Секториум

По-французски Этьен тоже не понял, не смотря на то, что Миша произносил нужные слова по буквам. Он понял только тогда, когда я написала их на планшетке сканера. Этьен попросил за него не беспокоиться, объяснил, что филин мал и дурен, взамен он потребовал от нас запись полета флиона, точно также выписывая на планшетке русские слова. На что Миша показал ему интернациональную «фигу», а я, как смогла, за нее извинилась.

До ночи мы обзванивали секторианских агентов, которые могли иметь доступ к экзотической фауне. Дошла очередь до шефа, и энтузиазм пошел на спад.

— Привет, шеф! Нужно достать парочку колибри… — обречено сказал Миша. Что ответил Вега, мне неведомо, только на этом Мишино терпение лопнуло. — Что же мне самому бежать с сачком в тропики? Там же комары здоровые, как кони!

— Заклюют насмерть, — подсказала я.

— Нет, я добуду эту тварь! Из принципа! Чего бы мне ни стоило! — поклялся Миша и лег спать в моем рабочем кабинете.

Утром я растолкала его спозаранку.

— Ну ее к чертям, эту Москву, — сказал Миша. — Давай еще раз прогуляемся по Минскому базару.

Когда мы возвращались домой, едва волоча ноги от усталости, Миша все еще излучал оптимизм.

— Ждать нельзя, — говорила я. — Через месяц пойдет «кастрюля» на Диск. Упускать такую возможность глупо.

— Глупо, — соглашался Миша. — Но, что я сделаю? Не продаются эти твари. Вези кенаря. В следующий раз мы загодя заказ сделаем.

— Кенарь — это отстой.

— Вези утку. Вон их сколько на реке…

— Кинь идею, Миша. Должен быть какой-то выход. Не с уткой же, в самом деле, ехать.

— Идею не кинешь, — ответил он. — Господь бог сам их на головы роняет…

И, словно в подтверждение сказанному, сверху, прямо с неба, что-то пролетело со свистом и шлепнулось нам под ноги, будто камень. Упало и отскочило в траву от утоптанной грунтовой дорожки.

— Спокойно, — сказал Миша, — это майский жук, — и вынул из травы огромного жука с поджатыми лапками. — Хорошо, не по голове отоварил.

— Он умер?

— Ничего подобного. Он спал и свалился с ветки. На, отвези Птицелову, и пусть подавится.

— Ой…

— Не бойся, не укусит, — сказал он, перекладывая сонного жука на мою ладонь. — Серьезно говорю, сколько я их в детстве мучил, ни разу не укусили. Самое доброе создание в мире жуков. Возьми, в кармане пронесешь через карантины.

— Он какой-то контуженный.

— Спит, говорю же тебе! Хочешь, свежих натрясу? Подставляй сумку.

Миша взялся за ствол молодого каштана, и жуки посыпались вниз, как орехи. Один даже завалился ему за шиворот.

— Столько хватит? Все! Птицелов, считай, у нас на крючке!

— Но, Миша, мы же договорились…

— В крайнем случае, — заверил Миша, удовлетворенно потирая руки, — суп из них сварит.

Глава 10. «ЖУЧИНЫЙ СУП»

На посадочный карантин я явилась с тремя коробками. В одной лежал хартианский наряд с обширной заплатой на горелом месте, в другой — жуки для Птицелова, в третьей — фрукты и «Беломор». Адам добавил четвертую, размером с несколько томов Большой Советской Энциклопедии: «Юстасу от Алекса», жирно обработанную герметиком и перевязанную подарочным бантом. Сначала я подумала, что это книги, но вес не соответствовал предположению. На ленте, как на траурном венке, было написано: «От Миши, Адама, Этьена, Олега, Петра и Веги с пожеланием счастья».

— У него день рождения? — спросила я.

— Вроде того, — ответил Адам, и сунул под бант конверт. — Сначала отдашь письмо, — предупредил он. — Потом коробку. Пока не прочтет, не давай.

После посадки в капсулу, оставшись с коробкой наедине, я применила к ней хартианскую методику… Корабль набирал скорость в направлении Диска, снотворное лежало рядом, все погружалось в «резиновую» тишину, только моя возбужденная интуиция рыла дыру в подарочной оболочке. С трудом мне удалось слепить примитивную матрицу находящегося внутри предмета: изуродованного монстра, несущего в себе обман чувств и сумятицу впечатлений. Эта вещь явилась мне в кровавых тонах и подействовала угнетающе. Пока я раскодировала метаморфозу подсознания, сон настиг меня.

— С днем рождения! — приветствовала я Юстина, когда рев двигателей стих и позволил мне слышать собственный голос.

Юстин вывалился из салона с озадаченным выражением лица и сразу выхватил у меня из рук папиросы.

— Который ща день на Земле?

— Начало июля.

— Дык, я, кажись, в январе родилси?..

— Ты не напутал?

— Хрена терь разберешь, — сказал он, прикуривая, — можа и напутал.

— Это не все. Пообещай показать, что они тебе прислали.

Юстин развернул письмо. «Только не показывай Ирке», — было написано в верхней строке.

— Ладно, — расстроилась я и вручила ящик. — Поехали.

Птицелов подсел ко мне перед началом представления. Принял жестяную банку с дырочками для вентиляции, запустил туда пятерню, и некоторое время шарил, в надежде отыскать что-нибудь пернатое. Чем дольше шарил, тем более обескураженным становилось выражение его лица. В конце концов, он сунул нос в банку и выудил жука вместе с травой, которую я подстелила им для пищи и комфорта. Жук схватил Птицелов лапками за палец и пополз. Птицелов наблюдал его с тем же обескураженным выражением…

— Кто тут?

— Майский жук, — доложила я. Меня распирало от нетерпения. Я знала, что он спросит потом, как удивится, когда я отвечу, как не поверит…

— Тут летающая особь должна быть.

— Он летающий.

— Думаю, нет.

— Еще как летает.

Птицелов удивился и подверг жука умозрительному анализу.

— Только в невесомости, — заключил он.

— В планетарной гравитации, на собственных крыльях, и, что примечательно, даже при невысокой плотности атмосферы.

Умозрительный анализ был продолжен, но заключение не изменилось:

— Думаю, этому невозможно лететь.

Против откровенной глупости я затруднилась найти аргумент. По счастью, представление началось. На арену вышел новичок, встал на колени, напрягся, потребовал тишины. Трибуны замерли в ожидании, а мои жуки завозились. Самый главный и самый толстый жук, которого только что мучил неблагодарный заказчик, раскрыл хитиновый панцирь и стал расправлять крылья. Я захлопнула коробку, прикрыла ее подолом, и выступающий снова был вынужден требовать тишины, на этот раз от меня. Мы замерли в ожидании. Ждали все. По трибунам пошла дрожь, лица собравшихся стали настороженными. Что-то необычное намечалось на старом добром зрелищном месте. Дрожь перешла в монотонный гул, стала растекаться от арены к верхним ярусам цирка, словно тяжело нагруженный самолет пытался противостоять гравитации. Фундамент стал ритмично вибрировать под трибуной, а эпицентр этого неожиданного катаклизма находился как раз у меня под ногами.