Секс, ложь и фото (сборник)

Я сидела в машине, курила и ругала себя последними словами. Какого черта ты лезешь не в свое дело? Безмозглая тупица, ведь не зря говорят: дорога в ад вымощена благими намерениями. Спасательница-спасительница. А если Волков найдет Шилкина раньше тебя и тот спокойно расскажет ему, что выходил в туалет. Что тогда? Успокаивало то, что беседа с Волковым была неофициальной, но будет неприятно смотреть в его холодные глаза, когда он спросит: «Значит, Шилкин не выходил из зала?»

Я щелчком выбросила окурок в окно и не спеша тронулась с места. Голубой «шестерки» на прежнем месте не было. Ну и черт с ней. Сдалась тебе эта «шестерка».

Через пятнадцать минут я уже подъезжала к редакции, но тут мне в голову пришла одна мыслишка, и я свернула к «Гриве». Был шанс, что я смогу застать Шилкина там.

Спустившись по лестнице, я вошла в знакомый холл и направилась к гардеробу. Там было пустынно, только охранник, как всегда, сидел, уткнувшись в газету – я бы не стала утверждать, что он не держал ее вверх ногами, – и Кирилл скучал за стойкой. Увидев меня, он встал со стула и приготовился принять мою шубу.

– Привет, – улыбнулась я, – ты не видел Шилкина?

Его тонкие черные усики дрогнули.

– Вообще-то я не обязан за всеми следить, – хмыкнул он, – но так уж и быть, сегодня его здесь не было.

– Спасибо. – Я положила на стойку десятку, которая тут же исчезла в Кирилловом кармане.

Из «Гривы» я направилась в «Конек-Горбунок», а оттуда в «Русь». Шилкина нигде не было. Ладно, решила я, вернусь в «Гриву», заодно пообедаю, может, он там появится.

Снова длинная мрачная лестница – и вот я опять стою возле гардероба.

– Не приходил, – Кирилл покачал головой.

– Теперь я пришла пообедать, – улыбнулась я, снимая шубу.

В зал я сразу не пошла, а направилась по коридорчику к туалету, решив привести себя в порядок. Убедившись, что все в норме, я вышла из туалета и свернула в сторону лестницы, возле которой убили Настю Белову. Зачем она могла сюда пойти? – размышляла я, достав сигарету и держа ее в руке. Только если кто-то позвал ее или затащил. Но кто, кто? Да и вообще, кому было нужно убивать ее? Я достала зажигалку и закурила. Тут я услышала, как на площадке верхнего этажа хлопнула дверь и кто-то начал спускаться.

– Значит, мы договорились, Коля? – услышала я голос, показавшийся мне знакомым.

Шаги на мгновение стихли.

– Не волнуйся, работай пока, – прозвучал ответный голос, и человек продолжил движение вниз.

Второй голос я сразу узнала. С человеком, которому он принадлежал, я виделась не далее как два часа назад.

– Если что – заходи, – снова сказал первый, и я вспомнила, что это голос дяди Сережи – хозяина «Гривы».

Не слишком ли часто и запросто встречается старший следователь прокуратуры с хозяином довольно сомнительного заведения? Мне не хотелось снова встречаться с Волковым, тем более в таком месте, и я потихоньку, как мышка, юркнула в коридорчик и спряталась за дверью туалета.

Но не прошло и пяти минут, как я услышала шум приближающихся шагов и голоса, на этот раз мужской и женский. Голоса были молодые и… знакомые. Один принадлежал Брускову, другой – Дюковой.

– Давай, – небрежно сказал Денис.

– Вот, – с виноватой ноткой в голосе прошептала Дюкова, и в прохладном, как кафель, воздухе коридора зашелестели пересчитываемые купюры.

– Почему так мало? – недовольно спросил Денис.

Перенервничал парень.

– Сам же знаешь, клиентов мало было и вообще…

– Что вообще? – угрожающе сказал он.

– Не тот клиент пошел, – манерно вздохнула Оксана.

– Меньше базарить надо, – назидательно произнес сутенер, – че этой телке нужно?

– Ритка, что ли, уже донесла? – обиженно сказала Оксана. – В свое свободное время разговариваю с кем хочу.

В этот момент до меня долетела сумятица звуков, какое-то быстрое и, по всей видимости, агрессивное движение со стороны Дениса, потому что следом раздался приглушенный испуганный вскрик Дюковой.

– Больно же, отпусти, Дени, – всхлипнула она.

– Мне тоже больно, – как первоклассный актер тут же сменил интонацию Брусков, – когда меня предают.

Он говорил так, словно Дюкова была не дешевой рабочей силой, приносящей ему доход, а возлюбленной подругой. Обида, горечь и скрытая угроза звучали в его бархатном баритоне.

– Да кто тебя предает? – забеспокоилась Дюкова. – Ни о чем мы таком не говорили.

– О Белке трепались? – не унимался Денис. – Смотри, ты меня знаешь. Бизнес на первом месте. Чтоб больше ни слова этой сучке, а то навоз жрать заставлю!

Я вспомнила, как впервые увидела Дениса. С ленивой грацией холеного кота он развалился на диване. На его красивом лице застыло высокомерно-пресыщенное выражение. И все-таки его привлекательная наружность не вязалась с нынешними угрозами. Грубость напрочь перечеркивала его красоту.

Ну ты даешь, Бойкова! Ты что же, думаешь, что сутенеры – этакие нежные хрупкие юноши, и грубый цинизм им совсем не свойствен? Ты где, на луне?

Я была оскорблена до глубины души: какой-то негодный испорченный мальчишка, вообразивший себя чуть ли не самим Мальдорором, называет меня сучкой! Я, конечно, поняла, что речь шла обо мне.

– На, – более миролюбиво произнес Брусков, – возьми себе, – я услышала шелест свертываемой купюры, – и чтоб сегодня на высоте была!

– Легко тебе говорить, – с жалобной интонацией сказала Дюкова, – после всех этих…

– Да заткнись ты, – прикрикнул на нее Денис, – меня не е… что ты думаешь. И еще раз предупреждаю, если та сучка еще раз появится и станет приставать к тебе со своей лажей, гони ее к чертям собачьим, поняла?

– Поняла, – донесся до меня поникший голос Оксаны.

– Одного моего слова хватит, ты уж мне поверь, чтобы этой шилкинской телке навсегда рот заткнуть.

Ну уж это чересчур! Такого неуважения к себе я не могла стерпеть. Пусть меня упрекают в недостатке самообладания, воли, осмотрительности, здравого смысла, пусть считают наивной дурочкой, донкихотом в юбке, сражающимся с ветряными мельницами…

Я распахнула дверь, забыв побеспокоиться о том, чтобы не ударить стоявших прямо за ней.

– Кого это ты сучкой называешь?!

Мой свирепый вид и неожиданность появления породили неловкую паузу. Брусков и Дюкова растерянно пялились на меня. Мне показалось, что я стою на театральной сцене. Дают «Ревизора». Помните финальную сцену? Открытые от удивления рты, вытаращенные глаза, гнетущая немота ожидания…