Семь фунтов брамсельного ветра

— Мама… так сразу… А Илья?

— Илья переведется в Петербургский университет. Это можно устроить, если похлопотать…

— А он захочет?

— А захочет он расставаться с нами?

— Ма-а… Боюсь, что здесь у него есть кое-кто, кроме нас…

— У «кроме нас» в Петербурге живет отец. И давно ее зовет к себе. С матерью они в разводе, дочка не прочь перебраться к папе…

— Как всё одно к одному…

— Не всё, к сожалению. Масса проблем. У нас тут прекрасная глазная клиника, а там неизвестно, как сложится… Но с другой стороны…

— С другой стороны, там не будет друзей с опасными мыслями о Кавказе, — догадалась я. — И редакции, где соблазняют переводом на журфак…

— Ты взрослая девочка. Все понимаешь…

Я все понимала. Или думала, что все понимаю. Например, то, что судьба иногда делает повороты, когда один отрезок жизни кончается и начинается совсем другой…

В конце концов, не все ли равно откуда переписываться с Пашкой?

Лоська? Он будет рядом с отцом, хватит у него радостей без меня.

Лючка, Стаканчик, Томчик? Они не соскучатся друг с другом. Тем более, что впереди новый Петрушин фильм…

Худо мне будет без них? Сперва, наверно, да. Но когда-то все люди расстаются. И лучше по-хорошему вспоминать «корабельное братство», чем видеть, как оно угасает и рассыпается… по твоей собственной вине, Женечка!

Зато впереди — Нева, Эрмитаж, музеи, новые встречи, дядя Костя, парусные корабли, которые часто заходят с моря! И само это море — рядом!..

— Мама, можно я подумаю?

Она поцеловала меня.

— Подумай… и согласись. Ладно?

— Я… наверно, ладно…

Спала я неважно, однако без больших тревог. Просто не отпускали мысли о новом. А под утро приснилось все-таки плохое. Приснился Будимов.

Он в каком-то странном мундире с эполетами шел по пустому, горячему от солнца шоссе. Кругом была серая степь. Были и горы, но они синели далеко и никакими оползнями не грозили. Стеклянно и оглушающе трещали кузнечики.

Будимов шел, и я смотрела ему в спину. Не двигалась с места, но он почти не отдалялся, хотя шагал, шагал… Потом на пути Будимова встал мальчик. Я не сразу узнала Томчика. А когда узнала, очень испугалась.

А Томчик не боялся. Он расставил прямые, как тросточки, ноги, взметнул летучие волосы и, разрывая карман, выдернул револьвер.

«Не стреляй!» — крикнула я и не услышала себя.

Он выстрелил в Будимова всего один раз, навскидку. Тот сразу упал ничком, подняв над колеей серую пыль. Кузнечики смолкли, навалилась абсолютно глухая тишина.

Томчик виновато глянул на меня, отбросил револьвер и пожал плечом со съехавшей лямкой: что, мол, мне оставалось делать? Потом повернулся и стал уходить. Он уходил не как Будимов — удалялся очень быстро. Я стала кричать вслед, звать его. Нельзя было, чтобы он ушел! Но мои слова увязали в ватной тишине… И я проснулась.

И сказала маме, которая собиралась на работу:

— Я думала. Про вчерашнее… Я согласна.

Бригантина «Сэнчери»

1

Вечером я, чтобы утрясти все мысли и чувства, взяла Илюхин плейер, надела наушники и легла на тахту. Вставила кассету с Вивальди на фоне прибоя. Нажала кнопку. И… вместо плеска и шороха волны по гальке — аккорды и мужские голоса:

Прощайте, скалистые горы, На подвиг отчизна зовет. Мы вышли в открытое море, В суровый и дальний поход…

Я перепутала две Пашкины кассеты.

Ну, ладно. Я не стала выключать. И как бы в знак уважение к Пашке, и вообще… песня-то неплохая. Слова мне, правда, казались какими-то плакатными и даже хвастливыми:

Тяжелой походкой матросской Иду я навстречу врагам, А завтра с победой геройской К родимым вернусь берегам…

Чего так хвалиться заранее: «…с победой геройской»! И почему уже «завтра», если поход «суровый и дальний»?

Но если не вслушиваться в слова, песня звучала хорошо. Как говорится, «ложилась на душу». И ясно, что вопреки словесной бодрости, это была песня прощания. В ней словно ворочались и накатывали на берег тяжелые волны северного моря (которые я видела только по телевизору)… Наверно, так же раскачивает свою воду осенняя Балтика… Но тогда… тогда это песня не только прощания, но и встречи. Ведь Балтика у меня впереди!

Почему же печалей во мне больше, чем радости?.. И есть ли она вообще, радость-то?

«Есть! — сказала я себе. — Не начинай комплексовать снова…» И стала вспоминать прошедший день.

Хотя вспоминать было нечего — день прошел бесполезно и бестолково. Я купила батарейки, пошла к Илье и несколько раз пыталась дозвониться до Пашки. Но телефон в Яхтинске молчал. Ну и понятно — родители на работе, у Пашки тоже много дел, чего ему сидеть у аппарата…

Мы поговорили с Ильей о Питере. Илья уже знал о маминых планах. И… относился к ним как-то странно. Вроде бы и не считал их плохими, но и бурного одобрения не высказывал. «Знаешь, мучача, вопрос непростой, надо его порассматривать со всех сторон…» — «Значит, ты не уверен, что поедешь? Мама без тебя не захочет…» — «Ну… может быть и захочет при зрелом размышлении. К тому же, я не говорю «нет». Просто все это как-то неожиданно…»

Мне показалось, что Илья все-таки согласен, только не хочет показывать это сразу. В силу философского склада ума.

Потом я скрутила в себе гордость и пошла к Стаканчику. Того дома не оказалось. «Ну и… так тебе и надо», — сказала я мысленно. То ли Стаканчику, то ли себе…

Я зашла к маме на работу, помогла ей разбирать недавно полученные книги. И конечно, мы говорили о переезде. Непонятная «позиция» Ильи не была для мамы неожиданностью

— Это естественно, Женечка. Ничего, мы его убедим… Гораздо труднее будет убедить нашего директора, чтобы отпустил меня. Пока он и слышать не хочет, стонет и хватается за голову. Но и это преодолимо… Главное, чтобы мы сами приняли необратимое решение…

— А разве мы его не приняли?

— Приняли, конечно! Только… все это займет немало времени. И я вот что подумала! Не поехать ли тебе туда заранее? Погостишь у дяди Кости, оглядишься. И потом встретишь нас там, словно дома. А?

Мне такая мысли понравилась. Потому что хотелось, чтобы все случилось скорее. Без долгой возни и затяжных прощаний!

— Я сегодня же созвонюсь с дядей Костей, — пообещала мама.

Из маминой конторы я поехала на трамвае к Томчику.

Сон про Томчика сидел во мне колючим клубком. Тревожный такой, будто и не сон вовсе. Не надо, чтобы Томчик стрелял! Никогда! Ни во сне, ни наяву! Ни в кого, даже в самых отпетых негодяев… Иначе — я это предчувствовала — с Томчиком случится беда. И не только с ним…