Секс и ветер

Детина, не оборачиваясь, поднял руку и сжал ладонь в кулак. Я понятливо замолчал.

– Пойдем, поможешь, - он наклонился к худому, лежащему у холодильника на полу, и пошлепал его по щекам. – Спёкся.

Положить тело худого в лифте не удалось из-за тесноты. Он так и стоял, поддерживаемый нами под руки, с закрытыми глазами. На улице бушевала вьюга. Детина взял худого за шиворот, приподнял, и легко забросил в сани, припаркованные прямо у моего подъезда.

– Давай, браток, - он пожал мою вялую ладонь. – Ты с желаниями поосторожней, а то могу и не успеть в другой раз.

Он взгромоздился на облучок, подхватив вожжи.

– И завязывай ты с этой пьянкой. В жизни и без нее много хорошего. А любовь - она есть, только искать надо, - детина гикнул на лошадей, и сани умчались в снежную даль.

Наверх я поднимался пешком, старательно обдумывая каждую приходящую в голову мысль. Тяжело дыша, ввалился на кухню и увидел одиноко стоящую в углу косу. Сев на диванчик, подтянул к себе телефон.

– Петрович! Петрович, спишь что ли? – голос в трубке был сиплым и по-далекому теплым. – Извини, Петрович, что так поздно. У тебя кислота есть? Какая-какая, серная. Много. Растворить одну штуку. Косу. Обыкновенную косу. Да, трезвый я. Уже.

ВТОРОЕ ПРИШЕСТВИЕ

– Нет, ты не прав, - глухо заворчал Серый. – Может так случиться, что и сегодня не выйдет.

– Выйдет, выйдет, - оглянулся по сторонам Лопух. – Сегодня точно выйдет.

– Пошли, а? – Серый тоскливо зевнул. – Вон уже всю задницу отморозил.

– Терпение, друг мой, - Лопух встал передними лапами на ступеньки. – Еще минут десять, и будут тебе объедки.

– Всё, - Серый встрепенулся, подняв уши торчком. – Я – домой. Лучше умереть с голоду, чем с холоду.

– Э-эх, ты-ы! – укоризненно завыл Лопух. – Друга бросаешь на произвол? Иди-иди. Коснется еще…

Серый затрусил по заснеженной тропинке, которая вела прямиком в холодный сарай, служивший временным пристанищем для друзей. Около скособоченной ёлки он сосредоточенно поднял заднюю лапу, когда рядом, подняв мелкую снежную пыль, затормозил огромный серебристый джип.

«У меня был похожий в прошлой жизни, - подумал Серый.
– Только модель другая и цвет».

В приоткрывшемся окне появилась рука с пластиковым контейнером.

– Эй, собака! – следом за рукой высунулась бритая голова в темных солнцезащитных очках. – Сюда иди!

– Сам ты собака! – огрызнулся Серый, униженно семеня навстречу.

– На, ешь, - из контейнера, один за другим, посыпались в грязно-снежную придорожную кашу куски нежного мяса, уже остывшего, пахнущего костром, но от этого не менее вкусного.

Серый жадно зачавкал, кося напряженным глазом в сторону водительской двери.

– Ешь спокойно, - звучал голос сверху. – Не бойсь, не обижу.

Через полчаса дверь в сарай простуженно захрипела, впустив Лопуха.

– Серый, - позвал он в темноту. – Ты здесь?

– Здесь, здесь, - отозвался тот из кучи соломы в углу. – Ну как, вышла?

– Выйти, то вышла, - вздохнул Лопух, пристраиваясь поудобнее рядом. – Да только борщ сегодня был какой-то диетический, что ли?

– Вот вы, уважаемый Петр Петрович, - перебил его Серый. – В прошлой жизни, говорите, были физиком?

– Да, милостивый государь, - Лопух зевнул. – Профессором. Преподавал на кафедре в университете.

– А к религии как относились? – прищурил по-ленински глаз Серый.

– А никак, уважаемый Сергей Аполлинарьевич. – Бога-то как не было, так и нет. На том стояла и стоять будет фундаментальная наука.

– А я вот сегодня его встретил, - заурчал, вспоминая, Серый.

– Кого это? – приподнял ухо Лопух.

