Сельва умеет ждать

Колпаки упали.

Полунагая, в грязной, изодранной, спускавшейся к босым ногам рваными клочьями рубахе, белая от стыда и страха, ежась под колючими взглядами сородичей, стояла молодая, едва переступившая порог третьего десятка весен, женщина. Непрекращающаяся мелкая дрожь била ее. Лицо, грудь, руки, все тело тряслось как в лихорадке.

Ее соблазнитель, плотный приземистый Могучий лет тридцати, стоял рядом со скрученными за спиной руками. Как только колпак был снят, он повел себя недостойно. Сплюнул, выражая полное неуважение к судьям, не проявил почтения к М'бууле М'Матади, а на замечание каноноревнителя сперва не ответил вовсе, а затем откликнулся неразборчивым бурчанием. Усыпанное светло-коричневыми пятнышками лицо его было унизительно веселым, словно его не касались ни рассказ истца, ни вопросы ийту, ни ответы очевидцев, наперебой свидетельствующих о бесстыдстве преступников. Лишь однажды, когда женщина, подавленная подробностями рассказа четверых, зарыдала, глотая рвущийся из горла крик, меж рыжих ресниц похитителя чужих жен мелькнула тревога, и он, чуть сдвинувшись, коснулся плечом плеча распутницы.

– Кто может опровергнуть свидетелей, заставших этих людей в грехе и прелюбодеянии? – указывая на преступную пару, спросил ийту.

Толпа заворчала.

– Что там опровергать? Эта блудница всему селению раззвонила, что намерена улететь в Высь!

– Все верно!

– Гадина! Притворялась скромницей, а сама оскорбила уважаемого человека!

– Убить их надо! Камнями, как гхау поганых, – срывая с седой головы покрывало, дико закричала, подавшись вперед, мать развратницы.

И тотчас одобрительно загалдели женщины.

– Правильно сказала, Муу-Муу! Как шелудивых гхау, чтобы другим неповадно было!

– Тише, длинноволосые! Суд еще не закончился, – поднимаясь с камня, остановил их старец, восседающий посредине. – Решать будем после, а сейчас пусть скажут сами эти… Скажи, женщина, почему ты впала в грязь и грех с этим мужчиной? – не глядя на подсудимую, спросил он. – Может быть, муж твой плохой, не годится для брачной жизни? Или же твой Могучий отрекся от своих заблуждений и признал правду Тха-Онгуа?

Все насторожились. И хотя это была обычная судебная формальность, предусмотренная «Первозаповедью» для таких случаев, тем не менее толпа жадно уставилась на преступницу, ожидая ее ответа. Но она, по-видимому, не только не поняла, а даже не расслышала ответа.

Который, однако, было необходимо получить.

– Отвечай! – присоединился к судье каноноревнитель.

Искусанные губы женщины слабо пошевелились, но и слабенький шепот в абсолютной тишине был отчетливо слышен:

– Джех, Джех… Скажи же им, Джех…

Лицо Могучего передернулось, рыжие волосы встали дыбом.

– Руки развяжите, чур-рки захарчеванные! – Он, оказывается, неплохо владел нгандуани, разве что слегка пришепетывал. – Совсем озверели, да? Я ж в Машке братве все расскажу, – глаза его сверкнули, – вам, козлы, Дугермез раем покажется! – Теперь он обращался уже только к обер-оперу: – Кирила Петрович, батяня, глянь, что чучмеки с моей скво вытворяют! За что? Может, у нас с Шуркой любовь! Может, я ее с собой на Ундину забрать хочу?

При упоминании Ундины женщина встрепенулась.

Крис Руби, мало что понимая в происходящем, до сих пор предпочитал помалкивать в предвидении грядущих переговоров. Но отчаянные крики поселенца пропустить мимо ушей было невозможно.

– Господин обер-опер, сделайте же что-нибудь!

– Да уж, видно, пора… – невозмутимо буркнул Мещерских.

Натянув потуже фуражку, он отцентровал ее так, что кокарда оказалась строго над переносицей, одернул куртку и надул щеки.

– Ты, Джек Кеннеди, заткни хлебало, с тобой у меня особый разговор впереди! – Рык его рухнул на толпу, вмиг погасив гам. – А вы, люди, цыц! Я сказал: цыц! Погалдели, и будет! Слышите?

Слушали все.

– В ваши дела я никогда не лез, – продолжал обер-опер, несколько сбавив тон. – Это всем ведомо. Так?

