Селинунт, или Покои императора
Шрифт:
Она бесстрашно вела игру, не заботясь о риске, связанном с этой операцией. То, что ты решишь заговорить и вывести ее на чистую воду, — такого она себе даже не представляла. А между тем ей следовало бы оградить память отца от любого возможного скандала, который непременно бы ее запятнал. Будучи душеприказчицей, она должна была бы действовать со всею щепетильностью, строго соблюдать свои полномочия, отказаться от бесстыдного грабежа.
На этой стадии в глаза бросалась лишь одиозная сторона этих расчетов, а также их смехотворность. Разве мог ты тогда вообразить, что подобное мошенничество не будет раскрыто, что честь духа совместима с такого рода подтасовкой? И даже если бы ты промолчал, разве в один прекрасный день фокус не обнаружился бы? В будущем наверняка найдется какой-нибудь эрудит, более внимательный или проницательный, не такой торопыга, как все эти критики, который наконец заявит о гигантской ошибке, о фальсификации, о принципиальной невозможности. Отыщется человек, который докажет, что Атарассо не мог быть Атарассо!.. Кого тогда поставить на его место? Спор разгорится с новой силой. Но это был оптимистичный взгляд в далекое будущее, ты думал, что тебе уже не придется наблюдать за тем, как противники станут швырять друг другу в лицо свои аргументы.
«Хищница», «грабительница»… Это были практически первые слова, слетевшие с твоих губ в больничной палате. Тогда я еще ничего не знал об этой истории, включая имя Сандры. Имя Атарассо
Если бы все это осталось между вами — между тобой и Сандрой, — если бы дело не приняло агрессивный и рекламный оборот, тебе не пришлось бы вмешиваться, и образ грабительницы не всплыл бы снова перед твоим внутренним взором. Как посмела она зайти так далеко? В-конце концов, ты был еще жив: неужели она решила, что ты позволишь ей докрутить свое кино до конца и не появишься на горизонте? Допустим, она хотела привлечь к Атарассо более широкую аудиторию — так она объяснила тебе свою просьбу переработать те самые тексты, подсократить их, если нужно — подправить. Ты притворился, будто такого объяснения тебе достаточно. Но теперь, держа в руках книгу, ты спрашивал себя, что же творилось в голове у этой девушки. Да, она не была обременена предрассудками, и монахиней ее тоже не назовешь! Только страсть могла внушить ей подобный план, чтобы добиться своих целей: слепая и дикая страсть, о которой ты тогда едва догадывался. Какую роль она играла при Атарассо? Он удочерил ее уже большой; возможно, она действительно была его дочерью. Но удочерение могло быть и только прикрытием, удобным соглашением, средством для Андреаса Итало передать ей вместе с огромным состоянием моральное обязательство позаботиться о том, чтобы его воля в отношении коллекций и фонда была исполнена после его кончины, а его память защищена. Но Сандра зашла гораздо дальше, чем он мог ожидать. Теперь было очевидно, что Атарассо никогда не держал в руках пресловутой рукописи, а Сандра организовала внезапный отъезд, чтобы ее присвоить и порвать с тобой. Поскольку ты сразу же не развил бурной деятельности, чтобы ее вернуть, — ты мог бы поднять на ноги своих друзей, обратиться в полицию, — она решила, что ты и в будущем не станешь на нее претендовать, как бы она ею ни распорядилась. Поэтому она придержала рукопись три года, но при этом распустила слухи о существовании необыкновенного документа, не публиковавшегося при жизни. Воздвигнуть покойному мэтру нелепый памятник из краденого мрамора — трудно было худшим образом воздать почести человеку, которого никто не мог заподозрить в интеллектуальной нечистоплотности, да и память о котором была еще жива. Это был намеренный и лукавый поступок, ответственность за который полностью ложилась на Сандру. Можно подумать, что она, не удовлетворившись славой исследователя, захотела изменить его имидж и вывести на первый план другого человека, который затмил бы собой археолога, коллекционера и ученого. Только слепая страсть могла вызвать поступок такого рода. Но вот опять: как его понять? Чем объяснить?.. Ты натыкался на то же препятствие, на тот же неразрешимый вопрос, как и в отношениях между твоей матерью и Гастом. Все истины, пережитые под чужой личиной, когда в игру вступает не только любовь, но и какая-то неясная движущая сила, тонут в иррациональном. Возможно, у Сандры было чувство вины перед Атарассо; возможно, воздавая его отлетевшей душе эти чрезмерные почести, она пыталась умиротворить ее и получить себе прощение?
