень медленно, но все же продвигались вперед. Рессоры у машин не выдерживали и ломались так часто, что вскоре у нас осталось не так уж и много автомобилей, способных выдержать подобную нагрузку. За весьма короткое время взятые с собой запасы стальных рессор были израсходованы, и мы встали перед проблемой, где раздобыть новые. Рассчитывать на брошенные противником грузовики, сиротливо стоявшие на обочине, не приходилось, поскольку каждая проходящая мимо воинская часть старалась снять с них все, что можно. Через короткое время от этих машин оставались лишь непригодные останки, и позже вдоль русских дорог стояли тысячи таких автомобильных скелетов.

Южнее города Шклов после короткого боя мы переправились через Днепр. Однако намеченная командованием дорога оказалась непроходимой, и большая часть нашей дивизии вынуждена была перебираться через реку севернее по наспех возведенному понтонному мосту. В этот момент до нас дошла ужасная весть о том, что единственная саперная рота, остававшаяся для обеспечения нижнего моста, ночью подверглась нападению русских. Кровавой бойни удалось избежать лишь двум солдатам, которые и рассказали о разыгравшейся трагедии. Картина боя говорила сама за себя, давая понять, с какими ожесточенными сражениями нам придется столкнуться здесь, на Востоке.

Почти не встречая сопротивления, мы проследовали поселок Сухари и вступили в город Чериков. После Брест-Литовска это был первый крупный населенный пункт, в котором мне довелось побывать. Кроме горстки каменных зданий в центре поселка, который по своей протяженности вполне можно было назвать городом, везде виднелись типичные для России деревянные избы. Часть улиц оказалась даже мощенной, правда давно у нас забытыми средневековыми булыжниками. Бросалось в глаза изобилие на улицах громкоговорителей, что смотрелось диковато. Они были развешаны на столбах и воротах через каждые двести метров. Во всем городе только в одном доме, как пережиток былой роскоши, обнаружился старенький электромагнитный громкоговоритель, но и он являлся частью общегородских коммунальных услуг. До самой Москвы я нигде не увидел ни одного частного радиоприемника.

Для удобства во время этого военного похода я носил любимые солдатами сапоги с коротким голенищем или старые охотничьи сапоги из личного гардероба. По крайней мере, хоть одна пара обуви у меня всегда была сухой. Однако клейкость навоза, который попадался под ноги не только на полях, но и на дорогах, оказалась для подметок моих охотничьих сапог слишком серьезным испытанием. Между тем сапожная мастерская нашего полка находилась бог знает где, и я вынужден был заняться поиском сапожника. В противном случае мне пришлось бы браться за иголку самому.

Искомого мастера я обнаружил на окраине Черикова. Судя по всему, частника. Через маленькую прихожую дверь вела в единственное большое помещение избы, где собралась вся семья, причем хозяин дома восседал на своем рабочем месте у окна. Договориться с ним удалось с помощью пачки сигарет и буханки немецкого солдатского черного хлеба. Мне поставили табуретку, я снял свои сапоги, и мастер принялся за работу – обстукивать и прошивать их.

«Инструмент у представителей данной профессии во всех странах одинаковый», – подумал я.

Во всяком случае, молоток и игла, сапожный нож и шило, крученые нитки, треножник и деревянные колодки были в точности такими же, как в какой-нибудь маленькой сапожной мастерской в Германии. Только эти были немного беднее и более поношенными.

У меня появилась возможность оглядеться. Один угол занимала громадная, почти два метра в высоту каменная печь с открытой топкой. Наверху на не поддающихся определению обрывках покрывал лежало трое маленьких детей, старшему из которых было лет десять. Перед печкой стояла слегка покосившаяся скамья, у стенки – огромная кровать, а под висящей поношенной одеждой прямо на полу на соломенном матраце лежала старая бабуля. Рядом виднелся небольшой деревянный топчан, на котором в беспорядке была разбросана старая одежда вперемешку с пучками соломы. На топчане, прижавшись друг к другу, по-турецки сидело еще два ребенка, не сводя с меня глаз. Они испуганно отвернулись, когда я посмотрел на них.