Никто не оспорил.

– А только тут, братцы вы мои, уже не ваши дела. – Мещерских развел ручищами, как бы извиняясь. – Джеймс Сайрус Кеннеди есть гражданин Галактической Федерации, следственно, туземной юрисдикции отнюдь не подлежит. Как и законная супруга его, Кштани, – обер-опер осенил себя крестным знамением, – во святом крещении Александра Федоровна. Так что, граждане аборигены, попрошу расходиться! А ты, Ваяка, – он повернулся к М'бууле М'Матади, по-прежнему молчаливому и бесстрастному, – балуй-балуй, да знай меру. Ну-тка, скажи им, пущай уймутся, не то… Ты ж меня знаешь!

Князь, похоже, нисколько не сомневался, что ему ответят.

Действительно, изваяние ожило.

– Я знаю тебя, мьенту О'Биеру. Многие здесь знают тебя. И чтут. Ибо ты справедлив. Зачем ты обращаешься ко мне? Я, М'буула М'Матади, здесь такой же зритель, как ты. Судят люди. Их и следует спрашивать. – Пылающие очи чуть сдвинулись влево. – Что ответишь защитнику ты, мудрый ийту?

– Защищать их незачем, – гневно вскинулся каноноревнитель, – да и от чего защищать?.. От собственной грязи и от греха спасет один Тха-Онгуа, но она, эта нечестивица и блудница, забыла и Творца, и «Первозаповедь», и обычаи предков, а он, презренный, даже и не желал знать! Ты мог, – он резко повернулся к притихшему поселенцу, – ты мог уйти в степь, припасть к ногам Сокрушающего Могучих, и свет Творца воссиял бы над тобою! Тогда ничто бы не мешало тебе, открыто придя в поселок, просить почтенного супруга уступить тебе женщину, а он, подумав, назначил бы выкуп. Так поступают честные люди! Не правда ли, уважаемый Йайанду?

– Верно, – кивнул потерпевший. – Дети Творца всегда договорятся.

– Но нет, ты поступил иначе! Как гхау, вы удовлетворяли свою похоть, как гхау, вы и умрете, – гневно завершил ийту.

Вздох, тяжелый и протяжный, прошел над толпой.

Старец в зеленой повязке, опираясь на костыль, поднялся на ноги.

– На основании заветов «Первозаповеди» и по воле Тха-Онгуа, открытой нам устами М'буулы М'Матади, эти грязные животные подлежат позорной смерти в ямах. Каждый Истинно Верный, каждый мужчина и каждая женщина, присутствующие здесь, с чистым сердцем и с твердой верой должны кинуть камень в них. Мужчины – в негодяя Могучего, опозорившего честь людей с берегов Уурры и хижину почтенного Йайанду. Женщины – в блудливую потаскуху, забывшую Творца, мужа и закон. Ведите их, и да свершится суд по воле Тха-Онгуа.

Толпа задвигалась.

Шевельнулись и оцепенело стоящие осужденные.

Рыжий поселенец, отчаянно брыкаясь, выкрикнул что-то, чего не смог разобрать Крис, но отлично понял Мещерских. Но двинуться на выручку уже не смог: толпа сжала круг, плотным кольцом окружив землян.

Джек Кеннеди яростно отбивался, выкрикивая ругательства на лингве и на нгандуани, пытался вырваться из десятка рук, отрывающих его от вопящей женщины.

– Только теперь понял, что перед Творцом все равны? – усмехнулся ийту. – Продолжайте, люди, М'буула М'Матади смотрит на вас!

Две женщины вытолкнули вперед осужденную, а третья, пожилая, с сухим и морщинистым лицом, стала остригать ее пышные волосы большими, грубо сделанными ножницами, которыми по весне стригут мбэбэ.

Могучего, упиравшегося и пытавшегося ногами отбиться от схвативших его мужчин, поволокли к яме, вырытой у дороги. Вторая чернела рядом. Темные неширокие дыры, локтей по шесть-семь глубиной, с краев которых еще осыпался песок. Сырой запах приречной земли шел от влажной ямы. По обе ее стороны уже выстроились мужчины, разбирая камни из заранее насыпанной горы камней; тут были острые обломки гранита, и круглые булыжники, и собранная подростками крупная речная галька, и большие, величиной с некрупную мйау, куски черного камня, принесенные из оврага.