Сексот поневоле
Шрифт:
В сопровождении Джу, который подозрительно оглядывал прохожих и иногда ворчал, выражая неудовольствие многолюдьем, мы подошли к избушке, изображавшей вокзал. Купили в кассе билеты, и присели на лавочку
Скоро к нам присоединился Сичков.
В принципе, с Виктором все ясно и я мог бы не тратить время на поездку в Школьнинск. Но оставались Валера и Катька-секретчица… Странно получается — женщины нет в живых, а приходится исследовать частицу ее прежней жизни…
Да и командир роты, по-моему, открылся далеко не полностью. Несмотря на ночную тьму, он должен был разглядеть хотя бы общие черты человека, поджидавшего
Вникать, пытаться выяснить детали я не мог — Сережкин вполне заподозрил бы допрашивающего. Перед ним же не полномочный представитель той же прокуратуры — примитивный прораб особого участка…
Пока Сичков, раскачиваясь неуклюжей фигурой, будто осина на ветру, ходил за билетом, я решился немного углубиться в интересующие меня, как сексота, события. Так, ненавязчиво, слегка.
Едва открыл рот, чтобы выстрелить по капитану заранее приготовленной фразой, — рядом на лавочку уселся наш кладовщик Никифор Васильевич. В коротком тулупчике, лисьем малахае, с емкою корзиной. Видимо, нацелился кое-что реализовать на «черном» рынке. Знал я — недавно заколол кабанчика, вот и вез на продажу сальце и мясо.
— Тоже — в гарнизон? — осведомился я на всякий случай.
— Вроде, туда…
Я досадливо поморщился. Вот невезение! Неужто кладовщик в эту субботу не мог посидеть дома? Отделаться от него не так-то просто.
Никифор Васильевич отличается удивительной общительностью. Всех в поселке — не удивлюсь, если и за его пределами! — он знает досконально. По-моему, поселковые новости становятся ему известными задолго до своего возникновения. Если он говорит, что соседка Дарья разродилась, а она все еще таскает воду из колодца, можно быть уверенным, что завтра послезавтра в ее хате запищит новорожденный. Если Никифор Васильевич утверждает, что стрелочник Сергей умер — заранее готовься к поминкам.
Маленький, шустрый, кладовщик влезает в любой разговор, используя любую малозаметную щель. Он старательно расковыривает ее, постепенно превращая в пролом. Не проходит и получаса, как, к удивлению беседующих, они превращаются в бесправных слушателей, а в центре внимания оказывается щуплый старичок.
Вот и сейчас мы с Виктором были вынуждены прочно замолчать.
— Рынок — перво дело, — разглагольствовал Никифор Васильевич, пристроив корзину на место, которое только что занимал Валера. — В первую мировую, помню, служил я в експедиционном корпусе. Хранцузам подмогали. И был в нашем взводе ефрейтор Родька Малиновский…
— Малиновский? — удивился Сережкин. — Это какой? Уж не наш ли?..
— Он самый. Родька-пулеметчик… Дружки мы с ним были. Опосля пять писем отправил в Москву и ни одного ответа. Куда там, заважничал дружок, генеральские, а то и маршальские погоны на плечи приспособил… Так вот, Родька ужасть как любил хранцузские рынки…
Я понял — доверительный разговор с Сережкиным не состоится. Никифор Васильевич трещал без умолку. Вокруг лавочки начали скапливаться пассажиры, подмигивая друг другу и ухмыляясь. Словоохотливого старичка все знали. Подошел и Сичков, уперся в нас смеющимся взглядом. Дескать, попались, не скоро выберетесь из дедовой болтовни.
— Шляется парняга между рядами, приценивается, щупает одежу, примеривает на себя. Прикупить — жила слаба, денег нам не давали… Но однажды купил все
же., . палку с крюком. Зачем понадобилась Родьке та палка — невдомек.— Может, к пулемету пристроить? Чтобы, значит, из-за угла пулять? — предположил бородатый мужик с мешком за плечами.
Общий хохот. Вместе со слушателями хохотал и Никифор Васильевич.
Из-за сопки выполз поезд. Толпа рассредоточилась по перрону, приготовившись к посадке.
Может быть, удастся продолжить интересную беседу с капитаном на обратном пути? Сичков, слышал, собирается остаться в Школьнинске на воскресенье, попировать с друзьями. Господи, сделай так, чтобы кладовщик тоже отправился к кому-нибудь в гости! Или — попал в милицию… Или — тьфу, тьфу! — слегка приболел, и денек провел в школьнинской больничке!
А почему я решил, что Никифор Васильевич едет в Школьнинск? Ведь торгануть салом с большей выгодой можно и в Лосинке. Там и гарнизон побольше, и с продуктами, особенно, с мясом, трудности…
— Куда решили направиться? — прямо спросил я кладовщика.
— В Лосинку баба послала… Сальце продать да рубаху себе присмотреть…
— Правильно сделала, — одобрил я. — В Лосинке промтоварный магазин в гарнизоне стоящий. И обувь есть разная, и костюмы…
Всю дорогу кладовщик вводил пассажиров в курс его отношений с Родькой-пулеметчиком и с каким-то Иваном Шевелевым.
Я с нетерпением ожидал прибытия поезда в Школьнинск. Никифор Васильевич поедет дальше, и мне никто не помешает перед встречей с Родиловым
подвести черту под беседой с Сережкиным.
Пустая надежда! Никифор Васильевич сошел вместе с нами.
— Вы ведь хотели — в Лосинский гарнизон?
— Передумал. Я такой — то подумаю, то передумаю. В Школьнинске тожеть рынок есть. И магазеи тамочко имеются. Чего же киселя хлебать в Лосинку? Я лучше с вами побуду, про Родьку расскажу. А вечерком вы — на поезд, а я загляну к дружку давнему Федьке Ахромееву. Вместях ломали трудовой фронт в распроклятые военные года. А, может, и передумаю — с вами возвернусь домой… Когда плануете?
От привидевшейся перспективы совместного возвращения меня в пот бросило. Господи, сделай тик, чтобы въедливый дед опоздал на поезд! Господи, пошли сейчас нам навстречу Федьку Ахромеева, чтобы тот увел к себе домой настырного болтуна!
— Не знаю, Никифор Васильевич. Все зависит от начальства. Когда отпустит, тогда и поедем…
— Ты, прораб, не финти. Не к начальству, чай, приехал — юбилею отмечать. Потому должон знать, когда назад двинешься…. Вот был у меня один дружок. Молокосос такой же, как и ты, прости за неудобное словечко…
Снова пошло-поехало! Исторический дед проводил нас до самого Школьнинского участка. Посетовал — коротка дорожка, не успел историю рассказать еще об одном дружке. На прощание попросил-приказал к восемнадцати быть на вокзале…
Честно говоря, при виде скособочившейся фигуры — корзина оттянула деда на правую сторону! — скрывшейся за углом, я облегченно задышал. Сичков громко смеялся. Сережкин насмешливо шевелил пальцами…
Управление Школьнинского стройучастка располагалось в трех вагончиках, расположенных буквой «Г». Один вагончик отведен под кабинет начальника, второй занимают прорабы и мастера, третий — бухгалтер и нормировщица. Богато живут! Впору танцы устраивать. Неужели пиршество, посвященное юбилею, намечено провести в этих вагончиках?