Секс и деньги. Сборник романов

Так что, и это очевидно, вполне подходящий план, думаю, вы согласитесь. Вам не нужно беспокоиться О продолжении рода, потому что я за вас уже все сделал, и вам вообще не надо думать об этом.

Но потом ситуация деформировалась.

Кто же знал, что вы собираетесь жить не в хижинах, а перемещаться в города по восемь миллионов жителей, верно? Я думал, вы будете вполне счастливы, если дотянете до четвертого десятка, а потом скончаетесь от гриппа или будете съедены волком, так что зачем мне было беспокоиться о том, чтобы верность жила долго? Действие моноаминов держится – в лучшем случае – тридцать месяцев. После этого ваше тело становится терпимым к нейротрансмиттерам и, увы, страсть проходит. Это конец беготни по паркам в грозу и безудержного смеха, вместе вы исключительно из-за постоянного действия окситоцина. И как долго это продержится, по-вашему, когда вы столкнетесь с новыми дозами допамина и серотонина? И я даже не думал, что важно исправить такую проблемку, что женщины – неважно, из какой они страны или к какой культуре принадлежат, – проходят примерно четырехгодичный цикл, который начинается с совместной жизни с мужчиной и заканчивается мыслями о том, что стоит найти кого-нибудь еще. Периодическая моногамия казалась мне вполне подходящей: ведь всегда был шанс того, что за эти четыре-пять лет она или ее партнер может стать жертвой аппендицита или кого-то из них унесет снежная лавина… ну а если этого даже и не произойдет, я не рассчитывал, что в пределах часа езды будут толочься еще четыре миллиона самцов, готовых составить ей компанию, верно? И почему бы не дать мужчинам лишнюю порцию тестостерона и не посмотреть правде в глаза? Ведь лучше любить и терять, правильно?

И вот тут начинается самое позорное для меня. Потому что я не думал, что неверность станет такой большой проблемой. Мне и в голову не приходило, что большинство людей будут изменять или даже иметь возможность изменять: вы просто заставляете меня сгорать от стыда, понимаете? Я не принял этого во внимание, и все вышло очень-очень плохо. Я никогда не думал о таком коловороте… Я даже не вложил в измену мысль, как вложил ее в снежные хлопья, вот что я хочу сказать. Все функционирует на базовом уровне и зависит от грубой химии и психологии (а психология, конечно же, не что иное, как химия в действии). Поэтому все интрижки похожи друг на друга. Совершают ли акт измены два человека, что закручивают гайки на заводе, или живущий в Эдинбурге английский писатель, столкнувшийся с актрисой из лучшей мыльной оперы с самыми высокими рейтингами по всей Великобритании… все всегда одинаково. Меняются тривиальные детали и декорации, но каждый раз людииспытывают одно и то же. Я знаю, что вы это, наверное, тоже уже заметили, и именно поэтому отчасти и решил, что должен с вами поделиться. Пришить, что это так и есть, хотя вы и так это знаете, просто, чтобы вам было легче дышать.

Я сделал гадость. Но многие другие вещи я все-таки сотворил верно, например бананы. Со сладкими плодами явыпутался. Так, чувствую вашу враждебность, хорошо, все в порядке: я же признал свою вину. И если мы все не сойдемся на этом, мы не сможем двинуться дальше.

Понимаете, думаю, мы вполне бы могли чуть продвинуться. Правда, я не собираюсь поднимать этот вопрос сейчас. Сейчас мне кажется, вам требуется обдумать вышесказанное наедине с самими собою, и что бы никто не мешал.

Поговорим позже, ладно?

Глава 9

Я спал на диване.

Представим, что это искупление грехов: я наказывал себя так, как меня бы наказала Сара. Я всеми силами пробовал внушить себе эту мысль, предпринял попытку найти для себя прощение в самоистязании, но мне было не избавится от того, что я видел себя насквозь. Мое поведение было всего лишь поводом к расплате и наказанию, дело было в трусости. Я не мог представить себе, что Сара проснется, когда я, задержав дыхание, нырну в кровать. Она перевернется, посмотрит на меня и сонно спросит: «Где ты был?» От такого видения у меня внутри все переворачивалось. Так что я улегся на диване в трусах, накрывшись пальто.

Я плохо спал. Поверить в то, что я весь извертелся лишь потому, что не мог найти удобного положения, было невозможно, я весь извелся от ужаса содеянного мною. Мое предположение, и от этого было некуда деться, заключалось в том, что я не мог никак успокоиться, потому что я лежал на диване, на котором не было тесно, и к тому же у меня снова возникла эрекция. Я лежал в темноте, проигрывая в уме произошедшие только что события. Не успел начать, как тут же явился эрегированный член, чтобы повспоминать вместе со мной.