– Явление мне было, профессор, - Серый мотнул косматой головой. – Второе пришествие, не иначе. Только побрили его, гады!

В ДЕТСТВЕ У МЕНЯ БЫЛ ПАТЕФОН

В детстве у меня был патефон. Он стоял на трюмо в коридоре и Глаша стирала с него пыль фланелевой тряпкой, шурша накрахмаленным фартуком. Патефон заводили на Новый год, когда в гостиной ставили ёлку, украшенную разноцветными шарами и бумажными фигурками животных. Ёлка пахла лесом и зимой. Глаша пахла сдобным тестом. Папа приносил с работы запах карболки и одеколона. Мама собирала в себе все запахи и пахла домом. Нашим домом. Таким, каким он был до прихода тов.Карагандинского. Именно так он представился моему отцу: «Старший следователь тов.Карагандинский» и махнул перед очками корочкой. После его прихода в наш дом я научился многому, чего не умел раньше. Я научился плакать беззвучно, закусив зубами угол подушки с печатью «42-й детдом». Научился падать, закрывая руками лицо от метящих в него ботинок. Научился воровать хлеб из кладовой. Научился бить локтем в зубы и мыском ботинка по коленям. Научился читать, писать и играть в футбол. Это уже потом, когда я выучился на врача и отработал пять лет в сельской глубинке, наш декан разыскал меня и предложил работать в Москве, в Пироговке, как лучшему его ученику. И это уже потом, когда моя дочь Аришка родила нам с Манечкой внука, в 405-ю палату привезли старика по фамилии Карагандинский. Главврач, вызвавший меня в кабинет, многозначительно поблескивал очками говоря, как важен для нашей клиники именно этот пациент. И что звонили с самого верха, доверяя здоровье почетного чекиста такому опытному хирургу, как я. И что, как коммунист, я обязан сделать все возможное и невозможное. Я кивал его очкам, соглашаясь с бременем возложенного на меня доверия, и обещал сделать всё.

– Доктор, вы поможете мне? – старик почти шептал, морщась от боли.

– Поможем, - кивнул я. – Скажите, вы прожили счастливую жизнь?

– Я не понимаю, - он скосил глаза на операционную сестру.

– Думаю, это судьба, тов.Карагандинский, - я повернулся к анестезиологу. – Давайте наркоз.

ВИКТОРИЯ

Тук-тук, тук-тук, - сердце билось ровно, но громко, равномерно поднимая и опуская кожу на висках.

– Сколько мне осталось, доктор?

– Два дня, - вздохнул тот. – Если сейчас же не прооперироваться…

– Нет, спасибо, - она сглотнула комок в горле. – Слишком мало шансов.

– Виктория Владимировна, вы же сама врач, - он попытался взять ее за руку. – И должны понимать, что нужно бороться до последнего.

– Именно поэтому и не хочу, - она отдернула руку. – Не хочу умереть на операционном столе.

– Воля ваша, - обиделся доктор. – Вот здесь подпишите.

На улице пахло перегретым асфальтом и жареной свининой.

«Что делать?» - думала Виктория. – «Нет, не так: что необходимо сделать в первую очередь. А что во вторую, в третью и четвертую, ведь пятой может и не быть. Еще вчера самым важным в ее жизни было то, что соседи сверху невыносимо громко орут по вечерам, а позавчера – подтекающий бачок от унитаза. Лилька еще не хочет учиться - переходный возраст. Боже! Что будет с Лилькой, когда ее не станет? Вот о чем надо было думать. Мефодий, конечно, любит ее, как родную. Но, все-таки, они юридически не родня. Прелести гражданского брака с его независимостью и т.д.. Если бы был жив Серёга. Вот на кого можно было положиться, как на Великую китайскую стену. А как я его любила? По уши, по пятки. Хм, в приговоре врача есть и положительная сторона – скоро встретимся там с Серёгой. Бабушка? Сама на ладан дышит. Сиделку за сиделкой меняем, никто не хочет связываться. А что будет с ней? С бабушкой? Надо позвонить Мефодию. Как-то сказать ему всё. Но как? Он такой инфантильный, так мило боится окружающей его действительности. Творческая натура. Так что же будет с дочерью?»