«Женщина, заманившая меня в рощу Персефоны [71] на вечное изгнание…» — еще одна фраза из твоей книги, звучащая как предзнаменование. Сколько бы ты ни бился, тебе было не вырваться из сетей, которые набросила на тебя твоя сирена, птица или рыба, или, скорее, твоя Цирцея. [72] Но ты не хотел, чтобы тебя превращали в свинью: ты хотел вернуть себе первоначальную сущность и свой голос. А для этого у тебя была только одна возможность: заявить о себе во всеуслышание, не ради возмещения материального или морального ущерба, а потому, что тебе было невыносимо выступать сообщником столь явной фальсификации.
71
Супруга Аида, владыки подземного царства мертвых.
72
Волшебница, жившая на острове, к которому пристал Одиссей, и превратившая его спутников в свиней.
По крайней мере, такую причину ты приводишь в начале своего «Открытого письма критикам». Ты мало говорил мне об этом периоде твоей жизни, когда, отказавшись от относительного спокойствия, которое тебе обеспечивало изготовление металлических украшений и почти общинная жизнь с юношами и девушками, искренне уверенными в том, что они образуют секту, ты попытался выйти на свет Божий и сбросить маску. Я думаю, они первые удивились, не понимая, какая муха тебя вдруг укусила и почему ты их предаешь. Твое поведение отличалось от привычного для тебя и для них самих. Ты не был создан для роли поборника справедливости!.. Неважно, ты начал свою кампанию, писал письмо, за письмом, звонил по телефону, обивал пороги редакций газет и журналов, напрашиваясь на прием. И чем больше ты старался убедить в своей правоте, тем скорее твои собеседники принимали тебя за наивного психа. «Если вы Атарассо, то я папа Римский. Не отнимайте у меня время!» А почему не Наполеон или Авраам Линкольн? Почему не Черчилль или Эйзенхауэр? Тебя слушали, но для них это была чепуха на постном масле. «Ну а записные книжки эти у вас сохранились?» Тебе было бы нелегко сунуть их под нос крючкотворам из «Нью-Йорк Таймс» или «Нью-Йоркера». Даже если бы ты сохранил эти записные книжки, доморощенные пинкертоны завопили бы: «Господи! Да тут совсем не то… Совсем не то!» Да ведь ты именно это и пытался им втолковать: что все было написано тобой. «Это он попросил вас об этом?» Нет, не он. «А кто? Кто вас об этом просил?» Это их не касалось, ты отказывался отвечать. «Ну, а его вы видели? Говорили с ним?» Его ты тоже не видел. Все было совершено через третье лицо. «Как можно написать книгу, не зная того, и для человека, которого никогда не видел и который даже об этом не просил?» По крайней мере, в логике им отказать было нельзя. «А вы получили за это деньги? Вам их предлагали?» Тебе не делали никаких предложений такого рода; да и в любом случае ты бы отказался. Редактору приходилось попить водички: таких простофиль он еще не видал. И с такими-то аргументами ты намеревался убедить редколлегию «Лайф» или «Атлантик Мантли», заказным письмом или личным рассказом!.. Все это чушь собачья, тебе это так и говорили. Только ты один в этой стране держался за подобные позиции и думал, что люди загорятся твоей идеей и откроют новый фронт. «Нам нужны другие доказательства!» Но тебе не предлагали с ними вернуться. Мечтатель, маргинал — вот кем ты был. И даже не просил, чтобы ему помогли! Не один из тех, кто согласился тебя выслушать, подумывал,
