Сельва не любит чужих
Шрифт:
Кто-то из унсов застонал от нетерпения.
Оол-чудище тупо смотрел на парубка. Паха, не спуская с него внимательных глаз, наклонился и кинул в ноздри буке пригорошню мелких камешков. Этого хватило. Оол понял, что на него напали. Опустив квадратную голову, он медленно попятился назад. Паха выгнул спину, как лесной кот, и выставил руки перед собой. Лицо его потемнело и стало похожим на жуткий лик горного дикаря…
В тот миг, когда оол, склонив голову, бросился на него, Паха метнулся навстречу и остановил буку, ухватив за рога. Во все стороны полетели комья земли. Рев животного сливался с рычанием обезумевшего унса, и мало кто
Спустя миг противники застыли на месте, собирая силы для решающего рывка. Оол дышал тяжело и хрипло. Паха, стиснув рога буки железными кистями, привыкшими с утра до ночи крутить карабелю, медленно сворачивал ему шею…
Унс передергивался от напряжения. Если бы то усилие, которое прилагали сейчас поединочники, некий ведун сумел перевести в порыв урагана, вряд ли в пределах Великого Мамалыгина уцелела бы хоть одна хата. Оол превратился уже не в живое существо, но в глыбу литого металла. Зубы унса скрежетали, точно кремни; мышцы рук и мускулы груди, живота и спины выступили из-под блестящей кожи тугими жгутами.
– Гху-у-у! – взревел бука, пытаясь поддеть соперника остриями рогов.
– Агх! – выдохнул в ответ человек и одним движением свернул животному шею.
Оол удивленно рявкнул, замер, взбрыкнул задними ногами и тяжело повалился на левый бок. В руке парубка, выпорхнув из-за голенища, блеснул нож. Струи крови ударили из перехваченного одним движением оольего горла и хлынули Пахе на плечи. Тяжелые копыта буки в последний раз содрогнулись и замерли…
– Ух-х! – выстонали зрители.
Отерев кинжал об шкуру оола, Паха медленно распрямился, сунул клинок за пояс, повернулся спиной к бездыханной туше и по-прежнему неспешно направился обратно.
Ни хозяева, ни гости не произнесли ни слова. Только из окошка светелки на втором поверхе хатынки донесся восхищенный всхлип, и белая ручка, высунувшись, помахала победителю расшитым платком.
В полной тишине Паха из рода Збырей подошел к столу и вскинул правую руку, старинным унсовским жестом приветствуя М'куто. И Следопыт, поднявшись на ноги, в полном соответствии с артикулом строевого устава, отдал унсу честь, кинув два пальца к правому виску.
Одобрительный кивок всколыхнул сивую бороду вуйка Тараса, и одновременно довольством и гордостью за подчиненного вспыхнули глаза сержанта Н'харо Убийцы Леопардов.
– Возьми на память, победитель, – звучно произнес Паха, вытягивая из-за пояса кинжал и подавая его воину дгаа, – и помни, что среди унсов у тебя есть друг!
Скулы М'куто чуть дрогнули. И прочие люди дгаа удивленно округлили рты. Впервые за все времена прозвучали такие слова под высокой Высью. Была вражда, и было перемирие, и ныне есть мир. Но дружба?!
Тонкие пальцы Следопыта отстегнули от пояса деревянный футляр с торчащими рукоятками пья'мг'ттаев.
– Прими от побежденного тобой, бородатый друг, – с усилием подбирая слова, сказал М'куто, протягивая оружие унсу, – и помни, что среди людей дгаа у тебя есть брат!
И лишь теперь смешавшаяся воедино толпа унсов и горцев заголосила, заревела, завопила, на все лады поздравляя победителей…
Переждав первый шквал радостного воя, встал старый Тарас, и рука его дрожала, когда привязывал он ремешками ножны карабельки к привычному ей месту на поясе.
– Если клинок
один, а победителей двое, – начал он раздумчиво, и толпа враз утихла, ожидая, – то следует, наверное, сломать надвое клинок. Но разумно ли поступать так?– Не-ет! – откликнулась толпа.
И унсы, и горцы умели чтить доброе оружие.
– Пускай же каждый назовет то, чего желает душа его, и пусть получит немедля. Верно ли, братие?
– Любо-о! – прокатился отклик. – Лю-у-бо!
– Ну что ж, – отечески улыбнулся вуйк Мамалыг горному парубку, оробевшему под прицелом сотен взглядов, – коли так, скажи ты первым, чего желаешь! Клянусь Незнающим, все, чего ни пожелаешь, будет твоим!
Глаза М'куто сделались квадратными. Дмитрий, поймав всполошенный взгляд бойца, подмигнул: давай, мол, давай, не стесняйся. Заслужил!
Серея от волнения, Следопыт подбирал слова, и пухлые губы его, недавнего двали, вздрагивали.
– Если наши братья, люди двинньг'г'гья, так бесконечно щедры, то я, М'куто вваНгунгу Т-Клаха, хотел бы получить в подарок настоящий дгьюнгели…
Он, кажется, сам испугался смелости своего желания и поспешно добавил:
– Но можно маленькую!
По левую руку от Дмитрия зашептались, зашушукались люди дгаа. Они ждали чего-то подобного, но не такой откровенности. Ох и не промах же этот М'куто, ох и ловкач! Верно говорят, из тех парней, что своего не упустят! И недаром же прабабка его прославилась тем, что в годину голода умудрилась снести яйцо, каковым и прокормила семью. Так, во всяком случае, сказывают люди, а люди понапрасну лгать не станут…
Дгьюнгели! Хой, хэйо! Кто же из людей дгаа, особенно обладающих иолдом, отказался бы иметь в доме дгьюнгели, пускай даже и маленькую?! Всякий мечтает о дгьюнгели, но никому не дано иметь его, хотя рассказывают старики, что могучий Дъамбъ'я г'ге Нхузи, сливший племена в единый народ, под конец жизни обладал сразу двумя…
Так ли это, не так? Никто не знает в точности.
Но всем известно иное: у людей, именуемых ныне двиньг'г'гья, а ранее – мохнорылыми, дгьюнгели водится, причем в количестве изрядном…
Ну что ж, М'куто-счастливчик, лови миг удачи!
– Дгьюнгели? – недоуменно сдвинул брови старый Тарас, красноречиво пожимая плечами. – Но что это, сынку?
М'куто замялся. Удивительно! Как можно, дожив до седых волос и правя родом, не понимать столь очевидных вещей? Видно, недаром говорится, что нет на Тверди людей, умнее народа дгаа…
– Дгьюнгели… – руки Следопыта приподнялись и заколыхались, изображая нечто, похожее на озерную рябь. – Дгьюнгели, почтенный старец, это…
Рябь постепенно перерастала в тайфун.
– Это… это…
– Это дгфью, только похожая на тыкву, – сжалившись над несчастным урюком, подсказал Н'харо, в свою очередь изображая жестами нечто, напоминающее лист бумиана.
– И с кихьюни сбоку, – уточнил Мгамба.
После чего толкования пролились благодатным дождем.
В течение десяти минут Тарасу стало в точности известно, что не каждый ггуангу способен изменить кинт'аффи десятого кргуури, но, в принципе, дм'ль' 'туби тоже не очень соответствует настоящему ктфи, хотя, с другой стороны, можно согласиться с тем, что… тут разъяснения плавно перешли в пляску, каждое па и каждый жест которой был исполнен глубочайшего, предками завещанного смысла, и пляска эта была столь грозна и красива, что вуйк Мамалыг не мог не проникнуться ее мрачной прелестью…