Той ночью у нас был долгий секс с Джорджи, и у меня все равно с полпинка возникла эрекция, которая продержалась до рассвета. Ясное дело, гордиться нечем. Это неинтеллигентно, верно ведь? Делать какие-то идиотские выводы о моей сексуальной энергии в такой ситуации… Тем не менее эрекция была на месте. И не исчезала до самого рассвета. Я всего лишь сообщаю вам факты, вот и все.

В общем, не говоря об эрекциях и тому подобном, я не только плохо и мало спал, но и вскочил на ноги и 6.30. Уставшим я себя не чувствовал. На самом деле я был перевозбужден и находился почти в отлетном состоянии, на пике ощущений, как бывает, когда сутками не спишь. Я думал, как бы не встречаться с Сарой. Оставить на столе записку, что вышел по делам. Но где с пользой для дела можно оказаться в семь утра в субботнее утро, особенно после того, как меня почти целую ночь не было дома? Вы уже наверняка поняли, что план оказался с червоточинкой. Так что я съел миску пшеничных хлопьев с корицей, которые я просто не выношу, как на вкус (я ненавижу корицу), так и в более широком социолингвистическом смысле: ведь хлопья – явное проявление тупого порочного американского насилия корпоративной культуры, но я не мог заставить себя приготовить тост. Еще я выпил несколько чашек кофе. Крадучись пройдя в гостиную, я включил телевизор. Было субботнее утро, и показывали детские передачи. Я уселся напротив телевизора, сжимая чашку трясущимися руками, а взвинченные ведущие орали на меня сорок пять минут кряду: возможно, это я и заслужил.

Когда я услышал, что Сара копошится наверху, то испытал шок, словно меня током ударило.

Я поднажал на уши, заставляя их прислушаться и распознать звуки. Меня колотило. Не физически, но внутри. Медленные мягкие шаги Сары, спускающейся по лестнице, казались мне не шажками только что проснувшейся маленькой шотландской женщины, но неотвратимой поступью потустороннего чудовища из фильма ужасов. Ничего не видя, я уставился в экран телевизора, в этот момент дверь гостиной открылась, и она вошла в комнату.

– А-у-у-у… когда ты вернулся вчера ночью? – спросила она, переходя от зевоты к связной речи.

– Х-м-м-м… – пожал я плечами, – не уверен… Думаю, довольно поздно.

– А когда примерно?

– Не знаю, как я уже сказал, я не смотрел на часы.

Я говорил, не глядя на нее. Я упорно смотрел в экран телевизора и разговаривал рассеянно, голосом человека, вселенски заинтересованного происходящим на экране. Но если бы мне предложили миллион фунтов, я бы все равно не смог ответить, что же там показывали.

– Ну да, но хотя бы примерно?

Ее голос не был злым или ворчливым, просто сонно-любопытствующим. Саре было просто интересно. Лучше всего было бы ответить: «Ну, после четырех, я знаю, что было уже четыре» или что-нибудь в этом роде, дипломатично уклонившись от точного ответа на вполне нормальный вопрос. Так и нужно было сделать.

Я сказал:

– Господи, я не заметил, понятно? В чем дело? У нас что, есть отбой? Какая вообще разница, сколько было времени? Было поздно, ясно?

Я вылил это великолепие на телевизор. Сара стояла близко, но молчала. Не ответила она и минуту спустя. Ее молчание заставило меня повернуться к ней лицом. Я был в ужасе, предвкушая ожидающую меня картину, но обстоятельства вынуждали меня так поступить.

Я не знаю, чего я больше всего ожидал и боялся увидеть: выражение лица, по которому станет ясно, что Сара обо всем догадывается, или ее обиженный взгляд. Она просто поразила меня тем, что никаких следов ни того, ни другого на ее лице не было. Девушка смотрела на меня с улыбкой. Даже с усмешкой.

– Но ты устал, да, любимый? – сказала она. – Поздно вернулся, и теперь ничего не хочется делать?

Как вы можете себя представить, я ухватился за эту возможность обеими руками и с благодарностью прижал ее к груди.

– Да… прости. – Я растер руками лицо, словно стараясь смыть наваждение. – Я определенно стал слабаком.

Сара улыбнулась. Она стояла у двери и улыбалась. Ее волосы были всклокочены после сна, на щеке остались следы от подушки, большая мешковатая футболка с почти стершимся рисунком и дырявыми подмышками отважно висела на ней, словно потрясающее вечернее платье. Она была красива. Красива и блаженна: Мадонна, Офелия, Сибилла Вейн и Эдисон Хэнниган, все в одном лице. И я разлагался изнутри, просто глядя на нее. Как я мог предать этого ангела? Знаете, не думаю, что когда-либо любил ее больше, чем в тот момент. Я провел прекрасную ночь, трахая прекрасную женщину на всех твердых поверхностях ее гостиничного номера, но именно это и заставляет ценить своего постоянного партнера. Я улыбнулся Саре. Знаете, такой «измученной улыбкой»? Как пишут в книгах? Вот именно такой.