нет ли у тебя в котомке какого-нибудь взрывного устройства, — в той самой котомке, которую ты отказался сдать в гардероб перед тем как войти в кабинет. Они, наверное, смотрели на тебя так же, как если бы ты им поведал, будто это ты написал «Рукописи Мертвого моря». [73] Те несколько журналистов, которые приехали и увидели тебя посреди бумаг, валявшихся на верстаке, на полу и на матрасах вашего дортуара, вероятно, подумали, что ты большой оригинал и псих, или же обладаешь незаурядным даром к рекламе. Гремела музыка, которая вовсе не действовала тебе на нервы и не мешала сочинять свои обращения, но они не могли расслышать, что ты им говоришь. В комнату постоянно кто-то заходил, отвлекая их внимание. Один из журналистов после своего посещения написал статейку, но в шутливом тоне, не касаясь сути, как будто побывал у человека, принимавшего себя за Жанну Д’Арк.73
Старинные рукописи на арамейском и древнееврейском языках, обнаруженные в 1946–1956 гг. в пещерах недалеко от Кумрана, на северо-западном побережье Мертвого моря. Представляют собой 600 рукописей и фрагментов, содержащих библейские тексты и еврейские апокрифы, а также писания религиозной секты Кумрана.
«Может, тебе лучше плюнуть на все это?» — говорила тебе Вивека, когда ты печатал в нескольких экземплярах сообщения для «Вельт» и «Коррьере делла Сера». Вся эта молодежь была для тебя приятной компанией, но верят они тебе или нет, не имело для тебя значения. Вы были в одной лодке: вам не позволяли пристать к берегу. Простые статисты!..
Наверное, ты впервые столкнулся с таким противодействием, с такой глухотой. В единственный раз, когда ты попытался быть самим собой, действовать от своего имени, добиться признания именно себя, тебя не приняли всерьез. Ты упорствовал, словно жалкий актеришка, растерявший свою публику и донимающий импресарио в попытках найти работу. Теперь это ты надоедал другим, долдоня одно и то же. Поблизости наверняка обретались какие-нибудь бешеные, которые могли бы использовать тебя как «коктейль Молотова», но твои дела их не касались. Ты не был для них достойной целью. По правде говоря, им было плевать на Атарассо и на то, кто именно накропал эту книжонку. Буржуазная литература!
Твое письмо все же переходило из рук в руки, но в Европе большинство газет отказались его публиковать. «Что это с ним, о нем забыли?» Шутка, очень плохая шутка в стиле скандальной хроники поп-арта! «Наверное, наркотиками накачался. Что он потерял в Нью-Йорке?..» Это все байки, высосанные из пальца, только чтобы о тебе заговорили. Гигантский хэппенинг. Но дураков нет. Это даже не смешно; раньше ты получше номера откалывал, а это скучно. Именно те, кто больше всех тебе симпатизировали, принимали, давали кров, пищу, денег в долг, менее всего были расположены тебе поверить. И спрашивали себя, что за этим кроется, кто стоит за твоей спиной. Тут крутятся большие бабки! Делишки редакторов, которые уладятся полюбовно, ты мне, я тебе! Впрочем, так было всегда. Каждый раз, когда произведение какого-нибудь автора публикуется после его смерти и становится бестселлером, начинается драчка: пытаются выяснить, кто из его окружения переиначил рукопись, которая, естественно, не была закончена. В конце концов все возвращается на круги своя. Но в случае с тобой никто не собирался бросать спичку в пороховой погреб. «Бедняга Жеро, наверное, здорово головкой стукнулся!» И припоминали пару историй, в которых ты выступил в довольно неприглядной роли. Однажды в Италии тебя застукали вместе с потрошителями этрусских захоронений возле Черветери, где полиция, чтобы помешать незаконным раскопкам, установила сторожевые вышки и патрулирование. Тебя потом признали непричастным к этому делу, но не сразу. А теперь эту историю с ворованными предметами, переправлявшимися за границу, вытащили на Божий свет: она не делала тебе чести, даже если ты сошелся с этим ворьем, с ночными археологами, из любопытства и жажды неизведанного. Со своей стороны, старик Молионидес сразу заявил, что ты не брезгуешь никакими средствами, чтобы добиться своих целей, и припомнил