Сельва не любит чужих
Шрифт:
Это – Валькирия, небеса которой беспощадны к слабым.
Кому, как не бывшему мэру Шанхайчика, знать это?
В вольном поселении профессору доводилось сталкиваться с людьми, глаза которых были похожи на осколки льда, как у губернатора. Даже на фоне прочей швали эти подонки отличались особой безжалостностью. Они способны были завалить человека ради пары-тройки чинариков, убивали и за меньшее, не испытывая никаких эмоций.
А здесь речь шла о кредах, и кредах немалых.
Анатоль Грегуарович представил себе эти креды, родные, кровные, заработанные, такие надежные и полновесные,
И секретарь, он же – старшина в отставке, выводя с помощью Егорушки из управы совершенно тряпичного, похожего на дешевую куклу посетителя, похлопывал его по плечу и понимающе покашливал в кулак.
Уж кто-то, а он, сверхсрочник, вояка до мозга костей, прекрасно понимал, что творится в душе у господина, побывавшего на аудиенции у Его Превосходительства!
Всякие вещи случаются с парнем, только что обретшим настоящий серый берет.
Некоторые напиваются до зеленых чертиков, другие идут по бабам, третьи ни с того ни с сего вдруг затевают игру в русскую рулетку…
Так что этот счастливчик еще более-менее смирный.
Подумаешь, зовет губернатора, требует взять обратно награду и вернуть какие-то креды.
Чушь, конечно. При чем тут креды? Вообще непонятно. Никакими кредами глава Администрации сроду не интересовался, это секретарь, проработавший с ним последние десять лет, может подтвердить хоть под присягой. А с беретом как раз понятно. Паренек считает себя недостойным. Ну и зря. Проспится, подумает и поймет: губернатор, он просто так ничего не делает. Ежели удостоил, стало быть, по заслугам…
– Выпил бы ты, брат, – отечески посоветовал старшина, уже уходя обратно к рабочему месту. – Вон тебе «Два Федора», иди, оторвись, вмиг полегчает…
Профессор проводил советчика неживым, ничего не соображающим взглядом.
Давно уже Анатолю Баканурски не было так плохо. Даже в Новом Шанхае. Там, при всех минусах, имелась все же некая определенность. А сейчас, оставайся у него силы анализировать, он сравнил бы свое состояние с той тупой безнадежностью, знакомой по временам, когда он петлял по Галактике, скрываясь от кровожадных мячиков с Говорр-Маршаллы…
Пусто было на душе. Бессмысленно. Бестолково.
И ничего хорошего не предвиделось в будущем. Ни в ближайшем, ни в отдаленном.
Мечта о рейсовике рассыпалась в прах.
В домик-бонбоньерку путь был заказан накрепко, там не жаловали неудачников.
Фонд памяти Искандера Баркаша вряд ли устоит после мер, задуманных скотиной-губернатором.
А в кармане, связанная арканом, бесновалась одинокая вошь, и даже безотказный Егорушка, осмотрев и обнюхав покровителя, исчез с глаз долой. Не спросил дозволения, мерзавец, а просто повернулся и убрел в близлежащий проулок…
Жить не хотелось.
А умирать было страшно. И, честно говоря, не хотелось еще больше.
Посему, когда доктор искусствоведения мало-помалу начал приходить в норму, уже тут как тут вертелась здравая мысль: а не предложить ли свои услуги местному самоуправлению?
С какой стороны ни погляди, это было неплохим выходом.
В конце концов, на носу выборы, и вполне может случиться так, что кому-то из сильных мира сего пригодится
для черной работы трезвомыслящий политик-центрист с опытом практической демократии в экстремальных условиях.Почему нет?
Ну, хорошо, на должность мэра он, видимо, не потянет, Коза есть Коза, это вам не Шанхайчик, но ведь и пост муниципального советника, если вести себя хорошо, всегда может принести миску похлебки, матрасик и, чем черт не шутит, может быть, изредка даже кред-другой…
Если честно, то от одной лишь мысли о возвращении в политику Анатоля Грегуаровича замутило. Но что оставалось делать, если все, решительно все оказалось против него?
Эх, судьба-злодейка…
А между прочим, совершенно зря искусствовед Баканурски катил бочку на Судьбу. Она в это время как раз спускалась со ступенек управы. Вот она остановилась, внимательно посмотрела на несчастного, понурившегося профессора.
И спросила:
– Господин Баканурски?
Голос Судьбы был молод и звонок.
Анатоль Грегуарович приподнял голову.
Прямо перед ним, закрывая собою солнце, возвышался худощавый молодой человек, почти юноша, лет двадцати пяти, ни в коем случае не больше. В его руке была солидная кожаная папка, а темные глаза глядели остро и проницательно.
Так смотрят следователи, судебные исполнители и люди иных мужественных профессий, не привыкшие к встречным вопросам.
– Да, – искреннее недоумевая, признался доктор искусствоведения. – Баканурски.
– Анатоль Грегуарович?
– Анатоль Грегуарович.
– Место рождения?
– Старая Земля…
Востроглазый кивнул.
– Прекрасно. Ученые звания, степени?
– Доктор искусствоведения, профессор, – немедля отрапортовал Баканурски.
Эта игра, хоть цели ее и смысл были совершенно непонятны, понравилась ему. Она отвлекала от действительности. К тому же приятно было слышать, что кто-то все-таки помнит о нем, не хотелось даже задавать закономерный вопрос о причинах интереса к столь скромной персоне.
– Документы имеются? – прозвучал очередной вопрос.
Естественно, документы имелись.
Сквозь все передряги и все невзгоды пронес Анатоль Грегуарович, храня у сердца, личную карточку, утеря которой, согласно законам Федерации, равнозначна физической смерти, а также вырезку из газеты с фотографией, запечатлевшей церемонию вручения совсем еще юному аспиранту Баканурски диплома кандидата искусствоведения.
Хмурясь скорее для солидности, чем недовольно, юнец, затянутый, невзирая на полуденный зной, в темно-серый твидовый костюм, сличил предъявленные профессором документы с чем-то, хранившимся в папке.
Снова кивнул. И широко улыбнулся.
– Уважаемый Анатоль Грегуарович! Позвольте представиться: Руби. Кристофер Руби-младший, юридическая и консультационная контора «Руби, Руби энд Руби», Конхобар, к вашим услугам. По поручению моего клиента…
Как ни странно, произнося наконец эти слова, давно уже вытверженные наизусть, Крис не испытывал никакого трепета.
Дело было сделано. Не просто сделано, а выполнено с блеском, в кратчайшие, почти невозможные сроки. И клиент, вне всяких сомнений, будет в восторге.