ту историю с камеей, которую ты попытался всучить Атарассо, словно того можно было провести на мякине. Все это явно было не в твою пользу. Твой поезд ушел. В пределах подлости гораздо труднее вызвать скандал правдой, чем навязать ложь. Я не удивляюсь, что ты так мало рассказывал мне об этом времени, наверняка бывшем самым горьким в твоей жизни. Одно перечисление всех твоих демаршей, которые привели лишь к тому, что к тебе стали относиться подозрительно, обозвали вором, фальсификатором, торгашом (полностью извратив при этом действительное положение вещей), могло бы стать романической канвой для совсем иного рассказа. Как бы ты ни был отрешен ото всего, что не дает покоя трем четвертям человечества, — от честолюбия, личной выгоды, жажды признания, почестей и восхвалений, — ты, наверное, часто чувствовал, что задыхаешься от стыда и отвращения. Представляю, какой бы это был сюжет для романиста реалистического направления: борьба одиночки, которая лишь окружила его неправдоподобием и неверием. Вопрос не в этом. Просто ты не был задирой, способным довести до победного конца эту полемику, и вступил в нее только для того, чтобы заставить зазвучать в себе истину, которая в любом случае не стала бы таковой для остальных. Твоему полному провалу можно найти лишь одно объяснение: ты слишком тщательно стер собственную личность, слишком глубоко запрятал свою суть, чтобы у твоих доказательств было лицо.
Как мне свершить то, что не удалось тебе? Вопрос не в этом. Это мое дело. Я только рассказываю об этой истории или пережил ее сам?
Другой важный и неотложный момент: перейти непосредственно к тексту и сделать его основой для иной системы интерпретации. Не так, как многие критики, которые основывают свое толкование на определенном количестве тем, более-менее явно проступающих за этим изобилием, а руководствуясь глубинной интуицией, с помощью которой можно предложить иное прочтение.
Я возвращаюсь к начальной фразе: «Погребенные миры, в которых мы идем навстречу самим себе…» Она преднамеренно определяет процесс. Путь, искание, хотя слово это поистаскано, направление задано. В то же время, если помнить об особых обстоятельствах, в которых ты оказался, когда писал эти первые строки, нельзя не отметить доли откровения, собственных твоих открытий в истории, ставшей для тебя подобной долгому алхимическому опыту, где только завершение прольет свет на начало, отправные точки, явит истинные лица, разъяснит отдельные эпизоды, да и просто выявит смысл.
То, что исходную идею тебе подал Атарассо, не подлежит сомнению. Описывая стратиграфический срез на недавно обнаруженном и размеченном участке раскопок и указав количество стратов, выявленных путем вертикального зондирования, каждый из которых соответствовал породам и отложениям, оставленным здесь несколькими сменившими друг друга цивилизациями, Андреас Итало в шутку вообразил уровень, который никто до него будто бы не распознал и не классифицировал, и представил, что бы случилось, если бы он, ни с кем не поделившись своим открытием, продолжил бы исследование в одиночку, чтобы одному разработать эту жилу.
Была ли столь чужда идея о неизвестной цивилизации человеку, которому более полувека, между Индом и первым нильским водопадом, являлись другие варианты уже известного прошлого, а историческое время разворачивалось, словно свиток, являя взору других людей, других богов, существовавших задолго до Вавилонского столпотворения из Библии? Для ученого, приверженного методам кропотливого поиска — и столь чуждого мании сенсационных находок, которой для неспециалистов только и можно объяснить напряженный труд исследователей, — подобная фантазия была не более чем игрой воображения.